Кадзуо Исигуро - Остаток дня
Постепенно я выбрался на мощеную дорожку, что вела в деревню, и, спускаясь по ней, повстречал мистера Тейлора, ставшего в тот вечер моим благодетелем. Он вышел впереди из-за поворота, любезно подождал, пока я с ним поравняюсь, и лишь тогда, тронув рукой кепку, осведомился, не может ли он чем мне помочь. Я в нескольких словах обрисовал свои трудности, добавив, что буду весьма обязан, если он укажет, где тут хорошая гостиница. В ответ мистер Тейлор покачал головой и сказал:
– Боюсь, сэр, у нас в деревне гостиницы вообще нету. Обычно Джон Хамфрис устраивает проезжих у себя в «Скрещенных ключах», но сейчас там ремонтируют крышу. – Не успел я, однако, проникнуться этой неутешительной новостью, как мистер Тейлор добавил: – Если вы не против переночевать без удобств, сэр, мы бы предложили вам комнату и постель. Ничего такого, но жена уж приглядит, чтобы в комнате было чисто и все, что надо.
По-моему, я забормотал в ответ что-то малоубедительное в том духе, что не смею причинять им такие хлопоты, на что мистер Тейлор ответил:
– Скажу вам, сэр, мы почтем за честь вас принять. Такие люди, как вы, нечасто оказываются проездом в Москоме. И, честное слово, сэр, не представляю, куда вам деться в этот-то час. Жена никогда не простит, если я отпущу вас ночью на все четыре стороны.
Вот так и случилось, что я воспользовался сердечным гостеприимством мистера и миссис Тейлор. Но когда я раньше назвал события этого вечера «мучительными», я имел в виду не только оплошность с бензином и вынужденный спуск в деревню по бездорожью. Ибо то, что случилось после, – поворот событий за ужином, который я разделил с мистером и миссис Тейлор и их соседями, – на свой лад оказалось испытанием куда более тяжким, нежели неудобства преимущественно физического порядка, с какими я столкнулся незадолго до того. Уверяю вас, я почувствовал огромное облегчение, когда смог наконец подняться в эту комнату и предаться воспоминаниям о Дарлингтон-холле тех давних лет.
Последнее время я вообще все чаще обращаюсь к подобным воспоминаниям. А с той минуты, как несколько недель тому назад впервые обозначилась возможность снова увидеться с мисс Кентон, я, кажется, стал подолгу задумываться над тем, как и почему наши с ней отношения претерпели столь серьезные изменения. Ибо другим словом не назовешь то, что произошло в 1935 или 1936 году, после многих лет, на протяжении которых мы упорно шли – и пришли – к полному рабочему взаимопониманию. А кончилось все это тем, что мы отказались даже от ежевечерних встреч за чашкой какао. Но что именно вызвало эти изменения, какие конкретно события к ним привели – этого мне так и не удалось понять.
Когда возвращаешься к событиям задним числом, представляется вероятным, что решающим, поворотным пунктом стала из ряда вон выходящая сцена, случившаяся в тот вечер, когда мисс Кентон вошла без приглашения ко мне в буфетную. Почему и зачем, сейчас уже точно не помню. Что-то подсказывает, что она могла принести вазу с цветами «оживить покои», но, возможно, я путаю и это произошло значительно раньше, в самом начале нашего знакомства. Я твердо помню, что за все эти годы она пыталась поставить у меня в буфетной цветы по меньшей мере три раза, но, возможно, ошибаюсь, полагая, что именно цветы послужили в тот вечер предлогом для ее прихода. Должен, во всяком случае, подчеркнуть, что, несмотря на наши многолетние прекрасные рабочие отношения, я никогда не позволял им доходить до такой степени, чтобы экономка появлялась в моей буфетной, когда ей заблагорассудится. Для меня лично буфетная дворецкого – ключевой пост, сердцевина, к которой сходятся нити всех домашних процессов, как к генеральскому штабу – нити боевых операций; все в ней обязано пребывать – и оставаться – именно в том порядке, который устанавливаю я сам. Я не из той породы дворецких, кто позволяет всем, кому не лень, толочься в буфетной со всякими вопросами и жалобами. Само собой разумеется, что в интересах спокойного и согласованного руководства домашними процессами буфетная дворецкого должна быть единственным местом в доме, надежно огражденным от любых вторжений извне.
Случилось так, что в тот вечер мисс Кентон застала меня совсем не за профессиональным занятием. Приближался к концу рабочий день спокойной недели, и я воспользовался свободным часом, который редко мне выпадал. Как было сказано, я не ручаюсь, что мисс Кентон вошла с вазой цветов, но прекрасно помню, что она заметила:
– Мистер Стивенс, вечером ваша комната выглядит еще неуютней, чем днем. У лампочки слишком слабый накал, ну разве можно читать при таком свете!
– Меня вполне устраивает, благодарю, мисс Кентон.
– Честное слово, мистер Стивенс, эта комната похожа на тюремную камеру. Поставить в углу узкую койку – и можно поверить, что приговоренные проводят тут последние часы перед казнью.
Возможно, я что-то ей возразил, сейчас не припомню. Во всяком случае, глаз от книги я так и не поднял, надеясь, что мисс Кентон извинится и выйдет. Прошло несколько секунд, и снова раздался ее голос:
– Интересно, что вы тут читаете, мистер Стивенс?
– Читаю книгу, мисс Кентон.
– Это я и сама вижу, мистер Стивенс. Но мне интересно, что за книгу.
Я поднял взгляд и увидел, что мисс Кентон ко мне приближается. Я закрыл книгу, прижал к груди и поднялся.
– Право же, мисс Кентон, – заметил я, – приходится попросить вас считаться с моим желанием побыть одному.
– Но почему вы так вцепились в книгу, мистер Стивенс? Можно подумать, это нечто фривольное.
– Абсолютно исключено, мисс Кентон, чтобы «фривольному», как вы это именуете, нашлось место на книжных полках его светлости.
– Мне говорили, что во многих ученых книгах встречаются весьма пикантные места, но самой не хватало смелости поглядеть. Ну-ка, мистер Стивенс, пожалуйста, покажите, что вы читаете.
– Мисс Кентон, я должен просить вас оставить меня в покое. Просто невероятно, что вы так упорно пристаете ко мне, когда у меня выдалось несколько свободных минут.
Но мисс Кентон подходила все ближе, и, должен признаться, я немного растерялся, не зная, как надлежит вести себя в подобной ситуации. Меня подмывало бросить книгу в ящик конторки и закрыть на ключ, но это отдавало нелепой театральщиной. Я попятился, все еще прижимая книгу к груди.
– Ну, мистер Стивенс, ну, пожалуйста, покажите книгу, – повторила мисс Кентон, продолжая на меня надвигаться, – и я уйду, а вы читайте себе дальше на здоровье. Что же это за книга такая, если вы никак не даете на нее посмотреть?
– Мисс Кентон, увидите вы или нет название этой книги, само по себе ни в малейшей степени меня не волнует. Но я в принципе возражаю против того, чтобы вы вот так появлялись и вторгались ко мне в минуты уединения.
– Интересно, нет ли в этой книге чего неприличного, мистер Стивенс, и уж не оберегаете ли вы меня часом от ее гадкого влияния?
Мы оказались лицом к лицу, и вдруг вся обстановка странным образом изменилась – как если бы нас двоих внезапно выбросило в какое-то совершенно иное измерение бытия. Боюсь, нелегко дать вам ясное представление о том, что я имею в виду. Могу лишь сказать, что все вокруг нас вдруг застыло; мне показалось, что и с мисс Кентон тоже произошла внезапная перемена – лицо у нее стало непривычно серьезным, и меня поразило чуть ли не испуганное его выражение.
– Прошу вас, мистер Стивенс, дайте глянуть на книгу.
Она протянула руку и принялась осторожно высвобождать книгу из моих судорожно сжатых пальцев. Я почел за благо отвернуться, пока она этим занималась, но мы стояли так близко, почти вплотную друг к другу, что сделать это я мог только одним способом – задрав голову вверх и вбок под довольно неестественным углом. Мисс Кентон продолжала очень осторожно вытягивать книгу, по очереди разжимая мои пальцы. Как мне показалось, это продолжалось очень долго – а я все время простоял в той же позе, – но наконец я услышал ее голос:
– Боже правый, мистер Стивенс, да в этой книге совсем нет ничего такого. Обычный сентиментальный любовный роман.
Вот тут-то, думаю, и пришел конец моему терпению. Не помню, что именно я сказал тогда мисс Кентон, но помню, что твердой рукой указал ей на дверь буфетной, положив тем самым конец всему эпизоду.
Здесь, видимо, следует сказать несколько слов о самой книге, вокруг которой разгорелись такие страсти. Книга и вправду представляла собой то, что можно назвать «душещипательным романом» – они имелись в библиотеке и лежали в некоторых гостевых спальнях для развлечения приезжающих дам. К штудированию таких сочинений я пристрастился по другой простой причине – они успешно помогали избегать просторечия и совершенствоваться во владении английским языком. Я считаю – не знаю, согласитесь ли вы со мной, – что, если речь идет о нашем поколении, слишком большой упор делается на том, чтобы дворецкий говорил грамотно и с хорошим произношением. Эти частности порой даже раздуваются в ущерб более важным профессиональным качествам. Тем не менее я всегда полагал, что хорошее произношение и грамотность – вещи привлекательные, и неизменно почитал своим долгом по возможности совершенствоваться в том и в другом. Тут одна из простейших методик – читать по нескольку страниц какой-нибудь хорошо написанной книги всякий раз, как выпадает свободная минута. К тому времени я уже не первый год следовал этому правилу и частенько брал в руки книжки вроде той, за чтением которой меня застала тогда мисс Кентон, – брал всего лишь потому, что они, как правило, написаны хорошим языком и изобилуют изящными диалогами, из которых можно почерпнуть немало профессионально полезного. Книги посерьезнее, скажем ученые исследования, хотя и способны расширять кругозор, однако, как правило, изобилуют выражениями, не столь широко применяемыми в ходе профессионального общения с дамами и джентльменами.
