Ребекка Миллер - Частная жизнь Пиппы Ли
Я хорошо понимала: если запорю его, гореть мне в адовом огне до скончания веков.
Первые дни
За семь лет брака с Гербом Джиджи так и не удосужилась изменить завещание, и после ее гибели миллионное состояние отошло родителям и их итальянской фармацевтической империи. Узнав об этом, Герб вздохнул с облечением, хотя и удивился. Наследовать состояние отвергнутой жены было бы непорядочно — и тем не менее почему она не переписала завещание? «Джиджи всегда страдала паранойей», — презрительно хмыкал Герб. Ну, вероятно, у нее имелись основания…
После самоубийства второй жены ни один из друзей Герба от него не отвернулся. Исчезли только приятели самой Джиджи, кучка европейцев, которых Герб считал надменными занудами. Он и раньше с ними практически не общался, поэтому о «разрыве отношений» особо не жалел.
Почти все знакомые Герба считали Джиджи больной на голову и, хоть и горевали о случившемся, испытывали явное облегчение от того, что на шее друга больше не висела эксцентричная, совершенно неуправляемая жена. Ко мне они относились, как к изюму в рецепте кекса: оригинально, но необязательно и, главное, теста не испортит. Герб мог жениться хоть на горбатой верблюдице, друзья приняли бы и ее. Даже враги считали моего супруга харизматической личностью. Он занимал далеко не последнее место в издательском бизнесе, однако людей покоряло скорее не это, а обаяние, неиссякаемое жизнелюбие и связь с золотой эпохой американской литературы, когда писали резко, выпукло и эмоционально, непреднамеренно портили друг другу репутацию, а за ужином пили скотч.
Я отчаянно берегла наш брак, холила его и лелеяла, как грудного младенца. Ни одного мужчину на свете не обхаживали так, как Герба. Он умилялся безупречности своего вкуса и правильности выбора: я приносила тапочки, массировала ему виски ароматическими маслами, дни напролет стояла у плиты. Я не совсем понимала, как вести себя в новом амплуа, не умела вести хозяйство, заботиться о муже, хранить верность. Но, подобно танцору, осваивающему сложные элементы, я усердно тренировалась. Поначалу роль жены смущала: я чувствовала себя самозванкой и мошенницей, когда «подделывала» чеки новым именем, обставляла новую квартиру, продавала «дом в доме» и покупала коттедж поскромнее (у океана, но не на первой линии). Я не умела ни выбирать одежду, ни планировать званые обеды. На первых порах я все больше играла в жену и хозяйку и даже по телефону отвечала заученными фразами. Я лепила новый образ несколько лет, пока повседневные обязанности спутницы Герба не отпечатались на подкорковом уровне.
Лишь забеременев близнецами, я окончательно поверила в реальность происходящего. Да и как иначе? У двух крошечных существ, растущих в моем чреве, были кровь, глаза, собственные судьбы. В отличие от меня, мальчик и девочка родились прехорошенькими. То, что они разнополые, казалось чем-то магическим, знамением, даром судьбы. Я отдала себя детям с радостью кающейся грешницы. Бессонными ночами, когда Бен и Грейс мягкими теплыми пальчиками хватали меня за волосы, прижимались к шее, обнимали пухлыми ручками и брали в тиски маленькими сильными ножками, понемногу менялся мой характер. Сын и дочь словно вросли в меня, я стала их частью и начала желать того, что пошло бы им на пользу. Используя Сьюки в качестве отрицательной модели, я старалась правильно питаться, свела к минимуму алкоголь и лекарства.
По мере того как близнецы взрослели, обнаружилось, что у них диаметрально противоположные характеры. Бена все считали добрым, умным, любознательным. Он увлекался спортом, хорошо учился, а с тринадцати лет в свободное от уроков время работал у Герба в отделе обработки корреспонденции.
Грейс росла жесткой и вспыльчивой, настоящим лидером. А еще очень бдительной.
Недетское качество с пугающей остротой проявилось уже в пятилетнем возрасте, когда Грейс оглушила софтбольной битой мальчика, укравшего у Бена пакетик леденцов. Совсем маленькой она принимала в штыки любую одежду. На моем запястье до сих пор остался шрам: это Грейс укусила в отместку за попытки втиснуть ее в нарядное платьице. Нас пригласили на свадьбу, но в итоге для дочки пришлось вызвать няню: кроме нитки бус, она ничего надевать не собиралась. Все расчески в доме пострадали от бесплодных попыток укротить ее густые спутанные кудри, обрамлявшие сияющее умное личико. Эмоции Грейс пугали силой, остротой и напряженностью. Меня она любила бесконечной собственнической любовью, которая порой напоминала строгий ошейник. Нужно признать, что и мои чувства к дочери иногда выходили из-под контроля. Я впадала в панику, вспоминая страстные объятия и поцелуи Сьюки: она впивалась в меня с таким пылом, что я истерически хохотала, а потом плакала, боясь, что сейчас мама меня раздавит и убьет. С Беном было куда проще: он обожал меня, я его — все ясно и понятно. С Грейс же вышел настоящий роман: случались и приступы ненависти, и шумные ссоры, и примирения.
Однажды ночью мне довелось подсматривать за восьмилетней Грейс. Я уложила близнецов спать и через час на цыпочках поднялась по лестнице проверить, как они. Дверь осталась приоткрытой, и я заглянула в детскую. Бен сладко посапывал, а Грейс, включив ночник, танцевала у кровати. Светлая ночнушка и копна белокурых кудрей сияли в неярком свете лампы. Танец получился диким, но удивительно грациозным. Мурлыча под нос то ли песню, то ли заклинание, дочка кружилась как волчок, причудливо переплетая руки. Украдкой следя за ее движениями, я задумалась: что может превратить эту маленькую чертовку в безвольную куклу, позволяющую хлестать себя ремнем? Неожиданное решение было окончательным и бесповоротным: Грейс не станет похожей на меня, я ее защищу.
Я беззвучно отошла от двери, собираясь с силами для предстоящей жертвы. Со следующего утра я начала держать дочь на расстоянии — всеми силами старалась поддерживать нейтралитет, не делать наши отношения драматичными, не повторять ошибок Сьюки — и при этом баловать, систематично, обдуманно, целенаправленно. Я не просила ее помогать по хозяйству, поощряла интерес к соревновательным видам спорта и желание одеваться и играть, как мальчик. Хотелось, чтобы у Грейс сформировались мужской характер и мужские установки — пусть чувствует себя хозяйкой жизни. Я мечтала разорвать рабскую цепь, сковывавшую женщин в моей семье.
План сработал. Грейс выросла надменной, обаятельной оптимисткой с непоколебимой уверенностью в собственных силах. Меня она искренне презирала — побочный эффект, без этого, увы, не обойтись. Я казалась дочке полным ничтожеством, нулем, рабыней, двадцать четыре часа в сутки ублажавшей их с Беном. Я нигде не работала и сама занималась хозяйством. Когда Грейс достигла подросткового возраста, у меня появилась слабая надежда, что однажды она оценит мои усилия. Дочкины глаза засияют счастьем и любовью, совсем как в тот далекий день, когда, самостоятельно научившись читать, она спросила: «Теперь ты любишь меня больше, чем Бена?» Увы, чуда не произошло, и вскоре Грейс перестала во мне нуждаться.
Года через два после рождения близнецов я несколько раз видела странный сон. Меня, красиво гарнированную, подавали на огромном блюде Бену и Грейс. Больше всего детям нравились мои ребра — они ломали их жирными пальчиками и макали в соус для барбекю. Как ни удивительно, при этом я была в сознании, улыбалась и думала об одном: сколько белка получают дети?
Несмотря на мою абсолютную преданность, в начале семейной жизни не обходилось без моментов, когда, словно прирученный волк, я ловила запах прошлого и чувствовала себя запертой в клетку. Красивый парень на улице и кайфующие подростки в парке порой выбивали меня из колеи. Мысленно изменив новым принципам, я представляла, как сладок поцелуй незнакомца или как оживляет мозги кокаин. Однако я не поддавалась соблазну. Никогда! Герб тоже серьезно относился к брачным клятвам, но наш брак чувством вины не омрачал, упорно считая самоубийство Джиджи естественной, чуть ли не неизбежной кульминацией ее болезни. Он искренне наслаждался поздним отцовством: с детьми от первого брака, обозленными посредственностями моего возраста, отношения упорно не складывались. Я была его билетом в новую счастливую жизнь, золотым шансом вернуться в юность. Со временем мы забыли, что наша идиллия зиждется на чужом отчаянии, и воспринимали ее как заслуженную.
Миранда
И все-таки я терзалась жуткими сомнениями: вдруг Герб меня разлюбит? В парке, после обеда гуляя с близнецами, я представляла себе разные гадости. Сюжет менялся, но суть оставалась неизменной: я нахожу письмо/шарф/трусики. Я застаю Герба с любовницей в нашей спальне/в доме на пляже/прямо здесь, в парке, когда иду по аллее с коляской. «Она» всегда была высокой, темноволосой, пышногрудой, куда умнее и образованнее меня. Я плачу/страдаю/закатываю Гербу скандал. Он меня бросает.
