Андре Моруа - Сентябрьские розы
Временами, напротив, он ощущал бодрость, и в голове его теснилось множество замыслов: «Разве я страдаю из-за старости? Нет, скорее от того, что дурно ею распоряжаюсь… Молитва о том, чтобы правильно распорядиться старостью: я славлю Тебя, Господь, и прошу каждый день моей жизни осторожно, одна за другой обрывать нити, что привязывают мою плоть к вещам обманчивым и мнимым…»
Он остановился на вершине белой песчаной дюны, у подножия которой журчала река. Его поразил этот чистый воздух, и он долго не мог надышаться. «Старость, – думал он, – это не одряхление, а избавление. Жизнь безо всяких усилий должна вновь обратиться к природе, из которой она вышла. Если человек медленно угасает, становится возможным его единение с миром». Несколько раз он повторил: «Радостное согласие».
Из долины поднимались белые легкие дымки. Никогда еще этот целомудренный, суровый край не казался ему таким прекрасным. «Нет, – думал он, – нельзя поддаваться слабости… И опять: разве я страдаю из-за старости?.. Единственная моя беда, как говорила Эдме, в том, что я отказываюсь выбирать… Но это призрачный отказ, на самом деле я сделал свой выбор. Дважды я видел, как угасает Полина, и дважды оказался не в состоянии это вынести. Ничто не мешало мне пожертвовать ею. А я этого не сделал. И завтра в подобных обстоятельствах я поступил бы точно так же… Я сформулировал для себя мысль, которая годом раньше показалась бы мне банальной: чувственная любовь почти не имеет значения для любви. Ее удовольствия приятны и сладки, но как этого мало, чтобы образовалась длительная связь. Человек здравый относится к ним с известной долей цинизма. И он прав… Истинная любовь – это потребность чего-то возвышенного… Вот что я искал у Полины и у Долорес… У Долорес я искал это возвышенное, потому что Полина меня разочаровала, после того как долгие годы щедро дарила его».
Он остановился, разглядывая на горизонте какое-то красное танцующее пятно. Что это было? Отблеск лесного пожара или отражение заходящего солнца на оконном стекле? Он вновь зашагал по берегу: «Нет, неправда, что к Долорес меня толкнуло отчаяние. Я был с нею, потому что она этого хотела и потому что ей невозможно сопротивляться. Чувствуя потребность восхищаться, я наделил ее качествами, в которые сам поверил. Я представлял, как она преданна и поглощена мыслями обо мне… Такого не было и не могло быть… Долорес не виновата. Она никогда не обещала отказаться ради меня от своей свободы… А я не видел, что все это время рядом со мною находилась эта великая душа, которую я искал. Именно Полина, со всеми ее недостатками, наделена гордостью, чистотой, верностью – теми качествами, которые я тщетно искал у другой души, изменчивой и непостоянной.
По лугу в сторону Гийома медленно шли красивые коровы. «Я требовал верности, а сам не считал нужным ее хранить. Верность мужчинам несвойственна, – казалось мне, – это неестественно. Но ничто из того, что прекрасно, не является естественным. Величие человека как раз в том, чтобы выполнять обязательства, идти на жертвы, быть готовым расстаться с жизнью… Вот эти коровы не тяготятся никаким долгом, им неведомы муки совести, но на то они и коровы…»
Когда он вернулся в дом, оказалось, что в его отсутствие приходил почтальон. Пришло письмо от Лолиты; какое-то время он рассматривал крупные буквы, прежде они вызывали такое сердцебиение, затем вскрыл конверт. Долорес описывала праздник в Лиме, на котором она блистала в новой пьесе Педро Марии Кастильо:
«На мне было белое платье без рукавов, ты был бы от него без ума. Выходя на сцену, я, чтобы себя подбодрить, подумала о тебе. Тебе это нравится, no?.. Мне грустно, что ты никогда не видел меня на сцене. Знаешь, что мне хочется больше всего на свете? Играть в Париже, сначала по-испански, чтобы публика меня узнала, потом по-французски. Если бы ты мог это устроить, я бы тотчас приехала…»
Он перечел письмо много раз, пытаясь понять, почему она это говорит. Она в самом деле думала о нем, когда писала? Вечером, оставшись один в комнате, он сочинил ответ.
Гийом Фонтен Долорес Гарсиа
Мне грустно, что меня не было среди свидетелей твоего триумфа, querida, но это, конечно, даже к лучшему. Ты в этот вечер была наверняка окружена поклонниками, которые осыпали тебя цветами и комплиментами. А я бы обожал тебя и ревновал к твоим обожателям. И к тому же ты подружилась с моей женой. Между вами какая-то загадочная переписка. Это создает странную и несколько тревожную атмосферу. Я, хотя и не без сожалений, принимаю то, что уготовано судьбой.
Я прожил самые прекрасные дни за последние несколько лет, и этим я обязан тебе. Почувствую ли я когда-нибудь вновь это прекрасное пламя в груди? Вряд ли. В тебе было и есть столько очарования, Лолита, тебя непросто будет заменить. Да я и пытаться не стану. Я сохраню эти воспоминания, которые наполнят ароматом жизнь благополучную, но несколько унылую, как охапка свежих полевых цветов озаряет рабочий кабинет. Вот о чем я думаю этим вечером, когда над тополями поднимается луна, а из своего убежища показывается сова. Что же случится и что станется с этими благоразумными мыслями, если завтра ты вдруг приедешь в Париж? Думаю, твой приезд поставил бы нас в сложную ситуацию, мы пережили бы несколько болезненных и много счастливых моментов. Ne nos inducas in tentationem…[60] Я пробуду здесь три месяца. Мне снятся оливковые рощи, колокола Боготы, наш перелет в Кали. Как мало нужно старому сердцу…
Это письмо ясно показывает, в каком состоянии духа находился Фонтен. Он походил на человека, который только что проснулся, он ясно различает окружающие его предметы, но в голове его еще роятся обрывки сновидений и медленно рассеиваются, словно предутренний туман.
За это лето, столь безмятежное и в то же время плодотворное, окрепла его решимость спасти свой брак. Часто, глядя в окно на стоячую воду канала и искрящуюся реку, он размышлял о сладости романтики и приходил к мысли, что искать ее следует в любви, прошедшей испытания временем, а не в мимолетных увлечениях.
«Только лишь неведомое способно пробудить стремление узнать? Разумеется… Но частица этого неведомого остается в любом человеке».
Доказательство этому он находил постоянно. К нему приехала Полина, и он все меньше и меньше понимал ее поведение. Она теперь почти не говорила о Долорес, зато обстоятельно беседовала с Гийомом о книге, над которой тот работал. Он жаловался, что она отдалилась от него.
– Что вы хотите? – отвечала она. – Если доверие потеряно, восстановить его очень непросто. Я вам по-прежнему предана… Я не могу забыть, что вы совершили нечто, чего я от вас никак не могла ожидать. Теперь между нами всегда будет стоять это лицо, это тело…
– А что, если в результате этой ошибки я еще сильнее привязался к вам, если она помогла мне почувствовать, что вас заменить невозможно?
– Но мне, Гийом, чтобы это понять и почувствовать, совершенно не нужно было ваше латиноамериканское приключение.
Ему казалось, что она несправедлива и не может преодолеть горечь измены, а ведь он делает столько усилий, чтобы сблизиться с ней. Но он решил быть терпеливым. Когда подошла годовщина его встречи с Долорес, Полина стала заметно нервничать. Что касается дат, она была фетишисткой. Из письма Лолиты Гийом узнал, что она вновь собирается репетировать «Тессу». «Тебе ведь понравится, если я буду Верной нимфой?» На следующий день он написал ей письмо, которое, как он надеялся, станет прощальным.
Гийом Фонтен Долорес Гарсиа
Да, разумеется, мне хочется, чтобы моя нимфа была верной. Я тоже не могу забыть те волшебные дни. Вот уже скоро год, Лолита, как мы встретились. В годовщину нашего знакомства, если ты будешь в Лиме, зайди в ту маленькую барочную церковь Магдалины и подумай обо мне немного. Тому, кто уехал навсегда, нельзя посвятить жизнь, но ему можно посвятить минуту своей жизни – и молитву. Неужели все это было на самом деле? Здесь, в этом безмятежном краю, бывают моменты, когда я начинаю в этом сомневаться. Затем из глубины души поднимаются воспоминания: твой первый взгляд, который сразу околдовал меня, длинная рука, приподнимающая волосы, лицо, преображенное страстью или покаянием. Эти образы по-прежнему остаются в моем сердце такими чистыми и яркими, что, вспоминая эти дни, я не чувствую ни сожаления, ни раскаяния. Я словно читаю прекрасную книгу, где благодаря необыкновенной прозорливости автора описывается жизнь, которую я сам хотел бы прожить. Как знать? Может быть, и лучше, что, выйдя однажды в таинственный город из мира колдовского и волшебного, ты вернулась обратно, не утратив ни капли своего необыкновенного очарования. Ты останешься для меня той, кто никогда не состарится и не изменится. А что касается меня, пусть лучше я существую для тебя лишь в мире воспоминаний, где приближающаяся ночь не сможет поглотить мои последние дни юности. Прощай, Лолита. Трудись. Твой талант тебя обязывает. Прощай.
