Juan Bas - Таверна трех обезьян (пер. Е.Антропова)
Фонарь им не понадобился: прибывающая луна сияла на чистом небе, освещая путь.
Землянка находилась всего в трехстах метрах от дома, надежно спрятанная в густой роще, где росли дуб да ясень. Она была вырыта в земле, вход закрывала железная дверца, искусно замаскированная беспорядочным сплетением побегов ежевики – они создавали естественную преграду, почти не уступавшую колючей проволоке. Одиночный бункер представлял собой квадратное помещение по три метра в длину и в ширину, со стенами и потолком, укрепленными толстым брусом; полом служил неровный слой цемента, уложенный прямо на утрамбованную землю. Внутреннюю отделку помещения довершало приспособление для вентиляции воздуха, сделанное из стекловолокна. Камеру скудно освещала единственная газовая лампа, вроде тех, что используются на лагерных стоянках; они снабжены баллоном и калильной сеткой, которые необходимо время от времени менять: из-за этого пленники нередко часами сидели в полной темноте. Всю нехитрую обстановку составляли две узкие убогие кровати, лохань с водой, ведро для испражнений, складной столик и два деревянных стула, как в пивном баре. Поступление свежего воздуха обеспечивали две трубы диаметром десять сантиметров (в противоположных концах помещения), тянувшиеся от пола до потолка и соединявшие камеру с внешним миром в двух местах, старательно прикрытых снаружи папоротниками и ежевикой, которая заполонила собой всю земляную насыпь, естественно вписываясь в ландшафт. В крошечном бункере из-за испарений тел и дыхания двух человек всегда стояла удушающая жара.
Баски добрались до входа в землянку. Убедившись, что в лесу больше никого нет, они оба натянули на лица шерстяные шлемы-маски и открыли лаз. Хульен, сжимая в руке пистолет, с трудом спустился по укрепленной в стене узкой отвесной лестнице со скользкими металлическими перекладинами. За ним последовал Перу, тащивший котелок, запасное ведро, столовые приборы и бутылку из-под вина, доверху налитую водой, чтобы наполнить лохань.
Пленники, Астарлоа и Килес, поднялись со своих лежаков, как только поняли, что к ним идут. Пока им выкладывали еду, они сыпали жалобами и вопросами, особенную настойчивость проявлял Астарлоа. Тюремщики отвечали суровым молчанием. Коротким властным взмахом руки Хульен велел им замолчать.
Как-то раз заложники попробовали кричать в вентиляционные трубы, а затем, поднявшись по лестнице, принялись стучать в люк. Они поплатились за свою дерзость: их продержали связанными и с кляпом во рту в течение сорока восьми часов – чтобы неповадно было.
Прошел еще один день, но заложники этого не осознавали: они уже давно потеряли счет времени.
У Астарлоа с Килесом нашлось очень мало общего, они были выходцами из разных миров, да и по характеру являлись антиподами. Астарлоа оказался хладнокровным, умным и расчетливым человеком, а Килес – круглым дураком. Однако чрезвычайная ситуация и, особенно, страх быть убитыми, хотя и ощущаемый ими с различной остротой, отчасти сроднили их. В первые дни плена они много разговаривали о самых разных вещах, со временем их беседы становились все короче. Теперь они проводили бесконечные часы в молчании. Никто из них не утруждал себя гимнастикой для поддержания тонуса. Астарлоа большую часть времени проводил, растянувшись на койке и глядя в потолок. Вопреки общему правилу, в заключении он не похудел, а поправился на пару килограммов из-за неподвижного образа жизни и пищи: их кормили всего раз в день, зато обильно и очень калорийно.
– Я в восторге, что ты непрерывно молишься, если тебя это так развлекает. Но, пожалуйста, делай это тихо, про себя. Этот заунывный вой изрядно действует мне на нервы, – сказал Астарлоа со своего лежака.
– Но дело в том, что я не умею по-другому…
– Не умеешь с закрытым ртом?
– С закрытым ртом? Нет… Меня так учили. Килес сидел на одном из стульев, опираясь на складной столик.
– А если не умеешь иначе, тогда просто – замолчи! – потребовал Астарлоа с плохо сдерживаемой злобой.
– Ничего себе… Вот здорово, если даже молиться нельзя. Если ты не веришь в Иисуса, то оно, конечно, тебе же хуже… Но я хочу молиться, мне не так страшно, когда я молюсь… Понятно, ты же богатый, и твоя семья заплатит, чтобы тебя не убили… Ну а мне…
– Моя семья уже не та, что прежде. Я не знаю, смогут ли они наскрести столько, сколько запросили эти уроды. Но ты прав, мое положение несколько лучше твоего. Им выгоднее отпустить меня целым и невредимым. А если нет, тогда уже за следующего, кого они похитят ради барыша, им не обломится ни хрена, и весь их маленький бизнес пойдет псу под хвост. Эти ребята недалеко ушли от настоящей мафии… Тебя они, однако, намерены использовать как разменную монету в своих ритуальных игрищах вокруг долбанных заключенных. А эти типы из правительства, хоть и принадлежат к той же партии, похоже, не собираются позволить выкручивать себе руки, – сказал Астарлоа с необъяснимым злорадством.
Нагнетая обстановку и намеренно усугубляя тревогу своего собрата по несчастью, он преследовал только одну цель: нарушить однообразие бесконечной вереницы часов хотя бы всего на один миг, развеять давящую скуку, порожденную полной бездеятельностью и отсутствием каких бы то ни было развлечений.
– Зачем ты говоришь мне это? Чтобы еще больше унизить меня? Ты еще хуже, чем… я не знаю что! – прохныкал Килес.
Он начал корчить рожи как маленький капризный ребенок, которому вдруг начинают перечить.
Но для Астарлоа садистская забава обернулась совсем не тем, чего он ожидал. Килес склонил голову, истово прижал к груди сплетенные в набожном порыве руки и вновь зачастил одну молитву за другой, возвысив голос, в лихорадочном ритме, превратив благочестивое моление в некие шаманские заклинания помешанного.
– Да заткнись ты! Плевать мне на Бога!
Астарлоа соскочил с кровати, словно распрямившаяся пружина, поразительно быстро и энергично для своей полноты. Он ринулся на Килеса, сгреб его за воротник левой ручищей, сжал правую в кулак и, точно булавой, без особой спешки и с сокрушительной силой, три раза подряд впечатал его в лицо сокамерника. Килес истошно, пронзительно завизжал, как свинья, которую режут. Он все время порывался защитить лицо, дать сдачи ему даже в голову не приходило. После третьего удара из носа Килеса ручьем хлынула кровь. Астарлоа застыл с рукой, занесенный для четвертого удара, и оцепенело уставился на окровавленные костяшки пальцев. Словно сломленный усталостью, он выпустил свою жертву и сказал самому себе:
– Я схожу с ума… Если я не выйду отсюда в ближайшее время, я и вправду рехнусь…
Вслед за этим он тяжело повалился ничком на постель, словно громоздкий тюк. Килес с беспокойством смотрел на него, придушенно всхлипывая и заливаясь слезами, катившимися по распухшим щекам.
В то самое время, когда в землянке разворачивалась эта драма, Хульен и его родители наслаждались свежестью летнего вечера, сидя у дверей своей хибары. Перу, выполнив положенные обязанности цербера, отправился обратно в город. Он успел исчезнуть вовремя, так как почти сразу после его ухода к ним пришел повидаться Сигор, единственный сын Хульена, не подозревавший, что его отец являлся членом ЕТА. Семнадцатилетний юноша отличался неуравновешенностью и низким уровнем умственного развития: оба недостатка усугублялись регулярным употреблением дешевого наркотика – порошка сульфата амфетамина – проще говоря, «спида». Сигор жил в Элоррио со своей матерью.
– Ну и чудаки эти испанцы! Мы одного чуть не причастили тут в пивной из-за того, что нарывался. Но нам не дали, потому что он был просто чурбан, который пришел побазарить и схватился за пушку. Я сказал ему, что стоит им дать под зад, как наступит тишь и гладь. И что не прочь потрепаться о похищениях. Что всех испанцев, испанское государство, ладно, и Францию туда же, всех их надо взаправду посадить под замок в Эускаль Эрриа.
Умолкнув, Сигор от души хлебнул черного пойла из большой дюралевой фляги.
– Сигор, будет тебе наливаться, похоже, ты уже хорошо погулял во время праздников в городе. Одного пьянчуги нам в семье за глаза хватает, – сказала мать и презрительно посмотрела на мужа.
– Не переживай, бабуля, это ведь всего лишь лимонад, – оправдывался парень.
– И как прошли праздники? – спросил Хульен. – У меня не было времени ни пропустить пару стаканчиков в компании, ни в картишки переброситься.
– Очень здорово, – ответил сын. – В первый день мы сколотили крест. И поставили его у входа в город, у дверей бара, и требовали раскошелиться в пользу заключенных всех, кто хотел попасть в город. Кто не платил, тот не входил…
– Ну сущий дьяволенок, – сказала мать, с дурацкой ухмылкой покачивая головой.
– А потом все уроды, какие есть в городе, устроили демонстрацию в защиту двух стручков, заложников… Ладно, насчет одного, который из андалузского пекла, пока еще не ясно, правда ли на сей раз… И мы их хорошенько поучили камнями… Пока не явились солдафоны, и тогда мы им тоже показали. И даже кинули один «коктейль Молотова», во как.
