Андрей Волос - Аниматор
Послышался невдалеке короткий скрежет автомобильного стартера, пару раз фыркнул двигатель — и звук пропал: то ли вовсе заглушили, то ли оставили на холостом ходу.
Корин с каменным лицом поставил на стол стакан, чувствуя на себе взгляд Аслана и лихорадочно пытаясь понять, не наступило ли еще то мгновение, когда нужно позволить пальцам совершить то, к чему они были готовы, — и все медлил, потому что комната была небольшой,
Аслан сидел к нему боком меньше чем в полуметре, Мамед напротив, а
Корину перед первым выстрелом предстояло совершить массу движений, каждому из которых жилистый Аслан мог помешать, повиснув на руке.
Правой расстегнуть кобуру, выхватить оружие, левой передернуть затвор, и только тогда…
Снова шаги — и вошел улыбающийся Кахор со словами:
— Какой торопливый, честное слово! Пошел машину заводить.
— Кто? — тупо спросил Корин. Он не мог поверить, что, оказывается, опасности нет; мозг еще искал подвох, еще накачивал электричеством подушечки пальцев.
— Да шофер-то ваш!
— Фу ты, черт! — пробормотал подполковник.
Все же слабой тенью скользнуло в мозгу почти не отмеченное им сомнение: на кой ляд прежде времени заводить машину? — ведь не Сибирь, не мороз, тут не прогревать, тут дай бог остудить!.. Но уже прошибла испарина от того, как просто все разрешилось, как легко кончилось, и Корин поднялся, немного пошатнувшись, — хмель снова брал свое.
— Э-э-э, зачем спешить? — завел было Мамед. — Куда спешить? Так хорошо сидели… мяса совсем не покушали, цэ-цэ-цэ!.. Дорога дальняя, нужно ночевать, потом ехать…
Кивая и улыбаясь, Корин отвечал такими же ритуальными фразами, давно заезженными до полной утраты смысла. Двор был серебристо освещен луной. Они сошли с крыльца и медленно шагали по скрипучему гравию.
За воротами едва слышно пофыркивал двигатель.
— Ну все, — недовольно сказал Корин (ему стало стыдно своего испуга).
Он повернулся к Мамеду, а тот сделал резкое встречное движение и приник, левой рукой тесно и крепко обхватив подполковника за плечи.
Они замерли на мгновение. Могло бы показаться, что это братья обнялись перед расставанием.
Последним чувством Корина, высветившимся поверх черного смертного ужаса, было стремление рвануться, отпрыгнуть, освободиться от убивающего ножа и тем самым сохранить жизнь; и, когда обжигающее лезвие вошло в сердце, он рвался и трепетал, отступая. Но со стороны казалось, напротив, что ему хочется налечь на острие как можно сильнее, и потому подполковник так странно пританцовывает; налечь так жадно и плотно, чтобы нож вошел еще глубже, — как будто в этом мощном и безжалостном проникновении была какая-то сладость и свобода.
Потом их тела, слепленные сумраком в нелепую многоногую фигуру, неожиданно распались.
Одно рывком отступило и настороженно замерло.
Второе, долю секунды казавшееся окаменевшим в позе яростного непокорства, послушно склонило голову, как будто с чем-то наконец соглашаясь, а затем медленно рухнуло на неподатливый гравий.
Глава 7
Уже темнело, и машина у подъезда, оказавшаяся представительским «Мерседесом», казалась антрацитовой глыбой. Чуть поодаль торчал джип сопровождения.
Меня и впрямь узнали.
— Господин Бармин? — спросил широкоплечий и плотный человек в черном плаще. — Полковник Добрынин. Прошу вас.
«Бог ты мой! — подумал я. — Сколько же у нас полковников?..»
Голос у него был собранный, уверенный; за модуляциями этого голоса брезжили некие полномочия: короче говоря, это был голос человека при исполнении.
Он приглашающе раскрыл передо мной дверцу.
Я сел и нахохлился, глядя в окно.
«Черт меня понес, — думал я. — Сидел бы сейчас в «Альпине», кейфовал… нет, на тебе: купился на бабки».
Неизбежно чувствуешь себя скотом, когда меняешь женщину на деньги.
Деньги на женщину — это еще можно стерпеть. Это привычно. Это обыденность, как к ней ни относись. А наоборот — ну просто отвратительно. Отказаться от волшебства любви — пусть минутного! — ради проклятых денег!.. Чертова эта Инга, вертихвостка несчастная!
Тут же все поняла, разумеется… Оправданий моих слушать не стала, в «Альпину» самостоятельно поехать отказалась (подождать, покамест я сгоняю по важным делам, чтобы немедленно затем примчаться к ней на трепещущих и влажных крыльях любви), а только насмешливо фыркнула, сказала что-то про другой раз, которого не будет, взмахнула полой плаща, мстительно обдав волшебным своим запахом, и удалилась, — и когда я глядел ей в спину, то с отчаянием понимал, наконец, насколько она, чертовка, хороша!.. И где она теперь? И кто ей плетет все то, что должен был сегодня наплести я?
Какая гадость!..
Машина летела, мелькали огни встречных, дорога под лучами дальних фар казалась покрытой мелким воробьиным пухом. Я смотрел в окно и мрачно думал, насколько все это нелепо. Я мог бы отказаться, да… но я согласился. Из-за денег, конечно… В сущности, это моя работа, да… но какая нелепая, нелепая, трижды нелепая работа!
Бог ты мой!..
Пекари! Слесари! Шахтеры, вахтеры, монтеры!..
А меня — угораздило.
Я — аниматор.
Тьфу!..
Ну посмотреть хотя бы, на чем все это стоит!..
Человек смертен. И знает об этом. И все же тупо жаждет вечности. Что говорить? Живое хочет оставаться живым. Всегда. До скончания веков.
А если это невозможно, то хотя бы незабываемым. В борьбе с забвением все средства хороши — пирамиды, монументы, названия улиц, площадей, кораблей, астероидов. И все они недостаточны — пирамиды ветшают, монументы рассыпаются, корабли идут на дно, улицы меняют названия, а до астероидов и вовсе никому нет дела… Поэтому когда обнаружилось, что идеи русского философа Николая Федоровича Федорова имеют под собой не только мистическую, но и сугубо физическую основу, мир вздохнул с облегчением.
Конечно, для того, кто именем своим дерзал посягать на астероиды, все осталось как было. Зато для тех, кто покушался лишь на предметы сугубо земные — ну чтобы могила отца выглядела самой богатой во всем квартале, — все стало гораздо проще. Возник гораздо более технологичный, наукоемкий, чистый, эффектный и — главное! — при необходимости весьма дорогостоящий способ удовлетворять свое пустое тщеславие. Слава богу, отпала необходимость гонять тяжелые самосвалы с песком и цементом; потные каменотесы отложили свои затупившиеся инструменты; сварщики смогли наконец взглянуть на мир божий не только через непроглядно черные стеклышки. К чему теперь витые ограды, полированные мрамора, зеркальные лабрадориты? Колба
Крафта! — волшебная колба Крафта! В ней вечно трепещет, бьется, нежно пульсирует дорогое пламя — бесценная тень незабвенной личности усопшего! Наука сказала свое слово, подтвердив, что это пламя имеет уникальный спектр. А значит — и цвет. Уникальный цвет пламени подтверждал уникальность незабвенной души безвременно утраченного родственника или сослуживца. Ура! Забвение побеждено! Пройдут года и столетия, рассыплется камень, истлеет железо, астероиды столкнутся друг с другом и бесполезной пылью разлетятся по Галактике — а в колбе Крафта все так же нежно будет мерцать душа любимого!..
То же, что все колбы сделаны из совершенно одинакового титанового стекла и имеют одну и ту же форму, вовсе не должно вызывать отчаяния тех родных и близких покойного, которые хотят продемонстрировать цену своей утраты всему миру. Долой штатный жестяной футляр — бездушное изобретение умников Анимацентра. Ведь хочется, чтобы все
ПО-ЧЕЛОВЕЧЕСКИ! Оправим колбу в серебро или золото, усыплем рубинами, изумрудами, бриллиантами! Да мало ли еще что можно придумать! Специальные издания — вот где на глянцевых страницах роскошь скорби! Телепередачи — вот где все ее многообразие!
Аниматология, то есть критика от анимации, — вот где кипение мысли, холодные рассуждения, бесстрастные оценки наших вдохновенных потуг!
Татьяна Петрова! Василий Мизер! Конкурсы! Лауреатства!.. Короче говоря, открытия Крупицына и Крафта дали мощный толчок не только захиревшей было в связи с виртуализацией женских украшений ювелирной промышленности, но и отразились почти на всех сферах человеческой жизни. Анимация (как круг успешно решаемых прикладных задач) превратилась в мощную индустрию. В ней осталось лишь одно звено, которое невозможно было поставить на поток. Этим звеном был сам аниматор. Это от него зависело, как ярко вспыхнет пламя…
И вот я сидел в «Мерседесе», бесшумно летевшем по темному шоссе.
Водитель молчал, полковник Добрынин тоже молчал, и оба они казались отлитыми из того же антрацита, что и сама машина. Я ехал проявлять свой уникальный талант. Благодаря ему пламя в колбе Крафта вспыхнет гораздо ярче, чем если бы сеанс анимации проводил другой аниматор. Я умел воображать — это был мой дар, мой бесценный дар; он позволял мне прочувствовать прошлую жизнь человека, безжизненное тело которого скоро будет лежать передо мной. Или вообразить, что прочувствовал. Не знаю. Не знаю. Откуда мне знать? Откуда мне знать,
