Анатолий Иванов - Повитель
Старик сам принес бутылку крепкого первача, поставил перед Зеркаловым, спросил:
— Что отец-то говорит?
— Всякое. Выпьет — матерится, а трезвый — молчит больше.
— Ну, не прикидывайся дурачком. Пей давай.
Зеркалов сам налил себе в стакан, потом хотел налить Григорию, но тот закрыл стакан ладонью.
— Что так? — спросил Зеркалов, не выказывая особого удивления.
— Слаб еще после… после болезни, — ответил Григорий.
— Ага. Ну, поправляйся, набирайся сил.
Опьянел Терентий быстро, после первого же стакана. Встряхивая головой сильнее обычного, спросил Григория:
— Слыхал, Маврушка-то? Пришла в себя… Теперь бы самое время опять под окном у нее посвистеть, да… некому. Уехали…
— Как уехали?! — даже привстал со стула Петр Бородин. — Когда, куда? Я ведь сегодня только у них был!
— Куда — не знаю. А когда — могу сказать. Только что сундуки склали на подводу — и Митькой звали. Попик, брат, не промах, раздумывать не любит. Чемоданчики заранее приготовил.
— Врешь? — задохнулся Петр Бородин.
Зеркалов усмехнулся, посоветовал:
— Сбегай к их дому, посмотри, коль не веришь. Остались мы без попа.
— Значит… что же это делается на земле? Он ведь говорил мне, что в городе… того, началось. А я еще — верить, не верить… Значит, пропадем? А?
— Ну-у! Зачем так скоро? Мы еще посмотрим… — Терентий замолчал, глянул вначале на неподвижно сидящего Григория, потом на его отца и проговорил: — Ты, папаша, вот что… Поди-ка отсюда, мы поговорим с Гришухой… по одному делу.
— Так ведь что же… — начал было старик, но Зеркалов встал, взял Петра Бородина за плечи. Старик, не сопротивляясь, поднялся и вышел.
Возвратясь к столу, Зеркалов опять налил из бутылки себе и Григорию, прошептал:
— Я тебе вот что хочу сказать… Тебя знаешь кто разделал в переулке?
— Ну? — приподнял голову Григорий.
— Андрюха Веселов.
Григорий резко повернулся к Зеркалову, и тот сразу замолчал.
— Ну, говори, — задыхаясь, попросил Григорий.
— Что говорить? Я подбежал на шум — Андрюшка с компанией трудятся вокруг тебя. Тогда я… вот так…
Терентий сунул руку за пазуху — и в руке у него холодно блеснуло лезвие ножа. Григорий впился в него сузившимися глазами, и тонкие ноздри его стали едва заметно подрагивать.
— Это, знаешь, штука! — проговорил Зеркалов, играя ножом. — Они и сыпанули от тебя, как горох… Вот что, брат… А то бы замолотили.
Зеркалов еще повертел в руках нож и хотел спрятать, но Григорий схватил Терентия за руку:
— Дай сюда!..
— На… — тотчас проговорил Зеркалов и наклонился к самому уху: — Это ты правильно. Только верни потом.
Через несколько минут они вышли на пустынную улицу.
На небе не было ни луны, ни звезд. Огней в домах люди почему-то тоже не зажигали. Казалось, деревня притаилась на берегу огромного озера в ожидании чего-то необычного. Над крышами кое-где маячили темные пятна тополей. Время от времени в ветвях деревьев возились спросонья неуклюжие, отъевшиеся за лето галки, но быстро затихали. И опять устанавливалось над деревней полнейшее безмолвие.
Григорий, чуть нагнув голову, широко и твердо шагал по улице в ту сторону, где жил Андрей Веселов. Терентий семенил рядом, забегая то с правой, то с левой стороны.
— Ты только, Гришуха, не теряй времени… Выйдет Андрей, ты р-раз — и маху в лес, — шептал он то в одно, то в другое ухо. — Тебе это потом зачтется… в заслугу. Ты уж поверь — зачтется, раз я говорю.
— Отстань, — сквозь зубы цедил Григорий, почти не слушая его.
Но Зеркалов не унимался:
— Главное — чтобы без шума… и быстрее. А то — Ракитин напротив живет. Понял?
— Понял. Отстань ты…
— Э-э, ничего ты не понял! — досадливо воскликнул Зеркалов. Но когда Григорий очутился перед домом Веселова, Терентий куда-то исчез.
Несколько секунд передохнув, Григорий нагнулся и вытащил из-за голенища сапога нож… Потом грохнул ногой в дверь:
— Вылазь!.. Должок пришел отдать…
Но за дверью было тихо. Григорий, еще помедлив немного, нажал на нее плечом И в ту же секунду кто-то схватил его за шиворот и отбросил прочь.
Не поняв толком, что случилось, Григорий тотчас вскочил на ноги, сжимая рукоятку ножа.
— Ты вот что.. Поворачивай отсюда, понятно? — услышал он слева от себя голос Тихона Ракитина и, вздрогнув, резко обернулся. Ракитин стоял у палисадника в тени деревьев.
— Ты!.. Чего мешаешься? — крикнул Григорий, подскакивая к Ракитину. Но в то же время скрипнула дверь, и Григорий невольно обернулся на звук. В дверях, закутанная в большой платок, стояла Дуняшка.
Потом она не спеша спустилась с низенького крылечка и подошла к Григорию, придерживая рукой сползающий с плеч платок. На Григория пахнуло теплом молодого, свежего, разогретого сном женского тела, и у него закружилась вдруг голова, мелко задрожали ноги, отказываясь сдвинуться с места.
— Дай мне ножик, — спокойно потребовала Дуняшка и протянула руку.
Григорий покорно отдал ей нож и стал оглядываться по сторонам, точно недоумевая, как здесь оказался.
Дуняшка, пряча нож под шаль, сказала негромко и властно:
— Уходи отсюда сейчас же…
Григорий поднял глаза на Ракитина, точно спрашивая: «Уходить или нет?» — повернулся и, сгорбившись, зашагал обратно, так и не вымолвив больше ни слова.
Едва отошел на несколько шагов от Дома Веселова, как откуда-то из темноты вынырнул Терентий Зеркалов, рванул его за плечо:
— Ты-ы… слюнтяй!.. Надо бы хоть Ракитина… И тем же поворотом — в избу. Застал бы Андрюху в одних подштанниках. А ты… раскис перед бабой…
Григорий остановился, прохрипел:
— Ничего… ничего. Я еще отомщу… Он еще от меня… — И пошел дальше, нагнув голову.
Глава четвертая
1
Хлеб Бородины все-таки успели убрать и составить в суслоны до снегов. Вечером, лежа в постели, Григорий чувствовал, как дрожат от перенапряжения ноги.
Едва закончили уборку, повалил снег. Потом, как обычно, до самого нового года дули северные ветры, заметая дороги, леса, деревушки.
Слушая вой ветра за стеной, Григорий все время думал почему-то о том, как хлестал его плетью Андрей, как бежал он от него, низко пригибаясь к земле. И в который уж раз у него в мозгу билось одно и то же: «Ну, погоди, погоди…»
Много смысла вкладывал Григорий в это «погоди». Звучала в нем не просто ненависть к Андрею. Не-ет, убить Веселова, просто прийти к нему и зарезать, как советовал Терентий Зеркалов, — этого мало. И хорошо… что вышла тогда Дуняшка, а не сам Андрей. Надо его живого втоптать в грязь, смешать с землей, отобрать Дуняшку, увести ее к себе в дом на его глазах. И надо сделать так, чтобы жизнь или смерть Андрея зависела от его, Григория, желания…
И сделать это можно. Нужно только время. Надо поднимать хозяйство, стать в десять, в сто раз богаче Лопатина и Зеркалова, вместе взятых. Ведь богатство — власть, сила… Ну, погоди, погоди…
Это желание разбогатеть, возвыситься над людьми появилось у Григория давно. Но сначала оно маячило далеко и смутно. А после того дня, когда стоял он на коленях перед Дуняшкой, мысли о богатстве овладели им без остатка. И, как ни странно, они разгорались тем сильнее, чем больше доходило вестей о грозных революционных событиях в городе.
Казалось Григорию, эти вести словно птицы приносили теперь на хвостах из-за озера. И чуть что — сразу собрание в Локтях, митинг, на стол залазит Андрюха и начинает высказываться. Мужики смотрят ему в рот, ловят каждое слово, окружают плотным кольцом. Так потом и провожают до дому словно на руках несут. «Даже ночью охраняют, сволочи», — думал Григорий, вспоминая свою неудачную попытку отомстить Веселову.
Несколько раз Григорий видел в деревне Федора Семенова. Бородин почему-то боялся его и каждый раз спешил свернуть в сторону, думал раздраженно: «А Гордей Зеркалов чего смотрит? Взял бы да и стукнул его промеж бровей-то…»
А потом дома размышлял, тяжело ворочаясь с боку на бок: «Стукнешь, пожалуй… Мужичье тогда в клочья разорвет. Когда-то были тише воды, ниже травы, а теперь власть свою организовали, вместо старосты Андрея выбрали. Может, у каждого обрез в рукаве».
И с каждым днем Григорий теперь все острее и отчетливее понимал: сколько зря, совсем зря потеряно времени и возможностей! И в иные минуты подкрадывалось откуда-то: а не опоздал ли он в самом деле? Невольно поднимался тогда по всему телу легкий озноб, подкатывал к сердцу липкий, неведомый доселе страх, веяло на него сырым холодом, будто стоял он на краю глубокой темной ямы и заглядывал вниз. Среди ночи часто просыпался, смотрел в темноту широко открытыми глазами и никак не мог понять: то ли в самом деле приснилось, что стоит на краю могилы, то ли подумал об этом только сейчас, проснувшись.
И все-таки теплилась в груди малюсенькая, но цепкая надежда, что если даже и на самом деле произошла где-то эта самая революция, то заброшенных в глухомани Локтей она не коснется, пройдет стороной. Помитингуют мужики, поиграют в свою власть, позабавляются в Советы, как котята с клубком ниток, да все и останется здесь по-прежнему. Жрать-то Совет не даст, на жратву заработать надо, а работа у кого?
