Аниматор - Волос Андрей
Почти миловидное лицо Татьяны Петровой, главного редактора «Российского аниматора», излучало, как всегда, выражение непреходящей и озабоченной готовности. Что же касается усатой котовской физиономии Василия Мизера, председателя Российской ассоциации художественной анимации, то она была настолько угрюмой, что первым делом наводила на мысли о явке с повинной.
«Новые рубежи анимации».
— Что ты на меня так смотришь? — спросил я, просмотрев статью и откладывая газету. — Это не я написал.
— Нет, ну какие сволочи! — воскликнула Катерина. — Это же полное вранье!
— Ну да. Естественно, вранье. Газеты на то и существуют, чтобы писать вранье. А иначе зачем бы они были нужны?
— Они же все портят! Кто они такие вообще? Ты мне скажи, вот эти двое — ну какие они, к дьяволу, аниматоры?! Болтуны они!
По-хорошему, они должны идти копать канавы! Что они могут? Бездари!
Прилипалы! Кто их уполномочил всех нас судить, оценивать, рассуживать?! Ты от них что-нибудь умнее, чем дважды два равно четыре, слышал? Серьезно, скажи, слышал?
— Нет, — сказал я, подумав. — Но умное я вообще с трудом запоминаю.
— Да еще с какими рожами! Через губу! «Наблюдая последние годы за процессами, текущими в аниматорской жизни России…» Не наблюдай ты, бога ради, не наблюдай! От твоих наблюдений тошно становится! Иди практикуй! А коли не можешь, коли дара нет, так ступай копать канавы!.. Но они не хотят копать канавы! Им трудно копать канавы! Им грязно копать канавы! Поэтому они болтают, болтают, бабки себе недурные выбалтывают, лезут во все щели, всюду выступают, как ни включишь — они с экрана что-то балаболят, пока другие колбы ставят под луч!..
— Потому что хорошо продается то, что хорошо рекламируется, — ввернул я. — А чтобы иметь хорошую рекламу, нужно лезть во все дырки…
— Что? где? откуда взялся? почему здесь? кто такой, чтоб судить?! — поздно! Он уже одного гением признал, другого дерьмом обмазал с ног до головы, третьего пожурил свысока, но оставил надежду. Потом тупому журналюге: «Видите ли, анимационный процесс в России… ля-ля-ля!..» — а тупой журналюга тут же рысью в газету, на тот же экран, да еще переврет половину: ля-ля-ля! ля-ля-ля! наш анимационный процесс в России!.. Какой, к черту, «наш процесс», когда аниматор сам, лично, своей башкой, своим воображением! Свою, свою личную, а не общую задницу он порвать должен, чтобы образ создать! У него своя, а не «наша» кровь на губах пенится, когда под установкой стоит!..
Катерина задохнулась.
— Тебя удар-то часом не хватит? — поинтересовался я. — Ну и денек!
Что-то вы сегодня все какие пылкие…
— Нет, ну почему, почему люди, которые не способны сами сделать честную вторую категорию, должны всеми нами рулить? Тобой! Мной!
Дебилом этим твоим… как его? — Шурцом! Он же гений, гений — хоть и дебил! А про него Мизер пишет, что-де цветовые гаммы Александра
Ковалева имеют характер упадочности! И поэтому премия «Пламя вечности» присуждается Вике Редькиной, которая на третью категорию едва через пуп вылезет да еще напердит копеек на сорок!
Я вздохнул.
— Хорошо еще наша бедная лаборантка отлучилась. То, чему хотел учить ее я, в сравнении с твоими штудиями — просто одуванчики…
— Учить он ее собрался! — фыркнула она. — Лет на пять опоздал, небось. Они теперь ранние… Нет, ну все-таки, ты помнишь?
Прошлогоднюю «Вечность» помнишь?
— Да помню я все, — сказал я. — Экие новости. Что ты кипятишься?
— Гнусность потому что!.. А теперь они вон чего! Какие-то там, видишь ли, исследования показали, что профессиональный аниматор способен анимировать живого человека! Они сдурели? Ты в это можешь поверить? Это что значит-то вообще — анимировать живого человека?
Читать его мысли? Так, что ли? Ты можешь анимировать живого человека?
— Ни в коей мере.
— И я не могу. А вот они тут черным по белому пишут: можем!
Теоретики-то наши. Ценители. Критики. Черным по белому: можем! То есть не они сами, конечно, могут. Они уж забыли, как колба выглядит.
Это они от нашего имени заявляют. Понимаешь? Так и так, мол, — могут! Ты, я! И уже отрапортовали!
Мне от ее воплей стало совсем муторно. Должно быть, кир выходит, как сказал бы Шурец.
— Погоди… Дело не в этом. Не в тебе дело. И не во мне.
Я достал из стола початую бутылку старого доброго «Кизлярского» и два стакана. Естественно, грязных.
Тут, слава богу, открылась дверь и вошла Инга. И я вдруг почувствовал, что ждал ее возвращения. И даже немного обрадовался.
Но все-таки обратился к ней холодным голосом человека, потерявшего надежду на то, что листики могут прирастать обратно:
— Инга. Пожалуйста, помойте стаканы. Если можно, немедленно.
Она подчинилась.
— Будешь? — спросил я Катерину.
— Пять грамм.
— Вам не предлагаю, — сообщил я лаборантке. — Поскольку спаивание малолетних приводит к их последующему совращению.
— Малолетних? — удивилась она.
— Не будем спорить на эту деликатную тему… Не обессудьте. Где лимон?
Мы выпили.
Честно сказать, я тут же выпил еще.
— Дело вовсе не в тебе, — сказал я потом. — И не во мне. Ни ты, ни я анимировать живых не собираемся. Потому что мы профессионалы и знаем, что это полная чушь. Вздор. Ахинея. Белиберда. Околесица. Что еще? Галиматья.
— Реникса, — ввернула Инга.
— Вот. Еще и реникса, как сообщают нам юные и прекрасные лаборантки, прекрасный продукт, созданный самой природой и данный нам… как там?.. и данный нам в ощущениях, вот. Короче говоря, совершенный бред. Но ведь это знаем только мы — профессионалы. Понимаешь?
— Ну и что?
— А то, что завтра в этой же газете будет написано, что первые успешные результаты уже получены. Аниматор Хурбуртуров Байрам
Алиевич из села Малые Мангалы доказал, что живого человека анимировать можно. Самим фактом анимации живого человека.
— И что это значит? — еще не понимала она.
— Тьфу ты, господи! Обыватель же убежден, что мы читаем мысли покойников! Так почему не прочесть мысли живых?.. Живой человек лег перед Байрамом Алиевичем — и Байрам Алиевич все про него узнал! И возжег от него, от живого, яркое пламя в колбе Крафта!.. А может, и не возжег. Неважно. Главное, что все узнал. И может при случае рассказать кому следует.
— Да что узнал-то?!
— Откуда мне знать, что узнал… Что ему заказали, то и узнал. А тебе об этом, если нужно будет, сообщат компетентные органы. Поняла?
— В башке не укладывается…
Катерина секунду или две тупо смотрела в стол, потом встрепенулась и потащила из пачки сигарету.
«Да наплевать», — подумал я.
Коньяк грел душу, и она, душа то есть, была почти спокойна. Только нервно тряслась какая-то жилка под горлом — мелко так дрожала. И казалось, что она там, бедняга, совсем холодная. И это было гораздо неприятнее, чем то, что пишут в газетах. Жилка ближе. Я давно понял, отчего она дрожит и холодеет. Ей страшно за меня, аниматора.
Страшно, что в следующий раз ничего не выйдет. Раз! — а в колбе
Крафта по-прежнему темно и пусто… И тогда что? — пулю в лоб; а если пулю в лоб, тогда и ей конец… Казалось бы, от судьбы не уйдешь: судьба ведь; нет, трясется. Только Клара умела ее успокаивать. Я даже не понимал, как это происходило. Когда Клара не щелкала своим дурацким фотоаппаратом, она смотрела мне в глаза. У нее был очень прямой и ровный взгляд. Наверное, я ей верил. То есть верил, что она верит в меня. Верит, что ничто не кончится, что я всегда буду властвовать над огнем… Я вспомнил вдруг, как боялся ее потерять. Это было острое ощущение — как будто на самом деле смотришь в спину уходящей и не знаешь, увидишь ли снова. Зато отчетливо осознаешь, что не сможешь без нее жить… Я боялся, что она попадет под машину… под трамвай… Боялся, что ее ударит стеклянная дверь этого проклятого метрополитена — и она своими слабыми руками не сможет от нее отбиться. Боялся, что заболеет и умрет. Вообще было страшно расставаться с ней хоть на полчаса: я знал, что как только она отпускает мой локоть и делает первые два шага, вокруг нее хищно сгущаются острия смертельных опасностей.
