Алла Калинина - Как ты ко мне добра…

— Ах, мама, ну что ты говоришь, какие условия? Не интересуют меня никакие условия, меня интересует работа. А если ты волнуешься из-за зарплаты, то платят там даже больше, ты ничего не потеряешь, и никто ничего не потеряет. — Улыбка его гасла, он ходил по комнате, потирая большие белые руки, свистел сквозь зубы.

Разговор не получался, но и разойтись они не могли. А в первом часу ночи вдруг раздался звонок, звонила Юлия Сергеевна.

— Вета, извини, что я так поздно, но я просто схожу с ума, Ира не у вас?

— Нет, мама, что ты, я ее вообще несколько дней не видела и не слышала.

— Ума не приложу, где она может быть.

— Ну, знаешь, наша Ирина — человек самостоятельный. Да она, наверное, с ребятами, с Баргайсами.

— Вета, подумай, что ты говоришь. Может быть, она и с ними, но где — в такой час? Что она делает?

— Мама, я сейчас возьму такси и приеду. Конечно, все это ерунда, и она сейчас явится, но я приеду. Слышишь, не сходи с ума, все будет в порядке…

«Господи, только бы это не было связано с Марисом, — думала Вета, поднимаясь по знакомой лестнице с узорными чугунными перилами. — Что мне говорил тогда Айнис, на что намекал? Да нет, не может этого быть, она, наверное, давно уже дома».

Но Иры дома не было, пахло валерьянкой, мама металась по квартире:

— Вета, наверное, надо позвонить в бюро несчастных случаев, а я боюсь. Я не знаю, что делать.

— Мама, ничего не надо делать, поверь мне, надо ждать. Она придет, вот увидишь.

Неожиданно громко в ночной тишине пустой квартиры раздался телефонный звонок. Вета торопливо схватила трубку. Но это звонил Роман:

— Она не пришла? Вета, я немедленно выезжаю.

— Не надо, Рома, я тебя умоляю, не надо. Все будет нормально, я переночую здесь, ты нам совершенно ничем не сможешь помочь, только еще больше будет суеты. В любом случае она не одна и скоро придет. Я тебе тогда позвоню.

Ирина пришла в начале третьего. Открыла дверь своим ключом и удивленно уставилась на Вету:

— Чего это ты здесь? Мама! Но ведь я говорила тебе, что они уезжают, должна же я была их проводить! А поезд уходит поздно. Ну чего ты смотришь? — Ирка была румяная, сияющая, таинственная. — Потому что метро уже не ходит, я шла с вокзала пешком, я думала, все давно спят. Здорово так было!

— Что было здорово? — растерялась Юлия Сергеевна, нервно заглядывая Ирине в глаза. — О чем ты говоришь?

Ирина засмеялась:

— На улице было здорово, мама. Иду — никого, весна, Москва и я. А идти все-таки далеко, но совсем, ни капельки не страшно, даже весело. Только жалко — мальчишки уехали.

Они погасили свет и лежали в прозрачной темноте, в своей старой, до мелочей знакомой детской. Ирка ворочалась на кровати, и наконец раздался ее голос, полный едва сдерживаемой радости:

— Вета, а ты знаешь, я целовалась! Нет, ты не думай, что как-нибудь там в щечку, — по-настоящему! Он меня вот так взял ладонями за щеки и поцеловал.

— Кто — он?

— Ну конечно, Марис, разве ты не поняла раньше? Вета, ты знаешь, я его, наверное, люблю.

Вета смотрела на нее, не зная, что ответить. Нужно ли было рассказывать Ирке то, что сказал ей Айнис? Зачем ей знать это? Пока они встретятся снова, пройдет много времени и, может быть, Ирка забудет о нем. Господи, как странно, Ирка уже совсем большая, и она, Вета, жалеет ее. Почему? Да потому, что сама не верит в любовь.

— Ира, а как он относится к тебе?

— Он тоже… Я же говорила тебе, он сам, первый… Вернее, я-то люблю его давно, с детства, а он меня увидел только сейчас, но это все равно. Потому что потом, когда я вырасту, мы, наверное, поженимся. Вета, мне так нравится, что у них большая семья. Потому что, представляешь, сколько у меня будет родственников? И даже Айни будет мне как брат. А знаешь, как он ко мне относится? Еще лучше, чем Марис!

— Послушай, Ира! Откуда ты все это взяла! Он что, сделал тебе предложение или намекнул как-то?

— Ничего он не намекал. Но что же я, маленькая? Я сама все понимаю. Разве у вас с Ромой было не так?

— Рома — это совсем другое дело, — сказала Вета с невольным вздохом. — Что Рома? Думаешь, я уверена, что так и надо было поступить? Совсем нет. Куда я спешила? Не знаю.

— Это, наверное, потому, что ты его совсем не любишь, а я — люблю! Ты знаешь, когда он меня целовал, у меня даже коленки подогнулись. Вета! А когда ты целуешься, как ты дышишь — носом, да? А я совсем задохнулась, но это, наверное, потому, что ничего не соображала от счастья. А Айни злился… Вета, только смотри, маме — ни слова, а то знаешь, какая она у нас. Еще начнет проверять письма или вообще запретит с ними встречаться, придется прятаться, а я, знаешь, этого не люблю.

— Я не скажу, Ирка, только знаешь что? Ты все-таки себе не очень-то доверяй. Может, еще и разлюбишь его, мне, например, Айнис нравится куда больше…

— А жалко, что ты уже женатая, правда? Вышла бы замуж за Айни, а я — за Мариса, и были бы мы еще больше сестры, только все бы вышло наоборот, я была бы главнее, потому что Марис старше, а ты бы стала младшая…

— Ох, Ирка, какая же ты еще глупая, а уже собралась замуж…

— Я не глупая, я веселая. Ты, Вета, раньше тоже такая была, даже еще веселее.

— Так то — раньше…

Она лежала и думала. «Вот как просто испортить себе жизнь, один раз ошиблась — и навсегда? И больше уже ничего не будет? И никакой любви? Почему я жалею Ирку? Это меня, меня надо жалеть. Это я испортила себе жизнь. И не только в Роме тут дело. Почему я выбрала такой институт, чего я искала в нем? Мне надоела эта физика и электротехника, и все это ужасное, чужое, железобетонное, там ничего нет для меня, для моей души. Что я натворила с собой? Что мне делать?»

— Вета! Ты уже спишь? — прошептала Ирка счастливым, замирающим голосом. — Ве-та…

Вета не ответила. Она лежала, уткнувшись лбом в холодную стенку, и думала. Но она ничего, ничего не могла придумать.

На улице уже светило апрельское солнышко, и от луж, от солнца, от синевы больно было глазам. Вета бродила по Петровке, по Столешникову, без дела заходила в магазины, толкалась в пестрой весенней толпе — она прогуливала. Хорошо было здесь, в самой шумной, самой живой сердцевинке города, хорошо подставлять лицо солнцу, чувствовать себя сильной, молодой, красивой, ловить на себе чьи-то взгляды и улыбаться им навстречу. Нет, жизнь еще не кончена, даже не начиналась как следует. Отчего ей так страшно было тогда, ночью? Институт? Институт у нее отличный, серьезный, настоящий, и со всем она прекрасно справляется, и народ у них веселый, хваткий, дельный. Что ей тогда померещилось? Неужели просто позавидовала Иркиному детскому сиянию, ее наивности, ее мечтам? И чем ей плох Роман? Второго такого мужа нет ни у кого на свете. А любовь… Любовь была раньше, три года назад, когда они только встретились. Конечно, все постепенно затухает. Да и стоит ли думать об этом, когда на дворе весна? Как-нибудь все непременно устроится и будет прекрасно, она это чувствует, чувствует! Эта радость, это замирание сердца не могут обмануть. Все будет хорошо.

А вот и ее любимая кондитерская. Здесь продаются самые вкусные в Москве пирожные. Она несколько минут маялась перед витриной, глаза разбегались, и она не знала, что выбрать. Она с удовольствием перепробовала бы все пирожные, хоть по кусочку от каждого, но по опыту знала — больше двух ей не осилить.

Она держала пирожные на бумажке, пальцы были липкие, сахарная пудра сыпалась на пальто. И все-таки невозможно было есть их здесь, в сумраке и парном тепле кондитерской, когда там, на улице, сияло такое солнце. Она стояла у стены, ела, смакуя, потихоньку, незаметно слизывая сладость с пальцев, а перед носом у нее барабанила капель и осыпала ее мелкими, как пудра, брызгами.

Покончив с пирожными, Вета вздохнула, накрепко утерлась платком и, довольная, зашагала вверх к Пушкинской. И вдруг она остановилась, пораженная. Навстречу ей по Столешникову, опустив голову, заложив руки за спину, медленно шел Роман. Он был в длинном черном пальто, без шляпы, и его густые светлые волосы ярко взблескивали на солнце.

Рома! И все-таки она колебалась несколько мгновений: не пройти ли мимо? Но нет, почему? Это так здорово, что они встретились. Роман улыбнулся ей слабо, отчужденно, словно не очень был удивлен, столкнувшись с ней на улице.

— А я сдал документы, идти, в сущности, некуда… Ты свободна? Может быть, погуляем немного, поговорим? Тебе не кажется, что нам давно надо поговорить?

— О чем, Рома?

— Так, о разных пустяках. В сущности, я хотел бы, чтобы ты ответила мне только на один вопрос: ты собираешься от меня уйти?

— Я? С чего ты взял, Рома? Почему ты так со мной разговариваешь? Что случилось?

— А ты считаешь, что ничего не случилось?

— Ничего, абсолютно ничего. — Она схватила его под руку, вцепилась в жесткий черный рукав, заглядывала в его упорно наклоненное вниз лицо.