Ион Деген - Наследники Асклепия
Году в 1963-м он переехал в Киев. В первый же день он пришел ко мне поблагодарить за то, что в студенческие годы нашелся человек, которому можно было излить душу, не опасаясь за очередной арест. Нам часто приходилось работать в одной операционной. Я восхищался этим славным человеком. В день Победы в 1965 году Алексею Гурину вручили орден «Отечественная война» 1-й степени. Мы уже не ограничились стаканом водки и соленым огурцом. И мне не надо было хранить в тайне его историю. О смерти этого замечательного врача я узнал в Израиле.
Смерть догоняла еще молодых, увернувшихся от нее на войне. Из семи танкистов, учившихся на нашем курсе, трое — Яков Богуславский, Иосиф Карельштейн и Женя Эбнер — умерли совсем молодыми в Советском Союзе, Захар Коган — в Израиле. Трое, слава Богу, еще живут в Израиле — Михаил Фурман, Мэир Эльфонд и ваш покорный слуга. Не знаю, как это объяснить, но все шестеро танкистов (о себе я не смею судить) были отличными врачами.
Написал эту фразу и задумался. Почему только танкисты? Миша Волошин, с которым я познакомился еще в детском садике, был пехотинцем. Инвалид Отечественной войны. В Израиле он работал заместителем заведующего отделением в больнице восстановительной терапии. Уже эта должность свидетельствует о его врачебном уровне.
И еще два инвалида Отечественной войны Леонид Блувштейн и Давид Розин пользуются в Израиле заслуженной любовью своих пациентов. Инвалиды Отечественной войны Леонид Замиховский и Аркадий Килимник приехали в Израиль уже только военными пенсионерами. Но мне известно, какими отличными врачами они были в Советском Союзе. И бывшие воины Николай Потравный, Филипп Сельцер, Иосиф Таубер, Армант Якоби, Женя Якир — мои бывшие и нынешние соотечественники, которые не случайно избрали профессию врача. Кстати. Иосиф Таубер не только неординарный невропатолог, но и профессионально ориентирующийся в философии. Не только потому, что окончил философский факультет Московского университета.
Вероятно, несколько несправедливо, что из этой славной группы я сейчас выделю Килимника, но ведь мы родились и жили в одном городе и знали друг друга детьми. А главное — скромный тихий мальчик Арон Килимник, едва окончив пехотное училище, был назначен командиром штрафной роты. Почему? Меня удивляет мягкость этого славного человека. Врач!
Фронт не ожесточил моих друзей, а вселил в них огромный заряд сострадания, одного из основных качеств, необходимых врачу.
Но почему только фронтовики? Мой друг и однокурсник профессор Семен Резник, человек, которому до последнего своего дня я буду благодарен за то, что он познакомил меня со своей двоюродной сестрой, самой лучшей женщиной на Земле. Я знаю, что подавляющее большинство женщин прекрасны. Но ведь самой лучшей может быть только моя жена.
Какая увлекательная книга получилась бы из описания тернистого пути хирурга в шахтерском городке Снежном до заведующего кафедрой хирургии в советском медицинском институте, но еще важнее — до заведующего хирургическим отделением больницы в Израиле. Причем, это отделение он сам создал, обеспечив рабочие места для восьми хирургов, приехавших из Советского Союза (а потом — из СНГ), и подготовил для работы в Израиле более двадцати приехавших оттуда врачей. Это и есть профессор Семен Резник, создатель сшивателя кишечника, «позаимствованного» крупнейшей американской фирмой медицинских инструментов и наживающейся на нем.
Я уже рассказывал о моем друге Мордехае Тверском. Его кандидатская диссертация, единственная в Советском Союзе работа о тропической болезни фрамбезии, была признана в Москве докторской. Но израильского врача-терапевта, любимца не только пациентов и врачей, но и всех, кто с ним сталкивался, вполне устраивала степень M.D., Ph.D. — доктор медицины и доктор философии. Нет в живых славного Моти… Вдовой осталась Таня Тверская, хороший врач-педиатр, с которой мы учились на одном курсе.
Относительно много нас, однокурсников в Израиле — 38 врачей. Восемь умерли. Ежегодные, так называемые, официальные встречи с торжественным застольем. Собираемся мы и неофициально. Для этого часто находятся поводы: свадьбы детей и внуков, брит-мила и дни рождения, но, увы, и похороны, и поминки. Нет уже на наших встречах Моти Тверского, Захара Когана, Миши Волошина, Фиры Содкер, Миши Фукса, Якова Любовского, Толи Радомысельского, Шимона Финкеля.
Видными израильскими врачами стали кандидаты медицинских наук терапевт Ада Мальчик, невропатолог Борис Дубнов, гинеколог Владимир Цвеер.
Не могу не упомянуть сейчас уже кажущуюся забавной историю отличной монографии Бориса Дубнова о дискогенных радикулитах. Монографии была предпослана фраза: «Светлой памяти моего отца доктора Льва Фридмановича Дубнова посвящаю». Посвящение выбросили. Используя протекцию моих пациентов, работавших в ЦК компартии Украины, не без труда удалось восстановить посвящение. Но в издательстве не понравилось имя Лев Фридманович. Решили сократить — Л.Ф. Дубнов. Так ведь не прочитывалась еврейская национальность автора. Используя моих пациентов уже в издательстве, я добился того, что при первой верстке посвящение появилось в первоначальном виде на отдельной странице. Красиво, ничего не скажешь. Но оказалось, что это ловкий трюк. Один из редакционных работников, умоляя меня не упоминать его имени, предупредил, что при окончательной верстке или брошюровке «случайно» потеряют лист с посвящением. Позже выяснилось, что этот подлый план был известен моим благодарным пациентам из ЦК. Трудно передать, каких усилий стоило, чтобы посвящение поместили на спуске первой страницы. Надо ли удивляться тому, что Борис Дубнов не стал защищать докторскую диссертацию, а при первой же возможности, преодолев невероятные трудности, уехал в Израиль.
И еще один наш однокурсник, профессор Борис Фихте живет в Израиле. Зная его нелюдимый характер, я думаю, что он, человек очень талантливый, не стал бы хорошим врачом. Но поступив в медицинский институт, Борис и не собирался стать врачом. Он видел себя «охотником за микробами», а микроорганизмам нет дела до нелюдимого характера исследователя. Микробиолог профессор Борис Фихте вписал в науку свое имя.
Зато одарили пациентов своим теплом гинекологи Сима Барак и Рива Юкелис, окулист Фрида Бательман, общие врачи Дора Брендер, Буся Гольдштейн, Ада Керцман, Шева Шойхет, психиатр Инна Гольденберг-Фурман. Вместе со мной и Мишей Волошиным в детском садике была нынешний педиатр Туня Визенталь. Только что мы отпраздновали семидесятилетие эндокринолога Иры Блувштейн. Семидесятилетие! А ведь это самые молодые из нашего выпуска, девочки, которые пришли в институт сразу после окончания десятого класса — Фаина Айзенберг, Лиза Барская, Этя Бидно, Ида Зборовская, Нюся Ланглейбен, Сара Рохленко, Маня Салитерник, Клава Сказинецкая. И «мальчик» — Давид Кастин. Нет среди них ни одного, о котором при самых строгих требованиях скажешь: всего лишь посредственный врач.
Вероятно, это естественно, что я перечислил моих однокурсников, с которыми общаюсь в Израиле. Но ведь не прерывается связь с живущим в Лос-Анжелесе отличным профессором-проктологом Семеном Файном, в студенческую пору скрипачом и руководителем нашего курсового джаз-оркестра, с таллиннским профессором Натаном Эльштейном, до недавнего времени главным терапевтом Эстонии. Стоп! Натан ведь тоже был в джазе — аккордеонистом. Широкую популярность профессор Эльштейн приобрел не только благодаря капитальным монографиям и многочисленным статьям по гастроэнтерологии и другим вопросам терапии, но также благодаря блестящим книгам по деонтологии и отличной, талантливой публицистике. Его научные книги и статьи читаются как занимательные литературные произведения, а блестящая публицистика снискала премию Союза журналистов — Золотое перо. Меня радует каждое его письмо.
Говоря о письмах, я подумал о своеобразном подвиге моего земляка, друга и однокурсника Давида Немировского, который, презрев подвергавшие его опасности, в течение двадцати двух лет не прерывал связи со мной «врагом народа» как величали меня самые независимые и самые правдивые средства массовой информации.
Разносторонне талантливые люди.
К сожалению, ничего не могу сообщить о судьбе наших однокурсников профессора-хирурга Виктора Гервазиева, профессора-терапевта Зины Зиминой, интеллигентнейшей кандидата медицинских наук Гали Масюты (в девичестве Редько). Всех нас здесь опечалила весть о смерти замечательного человека профессора Георгия Попова и генерал-лейтенанта медицинской службы Павлика Мунтянова. Однокурсники.
Четырнадцать докторов медицинских наук и более двадцати кандидатов — выпускники одного курса! Это только известные мне. Но ведь больше двадцати двух лет у меня нет сведений об очень многих весьма перспективных врачах нашего выпуска. И еще один показатель: в пору, когда в Советском Союзе процветал государственный антисемитизм, из четырнадцати докторов медицинских наук восемь были евреями вопреки, наперекор невероятным трудностям и подавлениям.
