Ирвин Шоу - Богач, бедняк

Джордах сам испек по такому случаю пирог и внес его с кухни с торжественным, сияющим видом. На сахарной глазури горело восемнадцать свечей — семнадцать за прожитые годы и одна — за год грядущий. Они все увлеченно пели «Счастливого дня рождения тебе, наш дорогой, дорогой Рудольф!», когда раздался звонок в дверь, оборвавший песню на полуслове. Дверной звонок никогда не трезвонил в доме Джордахов, потому что к ним никто не ходил, а почтальон бросал письма в щель.

— Кого там, черт подери, принесло! — возмутился Джордах. Он обычно своеобразно реагировал на подобные сюрпризы: инстинктивно сжимал кулаки, словно ничего другого не ожидал, кроме нападения на себя.

— Пойду посмотрю, — сказала Гретхен. Ей вдруг на какое-то мгновение пришла мысль, что там внизу, у двери, стоит Бойлан, а его «бьюик» припаркован перед их лавкой. Да, он вполне способен на такое безумство. Она побежала вниз по лестнице, а Рудольф тем временем задул свечи. Как хорошо, что она так чудесно выглядит: принарядилась, сделала прическу. Пусть этот Бойлан плачет и рыдает, потому что больше ему ничего не обломится.

Она открыла дверь. За ней стояли двое мужчин. Она их знала обоих: мистер Тинкер со своим братом Джоном Тинкером — священником. Она знала мистера Тинкера по работе на кирпичном заводе. Все знали отца Джона Тинкера — крупного, похожего на неуклюжего медведя, краснорожего мужчину, который смахивал больше на портового грузчика, чем на священника. По-видимому, он сильно ошибся при выборе профессии.

— Добрый день, мисс Джордах, — сказал Джон Тинкер, снимая шляпу. Голос у него был тихий, а на его продолговатом дряблом лице такое выражение, словно он только что нашел в церковной книге ужасную, непростительную ошибку.

— Хелло, отец Тинкер, — отозвалась Гретхен.

— Надеюсь, мы вам не помешали, — церемонно сказал мистер Тинкер еще более церковным голосом, чем у своего рукоположенного братца. — Нам нужно поговорить с вашим отцом. Он, надеюсь, дома?

— Да, дома, — ответила Гретхен. — Не угодно ли войти… подняться к нам… мы, правда, сейчас обедаем… но…

— Может, лучше вы попросите его спуститься к нам, дитя мое, — сказал священник. У него был приятный, густой голос, который наверняка вызывал доверие к нему со стороны женщин. — Нам необходимо с ним наедине обсудить одно очень важное дело.

— Сейчас позову его, — сказала Гретхен.

Мужчины вошли в темный коридор, закрыв за собой дверь, словно не хотели, чтобы их кто-то увидел с улицы. Гретхен щелкнула включателем — неудобно оставлять джентльменов в темноте.

Она торопливо стала подниматься по лестнице, уверенная в том, что братья Тинкеры сейчас не отрывают взора от ее стройных ног.

Гретхен вошла в гостиную. Рудольф резал ножом испеченный отцом пирог. Все испытующе посмотрели на нее.

— Что, черт подери, все это значит? — возмущался Джордах.

— Там, внизу, мистер Тинкер, — сказала Гретхен. — Со своим братом, священником Джоном Тинкером. Они хотят поговорить с тобой, па.

— Ну, почему ты их не пригласила сюда? — Джордах, взяв из рук Рудольфа тарелочку с большим куском пирога, впился в него зубами, откусив сразу чуть ли не половину.

— Они отказались. Говорят, им нужно обсудить с тобой какое-то очень важное дело наедине.

Том, облизывая языком зубы, издал чмокающий звук, словно пытался извлечь застрявшую там крошку.

Джордах отодвинул свой стул.

— Боже праведный, — вздохнул он. — Еще и священник! Неужели эти негодяи не могут оставить в покое человека даже в воскресенье? — Он, встал, вышел из комнаты. Все слышали, как он, прихрамывая, тяжело спускался по лестнице к непрошеным гостям.

Джордах даже не поздоровался с джентльменами, ждавшими его в тускло освещенном коридоре.

— Что, черт подери, может быть настолько серьезным, чтобы отрывать рабочего человека от воскресного обеда? О чем это вы хотите поговорить?

— Мистер Джордах, — сказал Тинкер. — Нельзя ли нам поговорить в таком месте, где бы нас не слышали?

— А чем вас не устраивает коридор? — загремел Джордах, стоя на последней ступеньке лестницы, все еще пережевывая громадный кус. В коридоре пахло гусятиной.

Тинкер посмотрел вверх:

— Не хотелось, чтобы нас кто-нибудь услышал.

— Насколько я понимаю, — сказал Джордах, — нам нечего сказать друг другу такого, чего не может слышать весь этот проклятый город. Я вам ничего не должен, вы мне — тоже. — Но все же сошел с последней ступеньки и вывел их на улицу, открыл входную дверь в пекарню ключом, с которым никогда не расставался.

Все трое вошли в пекарню, где единственное большое окно было закрыто брезентовой шторкой по случаю воскресенья.

Наверху Мэри Джордах ждала, когда закипит кофейник. Рудольф беспокойно поглядывал на часы: как бы не опоздать на свидание с Джули. Томас развалился на стуле, напевая что-то неразборчивое себе под нос и отбивая ритм вилкой по своему бокалу.

— Прекрати, прошу тебя, — попросила мать. — У меня заболит голова.

— Извини, — сказал Томас. — В следующий раз для своего концерта приготовлю трубу.

Никакого сладу с ним, с раздражением подумала Мэри Джордах, не может быть вежливым ни секунды.

— Ну что они там делают? — недовольно ворчала она. — В кои веки у нас семейный обед. — Она с выражением обвинителя резко повернулась к Гретхен. — Ты работаешь вместе с мистером Тинкером, — сказала она. — Может, ты там чем-то отличилась?

— Может, они обнаружили, что я стащила кирпич? — насмешливо предположила Гретхен.

— Ну ни одного дня в этой семье никто не может продемонстрировать свою вежливость! — обиделась мать. Она пошла на кухню за кофе. По ее опущенной, сутулой спине казалось, что вот идет воплощение женского мученичества.

На лестнице послышались тяжелые шаги Джордаха. Он вошел в гостиную с абсолютно ничего не выражающим лицом.

— Том, — сказал он, — спустись в пекарню.

— Мне не о чем говорить с Тинкерами, — возразил Томас.

— Они хотят что-то тебе сказать. — Джордах повернулся и снова стал спускаться с лестницы. Томас недоуменно пожал плечами. Он то одной, то другой рукой вытягивал себе пальцы. Обычный его жест перед дракой. Встал, пошел вслед за отцом.

Гретхен нахмурилась.

— Не знаешь, что все это значит? — спросила она Рудольфа.

— Должно быть, какая-то неприятность, — мрачно ответил он.

Он понимал, что на свидание к Джулии теперь обязательно опоздает.

В пекарне на фоне голых пустых полок и прилавка с мраморной крышкой черного цвета оба Тинкера — один в темно-синем костюме, а второй в блестящей черной сутане священника — были похожи на двух воронов, принесших с собой беду.

Все же я его убью, это точно, подумал Томас.

— Добрый день, мистер Тинкер, — сказал он, одаривая его своей невинной детской улыбочкой. — Добрый день, отец!

— Сын мой, — напыщенно, с важным видом произнес священник.

— Вот скажите ему сами, скажите то, что рассказали мне, — вмешался Джордах.

— Нам все известно, — сказал священник. — Клод признался во всем своему дяде, что вполне естественно, на мой взгляд, и верно. Признания влекут за собой покаяние, а покаяние — прощение.

— Поберегите этот ваш вздор для воскресной школы, — раздраженно бросил Джордах. Он прижался спиной к двери, словно намеревался никого не выпускать из пекарни.

Томас молчал. На его лице появилась едва заметная вызывающая улыбочка, такая, которая играла у него на губах всякий раз перед дракой.

— Надо же! Зажечь на холме крест, — возмущался священник, — в такой день, день, который посвящен памяти наших славных парней, павших в боях, в такой день, когда я читал торжественную мессу за упокой их душ у алтаря в своей церкви, и это несмотря на все испытания, нетерпимость, через которые пришлось пройти нам, католикам, несмотря на постоянно предпринимаемые нами усилия, чтобы к нам достойно, как к таким же людям, относились наши заблудшие соотечественники, и вот вам, пожалуйте, такой подлый акт, совершенный кем бы вы думали? Двумя католиками! — Он печально покачал головой.

— Мой сын не католик, — поправил его Джордах.

— Но его отец и мать рождены в лоне католической церкви, — возразил священнослужитель. — Я навел предварительно справки.

— Ты это сделал или не ты? Признавайся! — взорвался Джордах.

— Я, — признался Том. Ах, этот сукин сын, трус с желтой кожей, этот негодяй Клод!

— Ты отдаешь себе отчет, сын мой, в том, — продолжал священник, — что случится с твоей семьей и семьей Клода, если только кто-нибудь узнает, кто поставил на горе этот крест и кто его зажег?

— Нас изгонят из города, — сказал взволнованный мистер Тинкер, — вот что произойдет с нами. В этом не может быть никаких сомнений. Твой отец не сможет продать ни одной буханки хлеба в этом городе, понимаешь? Население все припомнит: что вы — иностранцы, немцы по происхождению, даже если бы вам и очень хотелось, чтобы они забыли сей прискорбный факт.