Даниэль Кельман - Измеряя мир
Ну уж не настолько в обрез, сказал граф. Автору Disquisitiones Arithmeticae, по-видимому, уже некуда торопиться.
Гаусс удивленно взглянул на графа.
Пожалуйста, без ложной скромности, сказал граф. Раздел с теорией деления круга — это самое значительное из всего того, что ему до сих пор доводилось читать. Он нашел там мысли, которые могли бы даже его еще чему-нибудь научить.
Гаусс рассмеялся.
Да-да, сказал граф, он говорит совершенно серьезно.
Гаусс заметил, что просто удивительно встретить здесь человека с таким кругом интересов.
Тут скорее стоит говорить о знаниях, сказал граф. Круг его интересов весьма ограничен. Но он всегда считал необходимым расширять свои знания за пределы личного участия в них. Да, кстати, раз уж представился случай: до него дошло, что господин геодезист что-то хочет ему сказать.
Как, простите?
Это носится в воздухе. Жалобы, неудовольствие. Может, даже упреки, обвинения.
Гаусс потер себе лоб. Постепенно ему становилось жарко. Он не имеет ни малейшего представления, о чем говорит господин граф.
Действительно ничего такого?
Гаусс смотрел на него, мало что понимая.
Ну, нет так нет, сказал граф. А что касается деревьев, он отдаст их бесплатно.
А сарай?
Его тем более.
Но почему, спросил Гаусс и сам испугался своего вопроса. Что за неразумность такая?
Разве обязательно нужны доводы? Из любви к государству, как это и подобает истинному гражданину. Из уважения к господину геодезисту.
Гаусс поблагодарил низким поклоном. Сейчас ему действительно нора отправляться в путь, его никчемный сын ждет его, и ему предстоит еще сегодня отмерить шагами довольно изрядный кусок до Кальбсло.
Граф попрощался легким взмахом своей тонкой аристократической руки.
По дороге к графскому дому Гауссу в какой-то момент показалось, что он потерял ориентир. Он сосредоточился, пошел сначала направо, потом налево и еще раз направо, миновал решетчатую дверь, опять дважды направо, еще через одну дверь и оказался в вестибюле, где стоял накануне. Там его уже ждал слуга, он открыл парадную дверь и извинился за подвал. Он не знал, о ком идет речь. Свободной была еще только комната для фельдъегерей, куда пускают на ночлег бродяг и всякое отребье. Там наверху, конечно, не так уж и плохо. Есть зеркало и умывальник и даже постельное белье.
Бродяг и всякое отребье, повторил Гаусс.
Да, произнес слуга с каменным лицом. Всякое отребье и низкого происхождения отродье. И он мягко и без стука закрыл за ним дверь.
Гаусс глубоко вдохнул. Он почувствовал облегчение, когда вышел из этого дома. Ему нужно как можно скорее удалиться, прежде чем этот сумасшедший одумается и заберет свои слова назад. Значит, он читал Disquisitiones! Гаусс так и не привык к тому, что знаменит. Даже когда в самое суровое военное время адъютант Наполеона передал ему приветы от императора, он посчитал это каким-то недоразумением. Возможно, так оно и было, но он теперь этого уже никогда не узнает. Быстрым шагом он спустился по склону вниз и вошел в лес.
Самым досадным было то, что помеченные им вчера деревья ловко прятались от него. Было душно, он вспотел, и ему страшно досаждали мухи. На каждом дереве, которое надо было повалить, он поставил мелом крест. Теперь надо было поставить по второму в знак того, что получено разрешение срубить их. Ойген недавно спросил его, не жалко ли ему деревьев, но эти были очень старые и слишком высокие, давали много тени, да и вообще пожили немало. Юноша был в одно и то же время тонок душой и страшно туп. Прямо беда какая-то: он был так решительно настроен направить способности своих детей в нужное русло, облегчить им трудности в учении и помочь развитию всего того, чем они особо одарены. Но потом выяснилось, что ничем особенным одарены они не были. И даже интеллигентностью не отличались. Йозеф был на пути к тому, чтобы стать офицером, но он ведь был сыном Йоханны. А Вильгельмина, конечно, очень послушна и дом держит в чистоте. Но вот Ойген?
Наконец Гаусс нашел сарай и поставил на нем крест. Вероятно, пройдет несколько дней, прежде чем его помощнички снесут этот сарай. Тогда он сможет определить угол от базисной линии, и сеть увеличится еще на один треугольник. Так и придется работать, шаг за шагом, до самой датской границы.
А ведь скоро все это покажется сплошной ерундой. Люди будут парить по небу на воздушном шаре и считывать расстояния с магнитной шкалы. Будут посылать гальванические сигналы от одного геодезического пункта к другому и определять дистанцию по уменьшению интенсивности электричества. Но ему от этого мало проку, он должен сделать все сейчас, с помощью мерной ленты, секстанта и теодолита, в заляпанных глиной башмаках, и к тому же еще изыскать методы, как ввести в измеренные углы, с учетом сплюснутости Земли, необходимые поправки путем математических расчетов: незначительные ошибки каждый раз суммируются и могут привести к катастрофе. Еще никогда не было более точной карты этой или какой другой местности.
У него зачесался нос, его укусил комар. Он вытер пот со лба. И вспомнил сообщение Гумбольдта о москитах на Ориноко: люди и насекомые не могут долго жить вместе, ни сейчас, ни в будущие времена. Только на прошлой неделе Ойгена укусил шершень. Считается, что на каждого человека приходится по миллиону насекомых. Даже при большой ловкости и везении их невозможно истребить всех. Гаусс присел на пень, достал из кармана черствый кусок хлеба и осторожно вгрызся в него зубами. Не прошло и секунды, как вокруг его головы закружились первые осы. Если взглянуть на вещи трезво, то придется признать, что в конечном итоге насекомые одержат верх.
Он подумал о своей жене Минне. Он никогда ее не обманывал. Сначала он подумывал жениться на Нине, но Бартельс в длинном письме убедил его, что этого делать не следует. И тогда он объяснил Минне, что ему нужен кто-то, кто будет смотреть за детьми, вести хозяйство по дому и заботиться о его матери, и что он не может жить один, а она, как-никак, была лучшей подругой Йоханны. Ее помолвка с каким-то болваном как раз недавно была расторгнута, она сама уже тоже не первой молодости, и перспективы на замужество у нее самые что ни на есть безрадостные. Минна хихикала смущенно, потом вышла и снова вернулась, стояла и теребила юбку. Потом она немного поплакала и приняла его предложение. Он вспомнил их свадьбу, и тот ужас, какой испытал, увидев невесту в белом наряде, и ее обнаженные в счастливой улыбке ог ромные зубы. Он понял, что совершил ошибку. И проблема была не в том, что он ее не любил. Проблема была в том, что он ее на дух не выносил. Что ее близость заставляла его нервничать и делала несчастным и что ее голос напоминал ему звук царапающего по аспидной доске мела; он уже чувствовал себя одиноким, стоило ему издали увидеть ее лицо, и достаточно было одной только мысли о ней, чтобы пожелать себе скорейшей смерти. А иначе почему же он согласился на эту роль землемера? Да только чтобы не бывать дома.
Он заметил, что снова потерял ориентир. И посмотрел вверх. В пасмурном небе раскачивались макушки деревьев. Лесная почва пружинила под ногами. Приходилось следить, чтобы не поскользнуться на мокрых корнях. В полдень он, пожалуй, отобедает у одного крестьянина и заработает, как всегда, колики от хлебной похлебки и жирного молока. А то, что потеть так, как потеет он, плохо для здоровья, это скажет любой врач в округе.
Несколько часов спустя Ойген нашел его бредущим по лесу и ругающимся во весь голос.
Почему только сейчас? закричал на него Гаусс.
Ойген стал уверять, что нисколько не виноват в том, что опоздал: это один крестьянин послал его совсем в другом направлении, а потом он не заметил отметки на сарае, крест стоял слишком низко, а там перед ним как раз разлеглась коза. А когда он все — таки заметил крест, она еще на него и напала. Его никогда еще не кусала коза. И что такое бывает, он этого тоже не знал.
Гаусс со вздохом вытянул руку, в ожидании оплеухи мальчишка отскочил назад. А ведь он всего лишь хотел похлопать его по плечу. В Гауссе закипело раздражение: теперь он уже не сможет ограничиться этим жестом, не посрамив себя. Так что пришлось влепить парню пощечину. Она оказалась несколько крепче, чем он сам того хотел, и Ойген глядел на него широко раскрытыми глазами.
Как ты стоишь? снова закричал Гаусс, чтобы оправдать свои действия. Стой прямо! Он взял из рук Ойгена сложенный гелиотроп. Никакого сомнения, у мальчишки мозги Минны, а от отца он унаследовал только склонность к меланхолии. Гаусс нежно провел рукой по стеклянной поверхности зеркала, по шкале и подвижному окуляру.
Этим изобретением люди будут пользоваться очень долго! И мне бы очень хотелось, сказал он, продемонстрировать этот инструмент графу.
