Владимир Набоков - Лолита
«Жаль уезжать?»
«Унг-унг»
«Говори, Ло, а не хрюкай. Расскажи мне что-нибудь»
«Что именно, па-па-ша?» (последнее слово она произнесла очень раздельно и не без иронии).
«Все равно, что».
«Можно вас называть на ты и папа?» (при этом прищурилась, глядя на дорогу).
«Можно».
«Вот умора! Когда это вы в маму успели втюриться?».
«Придет день, милая Ло, когда ты поймешь многие чувства и положения, как, например, гармонию и красоту чисто духовных отношений».
«Как же!», произнесла грубая нимфетка.
В диалоге наступила неопределенная пауза, заполненная живописной окрестностью.
«Посмотри-ка, Ло, сколько там коров на том склоне!»
«Мне кажется, меня вырвет, если посмотрю на еще одну корову».
«Знаешь, Ло, я ужасно скучал по тебе».
«А вот я по тебе не скучала. Мало того — мерзко изменяла, но это ровно ничего не значит, так как ты все равно перестал мной интересоваться. Вы здорово лупите, господин. Гораздо скорее, чем мама».
Я перешел со слепой скорости в семьдесят миль в час на полуслепую в пятьдесят.
«Почему ты думаешь, что я перестал тобой интересоваться?»
«Ну, во-первых, ты меня еще не поцеловал».
Внутренне обмирая, внутренне изнывая, я смутно увидел впереди сравнительно широкую обочину, и с подскоками и покачиванием съехал на траву. Помни, что это ребенок, помни что это…
Не успел автомобиль остановиться, как Лолита так и вплыла в мои объятия. Не смея, не смея дать себе волю — не смея позволить себе понять, что именно это (сладкая влажность, зыбкий огонь) и есть начало той несказанной жизни, которую усилием воли при умелой поддержке судьбы я наконец заставил осуществиться — не смея по-настоящему ее целовать, я прикасался к ее горячим раскрывающимся губам с величайшим благоговением, впивал ее мелкими глотками — о, совершенно безгрешно! Но она, нетерпеливо ерзнув, прижала свой рот к моему так крепко, что я почувствовал ее крупные передние зубы и разделил с ней мятный вкус ее слюны. Я, конечно, знал, что с ее стороны это только невинная игра, шалость подростка. Подражание подделке в фальшивом романе. Всякий душеврачитель, как и всякий растлитель подтвердит вам, что пределы и правила этих детских игр расплывчаты или во всяком случае слишком по-детски субтильны, чтобы их мог уловить взрослый партнер, а потому я ужасно боялся зайти слишком далеко и заставить ее отпрянуть с испуганным отвращением, и так как мне больше всего, и мучительнее всего, хотелось поскорее пронести ее под полой в герметическое уединение Зачарованных Охотников, докуда было еще восемьдесят миль, благословенное наитие разомкнуло наше объятие — за четверть секунды до того, как автомобиль дорожной полиции затормозил около нас.
Его краснолицый и густобровый водитель уставился на меня:
«Скажите, вас не обогнал у перекрестка синий седан, той же фирмы, как ваш? Не заметили?»
«Мы не видели», сказала Ло, услужливо-поспешно перегнувшись через меня и положив невинные руки ко мне на колени; «только вы совсем уверены, что он был синий, потому что» —
Патрульщик (за какой нашей тенью гнался он?) наградил красоточку лучшей своей улыбкой и произвел полный поворот.
Мы поехали дальше.
«Экий балда!» воскликнула Ло. «Он должен был тебя сцапать».
«Помилуй, почему же — меня?»
«Потому что предельная скорость в этом дурацком штате всего пятьдесят миль в час, а мы — Нет, нет, не замедляй, ты тоже глуп как пуп. Он теперь далеко.»
«Нам еще предстоит длинный перегон», сказал я, «и мне хотелось бы быть там до темноты. Так что теперь веди себя, как хорошая девочка».
«Скверная, скверная девочка», уютно проговорила Л о. «Малолетняя деликвенточка, несмотря на прямоту и симпатичность. А свет был красный. Я никогда не видала такой езды».
Мы безмолвно прокатили через безмолвный городишко.
«Вот бы мама взбесилась, если бы узнала, что мы с тобой любовники!»
«Господи, Лолита, как можно говорить такие вещи?»
«Но мы действительно любовники, правда?»
«Никак нет. Погода что-то опять портится. Не желаешь ли ты мне рассказать про эти твои маленькие проказы в лагере».
«Ты что-то очень книжно выражаешься, милый папаша».
«А тебя легко ошарашить?»
«Нет. Говори».
«Настойчиво прошу ответить».
«Давай остановимся на тихой боковой дорожке, и я тебе расскажу».
«Ло, я серьезно прошу тебя не дурачиться. Ну?»
«Ну — я принимала деятельное участие в лагерной жизни».
«Ensuite?»[52]
«Ансуит, меня учили жить групповой жизнью, счастливой и полной жизнью, и при этом развивать собственную гармоничную личность. Словом, быть паинькой».
«Да, я видел что-то в этом роде в вашей брошюрке.»
«Мы любили петь хоровые песни у большого камина или под паршивым звездным небом, и звучание собственного счастья в каждой из нас сливалось с голосом группы.»
«У тебя чудная память на цитаты, Ло, но я бы тебя попросил воздержаться от бранных словечек».
«Гэрл-скаутский девиз», продолжала Лолита восторженно, «это также и мой девиз. Я наполняю жизнь достойными делами, как, например — нет, лучше без примеров. Мой долг быть полезной. Я друг всех животных мужского пола. Я исполняю их прихоти. Я всегда в хорошем настроении. Вот проехала еще полицейская машина. Я экономна, и всегда грешу мыслью, словом и делом.»
«Теперь надеюсь, что это все, моя остроумная детка».
«Да, все. Впрочем, погоди-ка. Вот еще что: мы пекли пироги на солнечной плите с рефлектором. Как интересно, правда?»
«Конечно, интересно».
«За это время мы вымыли разбильон тарелок. „Разбильон“ — это значит „много — много — много“ на сюсюкающем учительском диалекте. Ах да, чуть не забыла главнейшее, как выражается мама. Мы делали рентгеновские снимки. Это считалось страшно забавным».
«C’est bien tout?»[53]
«C’est. He считая малюсенькой вещи, о которой не могу рассказать без того, чтобы не покраснеть сплошь».
«Расскажешь после?»
«Да — если будем сидеть в темноте, и можно будет говорить шепотом. Ты что — спишь в комнате по-старому или в одной куче с мамой?»
«У себя по-старому. Твоя мать подвергнется, может быть, очень серьезной операции, Ло».
«Остановись-ка вот там у молочного бара», сказала Ло.
Сидя на высоком табурете, с полосой солнца, пересекающей ее голую коричневую руку, Лолита получила башню разнородного мороженого, политого каким-то синтетическим сиропом. Оно было воздвигнуто и подано ей ядреным, прыщавым парнем в засаленном галстучке бабочкой, который глазел на мою хрупкую, легко одетую девочку с плотоядным бесстыдством. Нетерпение добраться до Брайсланда и Зачарованного Привала становилось невыносимым. К счастью, она справилась с мороженым в два счета, как всегда.
Я спросил: «Сколько у тебя есть мелочи?»
«Ни одного гроша», ответила она, грустно поднимая брови и показывая мне пустую внутренность кошелька.
«Это будет исправлено, но все в свое время» напыщенно проговорил я. «Ну что же — пошли?»
«Слушай, где у них тут уборная?»
«Я туда тебя не пущу. Это наверное грязнющая дыра. Ну, пойдем же.»
Была она в сущности послушной девчоночкой, и я не удержался и поцеловал ее в шею, когда мы опять сели в автомобиль.
«Не сметь этого!», сказала она, глядя на меня с непритворным удивлением. «Я не люблю, чтобы меня лизали. Противный развратник!»
Приподняв плечико, она потерлась об него шеей.
«Виноват», пробормотал я. «Я к тебе очень привязан, вот и все».
Мы продолжали путь под хмурым небом вверх по извилистой дороге, а потом опять вниз.
«Что же, и я к тебе вроде как бы привязана», сказала Лолита замедленно-нежным тоном, и, вроде как бы вздохнув, вроде как бы подвинулась ближе ко мне.
(О, Лолита моя, мы никогда не доедем!)
Сумерки уже начинали пропитывать прелестный маленький Брайсланд, его архитектуру в ложноколониальном стиле, сувенирные лавки и европейские липы, когда мы поехали по его слабоосвещенным улицам в поисках Зачарованного Привала. Воздух, весь бисерный от ровной мороси, оставался тепл и зелен, и длинная очередь, состоявшая главным образом из детей и стариков, уже образовалась перед кассой кинематографа, струящегося огнистыми самоцветами.
«Ах, этот фильм я очень хочу посмотреть! Пойдем сразу после обеда. Пожалуйста, пойдем!»
«Что же, можно», протянул Гумберт, хотя он то, хитрый, распаленный черт, отлично знал, что к девяти часам вечера, когда начнется его собственное представление, она будет спать мертвым сном у него в объятиях.
«Полегче!» вскрикнула Л о, которую бросило вперед, когда проклятый грузовик перед нами, с запульсировавшими карбункулами на заду, остановился у перекрестка.
Я подумал, что если мы не доедем до гостиницы — мигом, чудом, на ближайшем углу — я утрачу всякую власть над гейзовским рыдваном с его беспомощными «дворниками» и сумасбродными тормозами. Увы, прохожие, к которым я обращался за указаниями, либо сами не знали города, либо переспрашивали, морщась: «Зачарованных…?» точно я был сумасшедший; а не то пускались в такие замысловатые объяснения, с геометрическими жестами, географическими рассуждениями и чисто местными приметами (…затем поверните на юг… не доезжая здания суда…), что я не мог не сбиться с пути в лабиринте их доброжелательного вздора. Лолита, чьи прелестные разноцветные внутренности уже переварили съеденное лакомство, предвкушала плотный обед и начинала егозить. Для меня же, хоть я давно примирился с существованием некой вторичной судьбы (незадачливой секретарши Мак-Фатума, так сказать), лезущей с пустяками и мешающей грандиозным планам великодушного начальника, эти скрежещущие остановки, это передвижение наугад по бульварам Брайсланда были, пожалуй, самым тяжким испытанием, до сих пор выпавшим на мою долю. Впоследствии я не раз смеялся, вспоминая свою неопытность — как я с мальчишеским упрямством хотел найти именно эту гостиницу с прихотливым названием — тогда как вдоль всего нашего пути неоновые знаки бесчисленных мотелей предлагали свободные комнаты, готовые принять кого угодно — коммивояжеров, беглых каторжников, импотентов, большие семьи, а также самые блудливые и ненасытные пары. О, мирные автомобилисты, скользящие сквозь черноту летней ночи, какие игры, какие извороты похоти вы могли бы узреть с вашего безупречно гладкого шоссе, если бы эти комфортабельные шалаши, вдруг лишившись всякой пигментации, стали прозрачны как ларчики из стекла!
