М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 2
- Столько лет прошло, - сказала Роза, - и опять все то же самое.
- Но это неплохо, - заметил Луговой. - Разве вас не радует стабильность?
- Неистребимая серость - хотите вы сказать.
И разве у нее одной не заладилось? Разве Петя Труффальдино, который так хотел стать директором биеннале в Касселе, а не стал - разве он устроился лучше? Ведь уже обещали взять его на работу, анкеты даже заполнил - а не взяли! Разве Борис Кузин, про которого думали, что завтра его сделают кавалером ордена Почетного легиона, - разве он кому-то нужен сейчас? Совершенно забыт и заброшен. А художники? Съездил Пинкисевич пару раз за границу - и вернулся. Дутова выставили в галантерейном отделе галереи Лафайет - и выставлять вовсе перестали. Кто сегодня Захара Первачева помнит? Никто и не помнит вовсе. А Сыч, которому она сама сделала имя, - что с ним, с горемыкой, теперь? Если кто и торжествует сегодня, это хорек, вот кому повезло! Основал партию защиты животных, приглашен на все конференции, стал популярным политиком, разъезжает в дорогой машине с шофером. У нее самой отроду машины не было, а вот обыкновенное животное, пожалуйста! - пользуется всеми привилегиями. Или Дима Кротов - да, пожалуйста, пример! Вот у кого все удачно складывается! Серый мальчик, подбирал идеи Кузина - и вот, извольте: реформатор! Фигура!
Роза горестно таращила глаза, и Луговой сочувственно покивал.
- Совсем не того мы с вами ждали, не так ли, Розочка?
- Мы ждали другого.
А чиновники от культуры? Вчера еще храбрились, хорохорились, выкрикивали оскорбления в адрес властей, памятник Дзержинскому общими силами свалили. Разве не Леонид Голенищев самолично наступил поверженному железному Феликсу на грудь? Но вот прошли годы, и Голенищев вошел в комиссию по спасению наследия коммунистов от разрушения. Как министерский работник, сказал Голенищев, я уже не могу столь легкомысленно относиться к памятникам соцреализма - это наша история. Поговаривают, что скоро вернут Дзержинского или - еще того хлеще - новый монумент закажут. Пустует Лубянская площадь, не нашли, чем ее украсить, а без главного чекиста - сиротливо. И кому закажут изобразить кремлевского палача? Разумеется, Георгию Багратиону, кому еще! Прогрессисты и свободомыслы, те, кто вчера поносили монументальное искусство советской власти, они все теперь - лучшие друзья партийного скульптора Багратиона, именно прохвост Багратион и курирует работу ЦУСИМА (Центрального университета современного искусства и мейнстримного авангарда). И выплачивает стипендии молодым авангардистам именно этот монстр - чудище соцреализма, жупел коррупции. А Ситный с Голенищевым зовут этого мракобеса на фестивали авангарда, выставляют его бездарные поделки среди прогрессивных квадратиков и инсталляций! Вот и недавно совсем - на фестивале мейнстримных новаций прямо в центре зала выставили скульптуру Багратиона. И не покраснели, не поперхнулись!
И она представила циничные улыбки Голенищева и Ситного. Что ж, лидеры предают движение - в этом есть историческая закономерность. Значит ли это, что само движение было бесперспективно? Мы, интеллигенты, не приняли в расчет некоторых социальных факторов - вот в чем дело. Побеждают расчетливые люди, а те, кто верил, кто переживал, кто отдал всего себя общему делу, - такие остаются в стороне. Пролазы и циники вербуют сторонников, используют их, выбрасывают - обычная история. К удачливому пролазе на новоселье в богатый дом позовут - вот чем кончаются общие бдения. Позовут в гости - да и оскорбят на лестнице. Вот и все.
- Круг замкнулся. Покричали на митингах и потянулись к порядку. Русскому человеку хомут нужен. И что поразительно, - сказал Луговой, - это раболепие. Как резво кинулись ему угождать! Кому? Серому полковнику. Зачем? Никто объяснить не может. Ведь не заставляют никого, люди сами бегут на поклон. И еще стараются успеть впереди соседа! Вот ведь народ! Инстинкт? Традиция? Вы мне скажите ваше мнение, Розочка.
- Страх, - рассудительно сказала Роза Кранц, - обыкновенный генетический страх, - она заняла свою любимую позу - нога на ногу, красные чулки сказали свое веское слово в интерьере квартиры Лугового. Туземные маски и красные чулки - смотрелось недурно. Есть, безусловно есть в ней то, что иные мужчины называют особым стилем. Недаром Луговой к ней присматривается. Так подать себя, как умеет она, - дано не каждой. Сумела бы Свистоплясова? Вряд ли. В конце концов, подумала Роза, не стоит завидовать карьеристам. Они хотели чинов и денег - так пусть получат. Страшной ценой заплатят они за свое предательство: теперь им положено служить и угодничать, ходить в присутствие, исполнять приказы - и бояться, надо постоянно бояться начальства. Пусть она не выслужила чинов - но годы сделали кое-что хорошее и для нее: она прожила это время страстно, она стала собой, она завоевала право на свое мировоззрение. Пусть круг замкнулся, пусть вернулось бесправие, но она, Роза Кранц, - она обладает способностью судить и анализировать события.
- Откуда люди знают, кого надо бояться, а кого не надо? Вот что меня поражает. Был президент - два метра росту, рык, как у медведя, с утра пьяный и свирепый, - а его никто не боялся. Смеялись, пальцем показывали, дразнили. Но вот назначили тихого коротышку - и люди дрожат. Почему, не знаете?
- В России у слова «госбезопасность» нехорошая репутация, - сказала Роза Кранц. - Люди не сумели побороть страх. Я не снимаю вины с интеллигенции. Мы должны были обучить людей бесстрашию. Не успели.
- Полагаете, люди боятся органов? А зачем бояться? Лагерей теперь нет. Обыски ночами не проводят. Если даже арестуют вас, так вы в гаагский суд апелляцию подадите или в страсбургский. Все устроили так, как вы, интеллигенты, и просили. А вы все боитесь - отчего? Интеллигенты в нашей стране так ярко за себя переживают. Меня всегда умилял этот наивный эгоизм, столько в нем ребяческой уверенности в том, что у государства иных дел нет - только за интеллигентами охотиться. Если разобраться, все русское искусство из этой эмоциональности и вышло, а вовсе не из шинели. Как страстно интеллигенты арестов опасаются, ваше волнение буквально заражает. Разве русское искусство не убедило пьяного слесаря, что главная беда у слесаря будет, если интеллигента в тюрьму посадят? Только зачем вас арестовывать? Нефть не воруйте, уголь с алюминием не трогайте - и вас никто не тронет. И главное, - сказал Луговой, - раньше преследовали по идеологическим соображениям, верно? Но теперь идеологии нет. За что преследовать?
- Насколько я понимаю, - сказала Роза, - опасность состоит в том, что никто не знает, какая у нас идеология. Раз четкой идеологии нет, то и бояться людям приходится всего подряд.
- Будьте проще, Розочка. Для России идеология - это образ мыслей, который обслуживает начальство. Если верховное благополучие зависит от леса, идеологией будет лес. Если от православия и самодержавия - то идеология соответственная. Сегодня продают нефть, и наша идеология - рынок нефти. И, как всякую идеологию, ее можно предать, но можно ей разумно служить.
- Неужели вы, умный человек, - Роза Кранц впервые так обратилась к Луговому - впрочем, обстановка настраивала на доверительный лад: надо и польстить старику, - неужели вы всерьез можете служить идеологии нефти? И - никаких иных планов?
- Я, Розочка, российский чиновник Я - цепной пес. Дальше своей цепи и не уйду никуда: привык. Хожу по кругу и тявкаю. Дадут кость - грызу.
- Помилуйте, - сказала Роза Кранц и, выпучив глаза, пустила в ход отпущенное ей обаяние, - никогда не поверю, что такой честолюбивый человек, как вы, никогда не хотел оборвать цепь и убежать на свободу. Ах, не верю! Вы дразните меня! - и она обиженно махнула на Лугового рукой, у Беллы Левкоевой не получилось бы естественней и грациозней.
- Оборвать цепь? - Луговой пожал плечами. - Вы не ребенок, чтобы говорить такие глупости. Свобода? Для меня эти слова - пустой звук. Что такое свобода, Роза?
- Авангардное мышление. Прогрессивный дискурс. Такой властный человек, как вы, обязательно хочет управлять этими процессами.
- Ошибаетесь, Розочка. Задача чиновника в России другая. Мы затем существуем, чтобы процессы тормозить - мы вроде буфера у вагонов, чтобы вагоны не столкнулись, чтобы крушения поезда не случилось. Придумают радикалы сумасбродные законы, а мы законы придержим. Мы их по канцеляриям погоняем - глядишь, и обойдется, беды не случится. В России одна надежда - на бюрократию.
- Я не верю вам, - и Роза погрозила Луговому пальцем. - Кто же не знает, что именно вы реформами руководили. Это сегодня вы Кротова вперед толкаете: решили, что чужими руками реформы налаживать удобнее. Когда-нибудь мы в ваших мемуарах правду прочтем!
Луговой развел руками, то есть отвел в сторону одну руку и тряхнул пустым рукавом. Потом сказал:
- Милая моя, зачем ждать мемуаров, я вам сейчас всю правду скажу. Теперь не пушками, но инвестициями в оружейную промышленность делают революции. Пушка и не выстрелит ни разу, а сравнят объемы инвестиций и засчитают режиму диктатора поражение. Теперь не идеи, Розочка, но распределения грантов решают, каким миру быть завтра. Скучнейший чиновник, пыльный бюрократ диктует повороты культурных рек - прикажет, они вспять потекут. У вас акции на свободу есть? Я беседовал недавно с Михаилом Дупелем - интереснейший человек! Он как раз акциями на свободу и торгует. За ним будущее, только он сам не знает толком: какое именно будущее - вот в чем проблема. Намерения у него прекрасные - но смутные! Он нашу страну прославит, помяните мое слово. Дело за малым: объяснить ему, чем именно он должен прославить страну. Миллиардер, финансовый гений, друг американского президента и приятель немецкого канцлера. Такого бы - в российские президенты, а? Кажется, его и не хватает нашей стране для счастья. Дать бы ему в помощь ваши знания и социальный пафос Тушинского - цены бы этому человеку не было. Тушинский, Дупель и вы - вот искомая сила завтрашнего дня. Открытое общество выдохлось - так дайте ему новую жизнь!
