Нина Катерли - Курзал
— К вахтенной? — прошипела Корова, надвигаясь на Лизу. — Жаловаться! Это значит, порядочным людям отдыхать нельзя, а до двух часов заниматься проституцией можно? У моего мужа — нервы, ему покой нужен. Не пущу. Так и знай, не пущу из принципа! Или являйся к отбою, как положено, или ночуй там, где полночи таскалась. Ясно?! А будешь скандалить, имей в виду, все про тебя расскажу, про моральный облик, как к чужим мужьям в постель, как пионерка, — всегда готова! Прости-господи! И свидетелей найду, не беспокойся! В два часа ночи является, это надо! Спишут тебя на первой же стоянке, я буду не я! И по месту работы…
— Послушайте, как вам не стыдно?! — Наконец опомнившись, Губин шагнул вперед, заслонив собой Лизу.
— Ах, так они еще и выпивши! — Корова повысила голос. — Молчал бы уж, кобель бессовестный! Получил свое и заглохни! Дедушка… Совести ни грамма! Не пущу, и точка! — и захлопнула дверь.
Растерянный Губин обернулся. Лизы рядом не было — белое платье мелькнуло в конце коридора у лестницы и пропало.
Десять минут спустя, облазив все палубы, он нашел ее на самом верху, на корме. Сидела в шезлонге, поджав ноги.
— Ну вот что, — сказал Александр Николаевич строго, — пошли, разбудим девочек, приютят до утра. В какой они каюте?
— Не знаю, — помедлив, ответила Лиза. — Кажется, в двести двадцать четвертой, а может, в двадцать шестой. Я не была. — Она встала с шезлонга. — Вы только за меня не переживайте, это ерунда все. Подумаешь! Вы… мне так стыдно, что она… из-за меня — такие вам слова… А вы… Я даже не знаю, как вам… благодарна!
— Перестаньте! Глупости!.. — оборвал ее Губин. — Давайте лучше думать, как теперь быть.
— Да ерунда, никак не быть! Я и тут могу, а замерзну, пойду в музыкальный салон.
— Не валяйте дурака! — прикрикнул на нее Губин. — Ишь, выдумала. Вы что, не знаете — музыкальный салон на ночь запирают? Вот что, сейчас мы пойдем ко мне, у меня свободный диван, ляжете и выспитесь, а завтра я сам поговорю с капитаном, и вас переведут от этих… ничтожеств. Что вы так смотрите? Ездят же люди в двухместных купе, и ничего страшного.
— Я и не боюсь, — сказала Лиза, продолжая смотреть ему прямо в глаза.
Не произнося больше ни слова, они спустились на третью палубу и подошли к двери губинской каюты. Александр Николаевич вынул ключ, но не смог сразу попасть в скважину, замерз на ветру, пальцы не гнулись.
Когда на другое утро Губин проснулся, Лизы в каюте не было. Постель, аккуратно свернутая, лежала в ногах его дивана, — вчера он постелил ей свежее белье на своем, а сам лег на Машин. Сквозь плотно задернутые шторы вовсю светило солнце, часы показывали половину седьмого. Странно — Губин чувствовал себя бодрым, будто мирно проспал целую ночь, а ведь еще в пять часов смотрел на циферблат и подумал, что, наверное, уже не заснет…
На душе, что тоже удивительно, было спокойно. Александр Николаевич лежал, боясь пошевелиться, точно от малейшего движения внутри что-то рухнет — загремит, разваливаясь, причиняя стыд, боль или еще какие-нибудь ранее не испытанные, скверные ощущения. Но все было тихо, только очень не хотелось вставать. Мысли плыли медленно, каждая отдельно, сама по себе. Как облака, идущие друг за другом. Он изменил Маше. Он. Изменил Маше. И — ничего. Ни жгучих угрызений, ни страха. Ничего. Это, выходит, что же? Он — бессовестный подлец? Но и от этих слов ничто в душе не дрогнуло. Ну, не чувствовал он себя подлецом, хоть убейте! А… этого больше никогда не будет. Уже ничего нет, все.
Губин встал и сделал зарядку. Тело было легким, дышалось свободно. И это после бессонной ночи. В пятьдесят-то три года. Вот вам и Губин! Дедушка… гад паршивый. А с Лизой теперь надо так, чтобы она сразу поняла: ничего не произошло. Лиза странная. Вела себя, будто перед ней прекрасный принц, который ее невероятно осчастливил. Смешно: красивая женщина, а точно золушка какая-то. Господи, что она там только не шептала! Стоп. Об этом не надо, нельзя. Было и прошло, к тому же, мало ли что болтают в такой момент. И вообще, в эту сторону проезд закрыт. Ясно? «Кирпич». Да, было и прошло, с кем не бывает, в конце-то концов? И — спокойно. «В Багдаде все спокойно, спокойно, спокойно…» Это еще что за идиотизм?.. Интересно, а как она будет держаться при встрече?..
…Две недели спустя, стоя на палубе и провожая глазами навсегда уплывающий в прошлое северный город Ветров, Александр Николаевич думал, что бывают иногда такие места или события, которые стираются из памяти, почти не оставив следа. Городишко как раз из таких… Вот если бы так же могло навсегда забыться, исчезнуть, как только он вернется домой, все, что до сих пор тянется между ним и Лизой… По его вине тянется! Если бы после «вечера-сюрприза» и той ночи он выполнил свое твердое решение… Но он его нарушил. А нарушив, махнул рукой. И… да что себе-то врать? Губин отлично помнил (а хорошо бы забыть!), как волновался следующим вечером, высматривая Лизу на палубе, замерз, а все не уходил, убеждал себя, — мол, гуляет тут исключительно для здоровья, и погода отличная, чего ради торчать в каюте, верно?..
Весь тот день Лиза против его опасений держалась так, будто ровно ничего не случилось. И Губин был этому рад. Они ходили по Костроме все вчетвером, Ирина и Катя справа и слева от Александра Николаевича, Лиза — чуть в стороне. Сразу отстав от экскурсии, шли куда глаза глядят, и Губин с большим красноречием разглагольствовал про быт и нравы губернских городов в прошлом веке. Обойдя старую часть города и музей, Катя с Ириной решительно объявили: теперь-то уж — в магазины! Лиза искоса вопросительно взглянула на Губина, и он сказал, что вернется, пожалуй, на теплоход, хватит, нагулялся.
— Устали? — сочувственно спросила Лиза.
— С какой стати? Просто… нужно.
Губин повернулся и быстро зашагал к пристани. «Устали?» Скажите на милость, какая чуткость. Инвалида нашла. Отойдя метров на двадцать, обернулся. Ирина и Катя дружно удалялись в направлении универмага. С ними Лиза. Молодец! Все поняла и… молодец. Возле почты Губин остановился — хотел было заглянуть, нет ли междугородного автомата, да раздумал: в конце концов, он послал домой телеграмму, Маша должна ответить. Ведь не для того, в самом-то деле, силком выпроводила его в это путешествие, чтобы он каждую стоянку убивал на бесконечное (и бесполезное!) ожидание в очередях!
Старика «из бывших», так он назвал про себя вчерашнего пенсионера, учинившего скандал, Александр Николаевич увидел в парке неподалеку от пристани. Сидя на скамейке, тот внимательно рассматривал памятник Ленину.
Губин хотел пройти мимо, но старик поздоровался, так что пришлось ответить, улыбаться и в конце концов сесть рядом.
— Как вам нравится сей монумент? — спросил старик, показывая на памятник.
— А в чем дело? — не понял Губин. — По-моему, такой же, как везде.
— Ну нет, не как везде. Обратите внимание на пьедестал.
— Начало века, стиль… национально-исторический, — попытался продемонстрировать свою эрудицию Губин.
— То-то и оно, что начало и тем более стиль… А сама фигура?
— Фигура? — Губин задумался. — Примерно двадцатые годы… А вообще, вы правы, тут с пропорциями что-то не то.
— Ага, заметили. Только главное не в этом. Вы, я смотрю, экскурсиями дерзко манкируете, а милейшая дама из местного экскурсионного бюро все нам объяснила. Что, вы думаете, это за постамент? Почему такой? Ну! Смелее!
Губин пожал плечами.
— Теряюсь в догадках.
— Так вот, — старик назидательно поднял длинный бледный палец, — это постамент в стиле русский модерн, или, как выражается моя дочь-художница, — «рашенок», был предназначен для памятника трехсотлетию дома Романовых. А употребили вот сюда. Не пропадать же добру.
— Ничего себе… — только и нашелся Губин. — Какому болвану в голову пришло?
— Вот и я говорю. — Старик сглотнул, полез в карман, вынул трубочку с нитроглицерином и начал сосредоточенно вытряхивать горошинку себе на ладонь. — Полная антихудожественность и кощунство. Памятник-то ведь — кому?! — и замолчал.
— Вам нехорошо? — обеспокоенно спросил Губин, сразу пожалев, что встрял в этот разговор.
— Да. Мне нехорошо. Вы правы. — Старик медленно положил горошинку в рот и спрятал трубочку. — Но не в том смысле, что пора бежать за «скорой». Просто — вообще. И давно. А в частности, вот из-за этой красоты. И других, ей подобных. Установить фигуру основателя рабочего государства на этот монархический шкаф! Ладно, сделали глупость в двадцатые годы, тогда и не то еще вытворяли… Так ведь с тех пор, слава Богу, больше полувека прошло. И хоть бы что! Стоит! Экскурсоводша, так та, по-моему, даже гордится.
— Да… вкус. А сегодня, вы думаете, лучше? Видали, у нас в Ленинграде, памятник Победы? Фигуры… — осторожно начал Губин. Кто его знает, на что еще может разозлиться этот старикан? Нет, видел его Губин, видел! Только когда? Где?
