Кормак МакКарти - Дорога
— Не сходи с места.
Похлопал его по спине поверх одеял и заковылял, прихрамывая, к дому.
Проник в дом через черный ход, держа ракетницу на уровне пояса. Со стен содрана облицовка, так что видны несущие балки. Прошел в гостиную и остановился у нижней ступеньки. Прислушивался к отголоскам возни в верхних комнатах. Выглянул в окно на улицу, туда, где валялась тележка, а потом поднялся на второй этаж.
Женщина сидела в углу комнаты, прижимая к себе мужчину. Сняла пальто и укрыла им раненого. Увидев незнакомца, начала его проклинать. Ракета сгорела на полу, оставив после себя кучку беловатого пепла и запах обгоревшего дерева. Он подошел к окну и выглянул на улицу. Взгляд женщины неотступно следовал за ним. Жидкие прямые седые волосы.
— Еще кто-нибудь здесь есть?
Молчание в ответ. Прошел мимо нее, посмотрел в других комнатах. Рана сильно кровоточит. Чувствовал, как брючина прилипает к ноге. Вернулся в первую комнату.
— Где лук?
— У меня его нет.
— Где он?
— Не знаю.
— Они вас тут одних бросили, да?
— Я сама захотела.
Повернулся и поковылял вниз. Распахнул дверь и, пятясь задом, вывалился на улицу, не спуская глаз с дома. Добравшись до тележки, рывком ее поднял и сложил вещи. Прошептал:
— Иди рядом. Иди рядом.
Остановились в здании магазина на окраине города. Завезли тележку в подсобку, закрыли дверь и приперли ее тележкой же, повернутой боком. Взял горелку, зажег и поставил на пол. Расстегнул ремень и снял залитые кровью брюки. Мальчик внимательно наблюдал. Стрела глубоко рассекла кожу над коленкой. Рана — дюйма три длиной. Кровь не останавливается, нога — мертвенно-бледная. Видно, что рана глубокая. Стрела. Сделали из куска железа, из ложки, бог его знает из чего. Взглянул на мальчика.
— Найди мне аптечку. Мальчик не тронулся с места.
— Принеси мне аптечку, черт побери. Чего расселся?
Ребенок вскочил и побежал к тележке. Начал рыться в вещах. Принес аптечку и отдал отцу, и тот взял ее, ни слова не говоря, поставил перед собой на цементном полу и открыл. Дотянулся до горелки и прибавил огня. Велел:
— Принеси мне бутылку с водой.
Мальчик принес бутылку. Отец отвинтил пробку и плеснул воды на ногу. Зажал пальцами края раны, смыл кровь. Продезинфицировал. Надорвал зубами пластиковую упаковку и вытащил оттуда небольшую иглу с крючком на конце и шелковую нить. Наклонился поближе к огню и стал продевать нить в ушко. Зажав иглу в зубах, достал из аптечки зажим и соединил края раны, а затем принялся накладывать швы. Работал без остановок, сосредоточенно. Мальчик сидел на полу. Оторвавшись на секунду, глянул на сына. Сказал:
— Не смотри, не надо.
— Ты ничего?
— Нормально.
— Больно?
— Да. Больно.
Завязал узел, и потуже затянул, и перерезал ножницами из аптечки шелковую нить, и взглянул на ребенка. Мальчик не отрываясь смотрел на его рану.
— Прости, что накричал на тебя.
Мальчик поднял глаза:
— Пустяки, пап.
— Ну что, помирились?
— Конечно.
Утром шел дождь, от порывов ветра где-то на задворках громко дребезжало стекло. Выглянул в окно. Стальной док посреди бухты, частично разрушенный, наполовину под водой. При входе в бухту из воды торчат рубки затопленных рыболовных судов. Никакого движения. Все, что хоть как-то могло двигаться, давно унес ветер. Ногу дергало, и он снял повязку, протер рану спиртом и стал внимательно ее рассматривать: ткань около швов воспалилась, приобрела землистый цвет. Крепко перевязал рану и надел залитые кровью брюки.
Целый день провели в магазине, сидя среди коробок и ящиков…
— Не молчи. Разговаривай со мной.
— А я разговариваю.
— Разве?
— Ну, сейчас же говорю.
— Хочешь, расскажу тебе какую-нибудь историю?
— Не надо.
— Почему?
Мальчик глянул на него и отвернулся.
— Почему?
— Потому что в них одна выдумка.
— На то они и истории.
— Ну да. Только в твоих историях мы всегда помогаем людям, а на самом деле — никогда.
— Хорошо, тогда ты мне расскажи историю.
— Не хочется.
— Ладно.
— Мне нечего рассказывать.
— Расскажи про себя.
— Ты и так все знаешь. Ты всегда со мной.
— У тебя есть истории в голове, которыми ты со мной не делишься.
— Ты про сны говоришь?
— Например. Или расскажи, о чем ты думаешь.
— Но ведь истории должны быть с хорошим концом.
— Не обязательно.
— А ты всегда только такие рассказываешь.
— А ты таких не знаешь?
— Мои больше похожи на нашу жизнь.
— А те, что я рассказываю, нет?
— Нет.
Посмотрел на сына.
— Наша жизнь, по-твоему, кошмар?
— А ты как думаешь?
— Ну смотри. Мы пока живы. Столько всего плохого произошло, а мы еще живы.
— Ну да.
— Ты не считаешь, что это здорово?
— Думаю, что ничего особенного в этом нет.
Они пододвинули к окнам разделочный стол, расстелили на нем одеяла, и мальчик улегся ничком, рассматривая бухту. Отец устроился так, чтобы поудобнее вытянуть ноги. Между ними на одеяле — револьвер, сигнальный пистолет и коробка с ракетами. Отец сказал:
— А я полагаю, она не такая уж и плохая. Совсем неплохая история. Что-то в ней есть.
— Не переживай, пап. Я бы хотел немного помолчать.
— А как насчет снов? Раньше ты мне их рассказывал.
— Я не хочу сейчас разговаривать.
— Ладно.
— У меня и сны все какие-то плохие. В них всегда что-то не то случается. Ты сам говорил, что это нормально, потому что хорошие сны — плохой знак.
— Может, и так. Не знаю.
— Когда ты просыпаешься от кашля, то стараешься уйти подальше или в сторону. А я все равно слышу твой кашель.
— Извини, пожалуйста.
— Однажды я слышал, как ты плакал.
— Помню.
— Если мне нельзя плакать, то и ты не должен.
— Хорошо.
— У тебя нога заживет?
— Да.
— Не врешь?
— Нет.
— А то она выглядит ужасно.
— Ну уж, не преувеличивай.
— Тот человек хотел нас убить, так?
— Да, пытался.
— Ты его убил?
— Нет.
— Ты говоришь правду?
— Да.
— Ну ладно.
— Теперь все выяснил?
— Да.
— Я думал, ты не хочешь разговаривать.
— Не хочу.
Прошло два дня, прежде чем они отправились дальше. Отец плелся, прихрамывая, толкая перед собой тележку, мальчик не отходил от него ни на шаг, пока они не вышли за черту города. Дорога пролегала вдоль серого плоского берега, на ее поверхности то и дело попадались холмики песка, нанесенного ветром. Песок сильно затруднял движение, в некоторых местах приходилось отгребать его доской, которую они примостили внизу тележки. Вышли на пляж, укрылись от ветра за дюнами и сели рассматривать карту. Захватили с собой горелку, вскипятили воду и заварили чай. Сидели, закутавшись от ветра в одеяла. На берегу потрепанные бурями и непогодой шпангоуты старинного корабля. Серые занесенные песком бимсы, старые крепежные болты ручной работы. Изъеденная ржавчиной оснастка из железа глубокого сиреневого цвета, выплавленного где-то в печах Кадиса или Бристоля и прокованного на почерневших от копоти наковальнях, способная и три столетия противостоять морской стихии.
На следующий день они миновали заколоченные досками дома — руины приморского курорта. Дорога уходила от берега вглубь, в сосновый лес, где пепел смешивался с сосновыми иголками и в темных кронах шумел ветер.
В полдень, когда светлее всего, расположился на дороге, чтобы снять швы. Ножницами из аптечки разрезал нитки, отложил ножницы и снял зажим. Следующий шаг — вытащить нитки, прижимая кожу в нужном месте большим пальцем. Мальчик сидел рядом, наблюдал. Зажимом прихватывал кончики ниток, вытягивал одну за другой. Крохотные бусинки крови. Закончив, спрятал зажим и наложил повязку на шов, встал и надел штаны, и отдал мальчику аптечку, чтобы тот положил ее на место.
— Больно было, да?
— Да.
— Ты и вправду такой храбрый?
— Так, не очень.
— А какой твой самый геройский поступок?
Отец сплюнул на дорогу кровавую слюну.
— Когда встал сегодня утром.
— Правда?
— Нет. Не обращай на меня внимания. Пошли.
Вечером забрезжили расплывчатые очертания другого прибрежного города, скопление покосившихся высоток. Решил, что от жара арматура размягчилась, а потом затвердела, но здания так и не выпрямились до конца. Расплавленное оконное стекло свисало сосульками со стен, как глазурь на торте. Они продолжали идти. Порой ночами посреди черного холодного запустения просыпался от цветных снов, наполненных человеческой любовью, пением птиц, светом солнца.
Уперся лбом в скрещенные руки, лежащие на ручке тележки, и кашлял. Сплюнул кровью. Все чаще вынужден был останавливаться и отдыхать. Сын наблюдал. Неосознанно начал привыкать к мысли, что отец уходит от него. Хотя не представлял себе иной жизни. Он знал, что по ночам мальчик не спит, слушает его дыхание.
