Эдуард Лимонов - Смрт (рассказы)
Я посочувствовал ему неопределенным звуком «да-а-а-а» и вздохом. Больше ничего я не мог произнести в тот момент. Передо мной была обычная трагедия смешанного брака, таких пар, как Милан и Десанка, насчитывалось на территории бывшей Югославии как минимум несколько сот тысяч. Им было нелегко.
Славко оказался на высоте положения. Он произнес целую речь, из которой я понял, что он упомянул о том, что семья Милана не одна такая и что сербы лучше относятся к смешанным парам, а в Белграде вообще и в армии есть еще генералы-хорваты, и в Генеральном штабе много полковников-хорватов, несмотря на то что мы, сербы, с ними воюем. В конце концов он посоветовал сменить имя девочке Яне, потому что на самом деле сам черт в аду не отличит серба от хорвата, только что нательные кресты у них разной формы… Славко разрядил обстановку.
Пришла Десанка, и внешне она не отличалась от сербских женщин ничем. Единственное, что она выглядела печальнее. А может быть, печаль ее была выдумана мною, поскольку я узнал об их семейной трагедии.
Мы уселись в кухне, хотя нас хотели посадить в большой нетеплой гостиной. Мы сели за стол у печи. На стол поставили вино в кувшинах. Десанка и В'есна вынули из печи свежеиспеченный хлеб, и хлеб стал благоухать на весь дом. Дети схватили по куску дымящегося хлеба и убежали. Через окно было видно, как они побежали, взбрыкивая и подпрыгивая беспричинно на ходу, как это делают часто молодые жеребята. Семейная трагедия не заставила их стать пугливыми.
Пришел Зоран — отец Милана и Весны, худой мужик лет, должно быть, семидесяти; если Милану было пятьдесят, то Зорану не менее семидесяти, да. Но вот выглядел он лишь чуть старше, чем его сын. Жилистый, худой, в старой шляпе, он поздоровался и, не снимая шляпы, запустил кочергу в пылающее брюхо печи. Потом снял с печной конфорки крышку. Оттуда выпростались многочисленные языки пламени. Сняв со стены большую, как таз, сковородку, Зоран водрузил ее на печь. Открыл на полу дверь в погреб, сошел туда со свечкой и вернулся с мерзлой половиной свиной туши. Взял топор, кинул тушу на обрезок большого пня, стоящего у печи, и в мгновение ока порубил часть полутуши на куски. Побросал куски на сковородку. Ароматные дым и чад поднялись над сковородкой. Отлично запахло жареным мясом. Я никогда раньше не видел, чтобы замороженное мясо так вот замороженным и швыряли на сковороду. Женщины тем временем поставили на стол нарезанный ломтями гигантский балканский лук. Сгребли со сковороды куски мяса на большое блюдо. Старый Зоран забросил на сковороду свежие куски. В этом чаду и аромате горящего жира мы наполнили стаканы. Я не успел опередить их с тостом. Старый Зоран произнес свой тост, глядя на меня.
— За вас, русов! — сказал он просто. — За Руссию! Чтобы у вас все стало хорошо и по справедливости. Когда Россия могучая, сербы на Балканах спят спокойно.
Мы выпили холодного вина за Россию и русских. Однако мы прекрасно знали, и я, и они, что и Россия, и русские этого тоста сейчас недостойны. Гнусная Раша господина Ельцина бросила сербов в беде, так же как она бросила в беде афганцев, как она бросила в беде чуть позже лояльных России чеченцев, а позже, в 1999-м, когда Запад бомбил Белград, официальная Раша не вступилась за Сербию.
Я не смог сдержаться. Я откусил сладкого балканского лука, хлебнул вина и вне тоста, не подымая бокала, сказал:
— Россия новых русских предала всех своих друзей, и сербы в их числе. Только русские простые люди, и то не все, остаются на стороне сербов.
Они молчали.
Милан подумал и сказал:
— Мы, сербы, верим, что русы найдут дорогу к правде. Давайте выпьем за правду.
И мы выпили за правду.
Пришел сосед Зорана, высокий, сутулый серб в берете. Я полагаю, он знал, что мы приедем, и ждал, видимо, приличия ради более часа. Его звали Милан, как нашего солдата. Зоран усадил его за стол. Достал для него чистый стакан и наполнил его вином.
— Милан, мой добрый сосед, мы с ним не ссорились в последние пятьдесят лет, — отрекомендовал он нам соседа.
— А до этих мирных пятидесяти лет вы ссорились? — поинтересовался Славко.
— До этих пятидесяти лет я сильно побил Зорана, потому что он увел у меня девушку, — отвечал Милан.
— Это была наша покойная мама, — сказала В'есна, улыбаясь.
— Ей нравился я, — сказал Зоран и даже стукнул себя в грудь.
— Не понимаю, что она в тебе нашла. Я всегда был богаче и удачливее тебя. И ты не побил меня тогда, мы были на равных, — сказал старший Милан.
— Зато я моложе тебя, — заявил Зоран.
— Сколько вам лет, Милан? — поинтересовался я.
— Будет восемьдесят.
— Значит, вы родились в 1913-м?
— Ну да.
— Может быть, вы помните год, когда полковник д'Аннунцио захватил Фиуме?
— Полковник д'Аннунцио? Итальянец?
— Итальянец, вам должно было быть шесть лет.
— Я жил при итальянской оккупации. Нас в школе даже учили петь их фашистский гимн. — После этих слов старый Милан проглотил свое вино из стакана, встал и, встав по стойке «смирно», вдруг запел гимн фашистов: «Facita niera… belle Abissina…»
Все мы заулыбались, потому что это выглядело не комично, но неестественно. Стоит старый мужик в берете и с серьезным лицом исполняет фашистский гимн.
— Итальянцы были неплохие ребята. — Старый Милан сел. — Они давали нам, детям, шоколад и тяготились службой. Я еще помню немного их язык. В детстве память крепкая.
— И все-таки, полковник д'Аннунцио и Фиуме? Помните?
Он даже наморщил лоб от усилий, но затем отрицательно помотал головой:
— Нет, полковника не помню. А в Фиуме тоже стоял потом итальянский гарнизон.
Мы еще раз выпили.
— После того, как хрваты создали с позволения германцев Хрватское независимое государство в 1941-м, итальянцы, стоявшие гарнизоном в Далмации, порой защищали сербов от хрватских отрядов смерти, прятали их, не давали взять их в плен и убить. Иногда они вступали из-за сербов в боевые действия. Старый Милан прав: итальянцы неплохие ребята. Ну и что, что они пытались нас присоединить к Италии, — подал голос Славко.
— Лучше бы мы были частью Италии, — сказал Десанка. — Им все равно, кто из нас серб, кто хорват, всех нас они зовут «слав». Итальянцы хорошие ребята.
И они выпили за итальянцев только потому, что итальянцы не давали им резать друг друга. Если бы кто-то предложил им, они бы выпили за итальянский империализм. И я бы их понял. Итальянцы были для них меньшим из зол, чем они сами.
Старый Милан предложил пойти посмотреть его хозяйство. Женщины остались, а мы гуськом — впереди старый Милан, за ним Зоран, потом я, потом Милан «молодой» (ну из казармы), последним Славко — отправились, выйдя через заднюю калитку. Перевалили, идя мимо стада овец, холм и оказались уже на территории старого Милана. Он не мешкая провел нас в дом. Мельком показал многочисленные прохладные комнаты. Там была обстановка богатого крестьянского дома: ковры, тяжелая мебель, телевизоры в каждой комнате. Затем мы зашли в большой, высокий сухой сарай, метров в десять высотой, не каменный, но деревянный на каменном фундаменте. Старый Милан показал нам свои припасы. На полках стояли мешки с зерном и кукурузой, высоко висели, свешиваясь с балок, копчености: окорока и колбасы. Похвалившись довольством, старый Милан взял палку с металлическим рогуликом на конце, поддел ею окорок и снял его. С окороком мы отправились все на кухню. Там Милан спустился в подвал, открыв люк и принес снизу большой кувшин вина. Большущим ножом нарезал окорок и только после этого разлил вино. Окорок был дивный: красно-коричневое твердое мясо в белых прогалинах жира. В это время ударили одиночные выстрелы. Мы насторожились все.
— Это ничего, — счел нужным предупредить старый Милан. — Вечерами здесь такое бывает. Перекличка. Сейчас вступят пулеметы. Давайте выпьем.
— Опять за итальянцев? — спросил я иронически.
— Нет. Довольно за них. Давайте за прекрасную землю Далмации, по которой ходили апостолы Христа и римские легионеры, славянские орды, германские и турецкие завоеватели, фашисты Муссолини и дивизии Гитлера, усташи и четники, коммунисты Тито и националисты Драже Михайловича. За Далмацию!
За Далмацию мы и выпили.
Белая лошадь
Потом меня стали выталкивать из республики. Дело в том, что в каждой самопровозглашенной республике есть вещи, которые лучше бы скрыть от посторонних глаз. А тут «писец». Крутится, «рус», и все хитрым глазком замечает. А если не все, то и часть «скелетов в шкафу», по меткому выражению англосаксов, могут загубить какую угодно репутацию, даже самую белую. А у горной Сербской республики Книнская Краiна была далеко не белая репутация. Какая на самом деле была эта горная страна, раскинувшаяся на каменных плато в самом центре Хорватии, никто уже никогда не узнает. У них не нашлось своего Гомера, чтобы воспеть их подвиги и осудить их немыслимую злобу. Я видел их пороки, но я перед ними преклоняюсь. Они проявили себя немудрящими, прямыми, как древние. Они столетиями отвоевывали эту землю от завоевателей и от родственных хорватов, два раза в двадцатом столетии пытавшихся навсегда решить их вопрос — сербского анклава в сердце Хорватии. Защищая свои скудные поля, своих тонкорунных поэтических овец, защищаясь, они воевали храбро. Ну что ж, они не смогли противостоять всему Западу, ведь за хорватами стоял Запад. Но они пытались, поэтому слава им!
