Великий Мусорщик - Кузнецов Исай Константинович

Глава двадцать пятая

Порыв как чисто стихийное движение души был, безусловно, чужд уравновешенному, дисциплинированному характеру Кандара. Он, разумеется, не был застрахован от поступков неверных, ошибочных, о чем, в частности, свидетельствовало его опрометчивое согласие на ночную свадьбу дочери. Но, как правило, он принимал свои решения только после тщательного и всестороннего обдумывания.

То, что произошло в ту ночь, следует объяснить тяжелыми переживаниями, связанными с бегством Марии, потрясением от варварской оргии и не менее варварской расправы с ее участниками. И конечно же – коварным воздействием чуждой ему горной стихии. Во всяком случае, так думал сам Кандар.

Так или иначе, этот порыв, заставивший его кинуться туда, где саквалары Гельбиша расстреливали и сбрасывали в пропасть несчастных участников празднества, закончился для него самым печальным и унизительным образом: избитый сакваларами, он был вынужден пройти в наручниках трудный путь до шоссе, где его вместе с другими задержанными бросили в грузовик, в котором они все и прибыли в санитарно-исправительный лагерь в Гарзане.

Когда за ним закрылись железные ворота с надписью Mens sana in corpore sano! через которые Диктатор когда-то проходил в сопровождении Гельбиша и целой свиты сопровождающих лиц, с него наконец сняли наручники (о существовании коих в арсенале дисциплинарных средств он и не подозревал) и ввели в комнату без окон, где человек с крохотными поросячьими глазками под густыми кустистыми бровями спросил его имя.

– Я Лей Кандар! – сказал Диктатор.

И тут же из глаз его посыпались искры. Человек с поросячьими глазками нанес ему сокрушительный удар в переносицу. Кандар не удержался и свалился на цементный пол.

– Встать! – услышал он над собой резкий гортанный голос.

Кандар с трудом поднялся.

– Имя! – повторил голос.

– Я Лей Кандар! – повторил Диктатор.

Новый, еще более мощный удар снова опрокинул его навзничь. И тут же тип с поросячьими глазками потерял к нему всякий интерес. Он сделал знак, и двое сакваларов, подхватив Диктатора под мышки, поволокли его по длинному коридору и втолкнули в сырое помещение, облицованное кафелем и пахнущее карболкой. Кандар очутился перед здоровенным парнем в мокром халате, надетом прямо на голое тело.

– Раздевайся! – приказал парень и засучил рукава.

Сопротивляться и спорить было бессмысленно. Кандар покорно разделся. Парень открыл круглую заслонку в стене и, подцепив длинными щипцами его одежду, запихал ее в зияющее отверстие, из которого полыхнуло жаром, и закрыл заслонку.

– Становись к стене! – приказал он Кандару.

Тот покорно встал к стене, прислонившись спиной к скользкому кафелю. Парень поднял с пола медный наконечник брандспойта, и через мгновение в лицо Диктатора ударила мощная струя мутной, пахнущей карболкой жидкости. Кандар инстинктивно зажмурился и закрыл лицо руками. Струя ударила в пах, Кандар попытался прикрыть пах, тогда струя снова ударила в лицо. Кандар хотел было повернуться спиной, но услышал резкий окрик:

– Не поворачиваться без приказа!

Кандар вобрал голову в плечи…

До Революции 19 Января Гон Вурмиш, начальник Гарзанского СИЛ, служил младшим надзирателем Гарзанской тюрьмы. Он хорошо знал, что порядок и послушание достигаются не уговорами, а хорошим ударом кулака и карцером, достаточно холодным и неуютным. Получив неожиданно для себя должность начальника Гарзанского санитарно-исправительного лагеря, он тщательно изучил инструкцию, определяющую назначение и цели этого, на его взгляд, совершенно бессмысленного учреждения, и сильно затосковал. Даже начал подумывать, не повеситься ли на крюке, торчавшем в его комнате посреди потолка, – когда-то в припадке беспричинной ярости он вдребезги разбил висевшую на этом крюке люстру, а новую вешать не стал, полагая, что и ее постигнет та же участь.

Однако в момент его глубочайшего разочарования пришло дополнение к инструкции, подписанное самим Гельбишем и помеченное грифом ССС, что означало, по-видимому, самую крайнюю степень секретности. Чтение дополнения вернуло Гону веру в жизнь.

Смысл этой бумаги заключался в том, что люди, прошедшие обучение в лагере, обязаны вынести из своего пребывания в нем твердое решение никогда и ни при каких обстоятельствах туда вновь не возвращаться. Что касается средств, при помощи которых следует добиваться подобного результата, то, хотя об этом ничего сказано не было, Гону стало ясно, что в выборе их он абсолютно свободен.

С тех пор Гарзанский лагерь считался образцовым. Из тех, кто побывал в нем однажды, всего 0,7 % вновь попадали в санлаги.

В дортуарах и классах у Гона царила такая чистота, что можно было лизать полы, не рискуя занозить язык или слизнуть хоть малейшую пылинку. В этом убеждался лично каждый вновь прибывший.

В идеально чистых классах велась учебная и воспитательная работа в соответствии с инструкцией. Но главные воспитательные средства, дававшие столь блистательные результаты, не имели к инструкции никакого отношения, хотя, не соответствуя ее букве, они придерживались ее духа.

Каждый вновь прибывший проходил так называемое омовение. Его раздевали донага и в течение пяти минут поливали десятипроцентным раствором карболки из мощного брандспойта. Помимо чисто гигиенической стороны, эта процедура служила и целям дисциплинарным: если нарушитель пытался протестовать, скандалить и возмущаться, его подвергали повторному “омовению”. Охотников испытать действие брандспойта в третий раз, как правило, не находилось.

Вслед за “омовением” следовало “промывание” касторовой клизмой для очищения желудка и кишечного тракта от засорения и возможной инфекции. В процессе дальнейшего обучения подобные “промывания” весьма действенно использовались как стимул к успешному усвоению учебной программы.

Впрочем, обе эти процедуры использовались и в других санлагах. Личным изобретением Гона был так называемый полигон – им самим разработанный способ приучить нарушителей к чистоте.

К деревянному бараку подъезжала ассенизационная цистерна, и через отверстие в стене все ее содержимое опорожнялось в помещение, которое и следовало воспитанникам санлага вычистить и вымыть до полной стерильности. Таким образом им удавалось на практике изучить само понятие стерильности. Разумеется, стерильность подразумевала и полное отсутствие запаха. На этот счет Гон не делал никаких скидок.

После работы на “полигоне” следовало, разумеется, новое “омовение”, так как чистота – залог здоровья.

В итоге за срок своего пребывания в СИЛ нарушители Законов и Установлений Нового Режима по части гигиены получали наглядный и впечатляющий урок.

Прибытие в лагерь грузовика с двумя десятками участников оргии было событием чрезвычайным. Как правило, нарушители доставлялись по одному, редко по два, по три, причем вместе с ними приходила сопроводительная бумага с пояснением характера допущенного ими нарушения.

Эти прибыли безо всяких сопроводительных документов. Вина их оставалась неизвестной, но сопровождавший их карган передал Гону распоряжение держать всех на самом строгом режиме.

А потому сразу же после “промывания” Гон направил их не в классы, а к деревянному бараку, возле которого уже стояла ассенизационная бочка. Гон, любивший лично наблюдать за работой на “полигоне”, собирался отправиться к бараку, когда ему передали телеграмму от Гельбиша с требованием немедленно доставить пятерых из вновь прибывших в его личное распоряжение.

Предстояло отобрать наиболее подходящих, то есть таких, кто еще мог сносно держаться на ногах после всех процедур.

По дороге к бараку Вурмиш вспомнил человека, назвавшего себя Кандаром, и решил заодно привести его в чувство.

Отобрав пятерых, он отыскал наглого самозванца.

– Имя! – рявкнул он, прищурив свои и без того крохотные глаза.

– Я Лей Кандар! – ответил Диктатор. – Я уже дважды назвал вам свое имя. То, что происходит в лагере, – преступление, и я… Я заставлю вас за все это ответить!