Лиана Мориарти - Что забыла Алиса
Забавно… Много лет мама с Алисой сводили меня с ума тем, что смертельно боялись всяких светских событий. «Только не это!» — восклицали они всякий раз с таким ужасом, что я пугалась, не умер ли кто. Но оказывалось, что они получили приглашение на вечер или обед, где будет всего один знакомый, и начинались бесконечные совещания, как бы от этого отбрыкаться. Причем они разыгрывали настоящие драмы, жалея друг друга: «Бедняжка! Это же просто ужас! Нечего тебе там делать». Я просто не могла этого выносить, но ухитрилась-таки заполучить в мужья человека, который считает светскую жизнь неизбежным злом. Не то чтобы он застенчив, как они. Ему неведомо, что такое мандраж, и совершенно не беспокоит, что будут о нем говорить. И не думаю, что ему хоть когда-нибудь бывает не по себе. Тщеславие ему совершенно несвойственно. Правда, и искусством разговора он не владеет. Он вовсе лишен таланта светской болтовни. А вот мама с Алисой умели говорить, и им было действительно интересно знакомиться с новыми людьми. Строго говоря, они гораздо общительнее меня. Но застенчивость мешала им проявить это качество. Они мне напоминали тяжелоатлетов в инвалидных колясках.
Теперь мы с Беном не частые гости на званых обедах. Я их просто терпеть не могу. Способность к легкой болтовне я потеряла. Я слушаю, как другие рассказывают о своей интересной, полной жизни. Кто-то тренируется, чтобы пробежать марафон, кто-то учит японский язык, кто-то ходит с детьми в походы, кто-то, в конце концов, ремонтирует ванную. Когда-то и у меня была такая жизнь — интересная, активная, полная новостей. Но теперь моя жизнь свелась к трем понятиям: работа, телевизор, ЭКО. Я больше не рассказываю анекдотов. Меня спрашивают: «Как дела, Элизабет?» — и я еле удерживаюсь, чтобы не выложить все подробности о последних анализах.
Теперь я понимаю, почему очень больные люди и старики так одержимы разговорами о своих болячках. Бесплодие заполняет весь мой разум.
Как все изменилось. Теперь я скрежещу зубами, когда мне кто-нибудь звонит и весело спрашивает, свободна ли я в следующую среду. Алиса закатывает у себя коктейли, а мама три раза в неделю ходит танцевать сальсу.
Алиса все не может поверить, что у нее трое детей. Я не смогла бы поверить, что у меня нет ни одного. Никак не ожидала, что мне будет так трудно забеременеть. Конечно, этого никто не ожидает. В этом я не одинока. Дело в том, что ожидала-то я медицинских проблем совсем другого рода. Наш отец умер от сердечного приступа, поэтому малейший укол в области сердца страшно пугал меня. Двое из моих бабушек и дедушек по обеим линиями ушли на тот свет из-за рака, и я бдительно ждала, когда же раковые клетки дадут знать о себе. Долгое время я с ужасом ожидала, что меня сразит нейронная болезнь, и только потому, что мне случилось прочесть очень трогательную статью о человеке, который ею страдал. В первый раз он заметил, что с ним что-то не так, когда начал спотыкаться, играя в гольф. Как только у меня заколет где-нибудь в ноге, я думаю: «Ну вот, приплыли». Я рассказала Алисе об этой статье, и она тоже начала волноваться. Мы решили, что откажемся от высоких каблуков, будем делать массаж нашим усталым ножкам, говорили о том, как будем ездить на инвалидных креслах, а Ник закатил глаза и произнес:
— Вы что, шутить изволите?
Бесплодия я не ожидала и из-за Алисы тоже. Мы обе всегда болели одним и тем же. Каждую зиму нас душил сухой изматывающий кашель, который держался ровно месяц. У нас слабые колени, неважное зрение, легкая непереносимость молочных продуктов и отличные зубы. Когда она забеременела без всяких сложностей, это означало, что со мной будет так же.
Вот почему Алиса виновата в том, что я никогда особенно не волновалась насчет бесплодия. Я никогда не страховала себя излишними волнениями. Эту ошибку я не повторю. Теперь я помню, что каждый день нужно волноваться из-за того, что Бен может погибнуть на дороге, пока едет на работу. Я уверена, что регулярно волнуюсь из-за детей Алисы, отслеживая ход буквально каждой детской болезни. Перед сном я волнуюсь, что ночью может умереть кто-нибудь из тех, кого я люблю. Каждое утро я волнуюсь, что какой-нибудь знакомый станет жертвой террористов. Бен говорит мне: это означает, что террористы победили. Он не понимает, что, волнуясь из-за террористов, я борюсь с ними. Это моя личная война против террора.
Была такая шуточка, мистер Ходжес. Иногда вы, кажется, не понимаете моих шуток. Не знаю, почему мне хочется, чтобы вы смеялись. Бен считает, что я смешная. Он всегда смеется одобрительно, раскатисто и очень неожиданно. Вернее, смеялся, пока все мои разговоры не свелись к одной-единственной теме.
Думаю, что затрагивать эту «волнительную» тему на наших сессиях было бы весьма непросто, потому что, очевидно, глупейшее ребячливое предубеждение — считать себя центром вселенной и полагать, что мое мнение обладает исключительной важностью. Но я угадываю все ваши многозначительные замечания, все проницательные вопросы, которые вы зададите, подводя меня к тому моменту, когда я сама крикну «Эврика!». Все это кажется бессмысленным и скучным. Я не собираюсь успокаиваться. Мне нравится волноваться. Я стою в длинной веренице любителей этого дела. Волнение у меня в крови.
Я хочу только одного: чтобы волнение больше не делало мне больно, доктор Ходжес. Поэтому я и отваливаю вам столько денег. Просто я снова хочу ощутить себя самой собой.
Впрочем, я отклонилась от того, с чего начала. А начала я с того, что чувствовала бы, если бы потеряла память. Я ударяюсь головой, прихожу в себя и обнаруживаю, что сейчас 2008 год, я располнела, Алиса похудела, а я жена этого типа по имени Бен.
Не знаю, смогла ли бы я снова влюбиться в Бена. А было бы неплохо. Я помню, как это чувство наползало на меня очень медленно, как то старое электрическое одеяло, которое нагревалось так долго, но отлично согревало ледяные простыни, пока я не начинала думать: «Ну вот, я уже и не дрожу. Мне даже тепло. Мне просто удивительно тепло…» Вот именно так и было с Беном. Я начала с того, что думала: «Нечего мне этого парня таскать за собой, если я им совсем не интересуюсь», потом: «А он совсем неплохо выглядит» — и наконец: «Да я по нему с ума схожу!»
Я думаю: стал бы Бен оберегать меня от плохих новостей точно так же, как мы обходим некоторые темы, когда говорим с Алисой? Он страшный лжец. Я могла бы спросить: «А сколько у нас детей?» — и он ответил бы: «Мм, вот в этом нам не повезло», почесал бы щеку, прокашлялся и отвернулся.
Я бы приставала к нему насчет разных подробностей, и в конце концов он бы сдался и все рассказал.
«За последние семь лет у тебя было три беременности по ЭКО и две естественные. Ни один из этих теоретических детей так и не родился. Самый большой срок у тебя был шестнадцать недель, а после этого мы оба так страдали, что думали, не переживем. У тебя было восемь неудачных ЭКО. Да, они изменили тебя. Да, они изменили наш брак, твои отношения с семьей и друзьями. Ты стала сердитой, едкой и, откровенно говоря, частенько бываешь странноватой. Скоро у тебя встреча с консультантом после того постыдного случая в кофейне. Да, это все очень дорого стоит, но лучше, наверное, не вдаваться в цифры».
Вообще-то, доктор Ходжес, у меня было шесть выкидышей. Но Бен об этом не знает. Я доносила только до пяти недель, поэтому вряд ли стоит все считать. Бен с другом уехал на рыбалку, накануне я сделала тест на беременность, потом пошла кровь, и на этом все закончилось. После той рыбалки он вернулся такой радостный, грязный и загорелый, что у меня не хватило духу сказать ему. Так что это был лишь очередной теоретический ребенок. Еще один астронавт, улетевший в пространство.
Так что же я отвечу, когда Бен расскажет мне эту длинную грустную историю?
Вот в этом все и дело, доктор Ходжес, потому что я помню себя прежней — решительной, нерассуждающей. Моя первая мысль: я скажу что-нибудь в духе «если в первый раз не получилось…». В конце концов, я была женщиной, у которой каждый день начинался с разглядывания фотографии снежной горной вершины, подписанной цитатой из Леонардо да Винчи: «Препятствие не может сокрушить меня; любое препятствие преодолевается настойчивостью».
Хорошо сказано, Леонардо.
Но чем больше я об этом размышляю, тем чаще думаю, что, может быть, ничего мотивирующего я бы не сказала.
Вполне возможно, что я просто хлопнула бы руками по коленям и заявила: «Похоже, ты собралась сдаваться».
15
— Джина была твоей подругой. — Мать первой прервала молчание. Стараясь не встречаться глазами с Алисой, она поставила салатницу на стол и продолжила: — По-моему, эту салатницу тебе подарила Джина. Поэтому, наверное, ты о ней и подумала.
Алиса посмотрела на салатницу и закрыла глаза. Она увидела мятую желтую бумагу. Ощутила вкус шампанского. Услышала перелив женского смеха. А потом — пустота…
