Виктор Пелевин - Ампир «В»
Я вспомнил пропасть, над которой парил во время великого грехопадения, и задумался. Действительно, какая бездна была глубже – черный колодец Хартланда, куда я начал спуск, или зияющее очко универсама, где я работал грузчиком? Дело было не в универсаме – любой жизненный выбор, оставленный молодому человеку моих лет, был несомненной норой, ведущей в нижнюю тьму. Различался только наклон коридора. Если разобраться, не вампиры, а люди висели головой вниз, просто глубина называлась у них высотой…
– Халдеи, – пробормотал я, – халдеи… У нас в дискурсе что-то было такое… Это жители Вавилона? Или так бандиты называют официантов?
– Про официантов не знаю. А насчет Вавилона – совершенно верно. Халдейское общество возникло в Вавилоне, отсюда и его название. В нынешнем виде оно существует со времен Нововавилонского царства, когда городом правила халдейская династия. Кстати, именно в этой ближневосточной традиции впервые упоминается Дерево Жизни.
– Дерево Жизни? Что это такое?
– Это дом Великой Богини. Разные религии спорят, где именно она живет – в стволе или в ветвях, но такое дерево есть в каждой стране.
– Что, в каждую страну откуда-то завозят?
– С точностью до наоборот. Отдельная человеческая нация со своим языком и культурой образуется там, где есть такое дерево. Вокруг него, так сказать. Но с другой стороны, все Деревья Жизни – это одно и то же дерево.
– А кто такая Великая Богиня?
Митра засмеялся.
– Узнаешь вечером, – сказал он. – Обещаю, что впечатление будет сильным.
Я почувствовал тревогу, но решил не поддаваться ей.
– Все же я не понимаю, – сказал я, – зачем тайному обществу людей, которое контролирует все социальные лифты, работать на вампиров? Зачем им вообще работать на кого-то, кроме самих себя?
– Я же сказал. Мы читаем в их душах.
– Да ладно тебе. Одна Варфоломеевская ночь, и никто нигде больше не читает. Если халдеи настолько серьезные люди, что могут контролировать весь этот ядерно-финансовый бардак, зачем им кому-то подчиняться? Люди в наше время очень прагматичны. И чем выше они поднимаются на своих социальных лифтах, тем они прагматичнее. Уважение к традиции сегодня не мотивация.
Митра вздохнул.
– Ты все понимаешь верно, – сказал он. – Но верхушка человечества оберегает Дерево Жизни именно из прагматизма.
– Почему?
– Прагматизм – это ориентация на практическое достижение цели. Если цель отсутствует, ни о каком прагматизме нельзя говорить. А цель перед людьми появляется именно благодаря Дереву Жизни.
– Каким образом?
– Это тебе расскажет Энлиль Маратович.
– А что такое баблос? Можешь хотя бы это сказать?
Митра страдальчески наморщился.
– К Энлилю! – прокричал он и замахал руками, словно отбиваясь от стаи летучих мышей.
На нас покосился водитель – видимо, услышал что-то сквозь перегородку или увидел движение. Я повернулся к окну.
За обочиной мелькали блочные восемнадцатиэтажки спальных районов, последние постройки советской эпохи. Я пришел в мир на самом ее закате. Я был слишком мал, чтобы понимать происходящее, но помнил звуки и краски того времени. Советская власть возвела эти дома, завезла в них людей, а потом вдруг взяла и кончилась. Было в этом какое-то тихое «прости».
Странным, однако, казалось вот что – эпоха кончилась, а люди, которые в ней жили, остались на месте, в бетонных ячейках своих советских домов. Порвались только невидимые нити, соединявшие их в одно целое. А потом, после нескольких лет невесомости, натянулись по-другому. И мир стал совершенно другим – хотя ни один научный прибор не мог бы засечь этих нитей. Было в этом что-то умопомрачительное. Если прямо на моих глазах могли происходить такие вещи, стоило ли удивляться словам Митры?
Я понял, что мы приближаемся к дому Энлиля Маратовича, когда вокруг замелькали сосны. Мы снизили скорость. Под колесами стукнул «лежачий полицейский», потом еще один; мы проехали открытый шлагбаум, которого я не заметил в прошлый раз, и затормозили у ворот в высоком заборе. Забор я помнил, а проходную тоже не рассмотрел.
Это было мощное сооружение из кирпича трех оттенков желтого – цвета складывались в замысловатый, но ненавязчивый орнамент. Так мог бы выглядеть черный ход Вавилона, подумал я. Створки ворот, сделанные из похожего на танковую броню металла, медленно открылись, и мы въехали внутрь.
Дорога вела к спуску в подземный гараж, откуда мы поднялись в прошлый раз. Но сейчас мы свернули в боковую аллею, проехали мимо почетного караула старых сосен и оказались на открытом пространстве, заставленном припаркованными автомобилями (у нескольких были мигалки на крыше). Машина остановилась; шофер вылез наружу и открыл дверь.
Дома в обычном понимании слова я не увидел. Впереди было несколько несимметричных белых плоскостей, поднимающихся прямо из земли. В ближайшей к нам плоскости была входная дверь – к ней вела широкая каменная лестница. Сбоку от лестницы был устроен красивый и необычный водопад.
Это был как бы кусочек реки: вода сбегала вниз по широким уступам и исчезала в бетонной щели. В потоке стояли разноцветные лодки из камня, в каждой из которых сидел каменный кавалер и каменная дама с веером. Кажется, это была старинная китайская скульптура – краска оставалась только на лодках и почти совсем слезла с кавалеров и дам. Я заметил, что кавалеры были двух типов. У первого было серьезное сосредоточенное лицо; в руках он держал весло и занимался греблей. Второй, подняв лицо к небу, широко улыбался, а в руках у него была лютня: видимо, он догадался, что от гребли не будет особого толку в связи с характером переправы. Дамы во всех лодках были одинаковыми – напряженно-важными; различался только фасон каменной прически и форма веера в руке. «Переправа, переправа, – вспомнил я старинные строки, – кому память, кому слава, кому темная вода…» Поэт, конечно, немного лукавил, но ведь иначе в то время не напечатали бы.
Мы с Митрой пошли вверх по лестнице.
– У Энлиля необычный дом, – сказал Митра. – Это, по сути, большая многоуровневая землянка с прозрачными потолками.
– Зачем он такой построил?
Митра усмехнулся.
– Говорит, когда люди за стеной, неспокойно. А когда там землица, лучше спишь… Традиционалист.
Как только мы приблизились к двери, она открылась. Миновав ливрейного лакея (я видел такого впервые в жизни), мы прошли по изгибающемуся коридору и оказались в большом круглом зале.
Зал был очень красив. В нем было много воздуха и света, который проходил через прозрачные сегменты потолка и падал на пол, выложенный плитами со сложным геометрическим узором. Обстановка была выдержана в классическом стиле: на стенах висели картины и гобелены; между ними стояли бюсты античных философов и императоров – я узнал Сократа, Цезаря, Марка Аврелия и Тиберия. Судя по паре отколотых носов, это были оригиналы.
Меня удивил камин в одной из стен – несмотря на свои внушительные размеры, он явно был мал, чтобы согреть это просторное помещение. Это была или ошибка архитектора, или какой-нибудь модный изыск – например, врата ада. Возле камина полукругом стояло несколько зачехленных кресел. У противоположной стены зала помещалась небольшая эстрада. А в центре стояли накрытые для фуршета столы.
Я увидел Энлиля Маратовича, Бальдра, Локи и Иегову. Остальных я не знал. Особо сильное впечатление произвел на меня огромный рыжеволосый мужчина, стоявший рядом с Энлилем Маратовичем. Вид у него был решительный и грозный. Для вампира, впрочем, он был слишком румян.
Бальдр, Иегова и Локи ограничились кивками головы издалека. Энлиль Маратович подошел пожать мне руку. Следом мне протянул руку рыжеволосый гигант – и задержал мою ладонь в своей.
– Мардук, – сказал он.
– Мардук Семенович, – поправил Энлиль Маратович и со значением поднял бровь. Я понял, что к рыжему следует относиться с таким же почтением, как к нему самому.
– Эх, – вздохнул рыжий, тряся мою руку и внимательно глядя в глаза, – что же вы такое делаете с нами, молодежь…
– А что мы делаем? – спросил я.
– В могилу гоните, – сказал рыжий горько. – Приходит смена, пора освобождать площадку…
– Брось, Мардук, – засмеялся Энлиль Маратович. – Тебе до могилы еще сосать и сосать. Вот меня молодняк туда толкает конкретно. Я уже половины слов не понимаю, какие они говорят.
Рыжеволосый гигант отпустил наконец мою руку.
– Тебя, Энлиль, в могилу никто никогда не столкнет, – сказал он. – Потому что ты в нее переехал еще при жизни, хе-хе. И все мы в ней сейчас находимся. Предусмотрительный, черт. Ну что, начинаем?
Энлиль Маратович кивнул.
– Тогда запускаю халдеев, – сказал Мардук Семенович. – У вас пять минут на подготовку.
Он повернулся и пошел к дверям.
Я вопросительно посмотрел на Энлиля Маратовича.
– Маленькая торжественная часть, – сказал тот. – Кто такие халдеи, Митра объяснил?
