Каринэ Арутюнова - Пепел красной коровы

В сорокаградусную жару она ходит голой по пояс, — развесив малоаппетитные архитектурные излишества по обеим сторонам рыхлого тела, ходит босая по липкому полу и взывает в раскаленную телефонную трубку — але, гверет, — медабер русит? русит?[31]

В шабат ездит к морю, а потом пьет теплую водку и жалуется, впиваясь в меня буравчиками мутных глаз, — они нас за людей не считают, ну кому мы нужны…

Хотя, кажется, недавно она нашла «хавера»[32], и немного успокоилась, и по вечерам возвращается довольная, в смазанной морковного цвета помаде и тесном в подмышках платье.

А она в этом, в Интернете, сутками, — нет, не за деньги, ей это не важно, в общем, — она духовный человек, тонкий, — через стенку по ночам слышно, — то смеется-заливается, то спорит, то плачет, — нет, не по телефону, — скайп называется.

Ну я же вижу, как он на барышень пялится. Сам говорит, а сам глазами ныряет. Ну а потом? Что потом? Ничего.

Мужчина, вы сходите? вы сходите, мужчина, — женщина повторяла одно и то же с возрастающим волнением, по-птичьи склоняя голову и царапая заточенными коготками чью-то непреклонную спину из кожзаменителя.

Тем летом было плохо ему, и он с готовностью ухватился, втянулся в эту самую увлекательную на свете игру. Воодушевления, как это водится в самом начале, хватило на двоих, на все пасмурные и солнечные дни, что выпали обоим.

Прошло лето, и осень, и зима — они выстояли. Проваливаясь в сугробы, падая, поднимаясь, карабкаясь по огромным, уплывающим в неизвестное льдинам, — мокли в дожди, хватали воздух в жару, — и вот снова — осень…

Настал ее черед. Плохие дни, говорила она, прислушиваясь к падающим стрелкам настенных часов. Стрелки падали, бессильно свешивались, — пугаясь темноты и тишины, такой оглушительной, внезапной, она хватала маленькие наручные часики, но и они показывали ушедшее время.

Я давным-давно выросла, и даже местами переросла — себя, этот город, — я давно никого не узнаю, будто пытаюсь укрыться от прошлого, — видимо, я беглец, сторонний наблюдатель, — при упоминании об одноклассниках перебегаю на противоположную сторону улицы — он давно безнадежно мал мне, этот чужой-родной город, — как старые одежки, сношенные башмаки, — ненужный груз, от которого освобождаешься с неприличной поспешностью. А старушки все те же — бочком входят в вагон метро, стоят с краешку — странницы в темном, сухонькие, тихонькие, смиренные, — с провалами глаз, щек, с заплечными мешками, корзинками, — ведь это уже дочери тех, прежних старушек… или я чего-то не по…

Старый мальчик ищет девочку, но девочку нельзя, и опять взрослая тетя покусывает за плечо, дергает за уши, канючит, — сверкает маникюром, прической, похрустывает суставом, вздыхает медвежьим нутром, — а ему бы девочку, плюшевенькую, чтоб покачивать на колене, щекотаться, шалить.

Пахнет одиночеством, как комната без окон.

Это она карму отрабатывает. Отработает — жизнь сразу наладится.

Заметила? у него носки ботинок повернуты внутрь, и весь какой-то снулый. Гидропоника.

Она старилась плавно, постепенно привыкая, обживаясь в новом амплуа, — осваивая мучительное искусство реставрации, — он рухнул внезапно, будто подсекли, — враз обвалившись кроной, корнями — безвозвратно.

Это неприлично — быть несчастным, не так ли? Голодным, грустным, опустошенным, — в тупике, — пресыщенным, старым, ненужным, — неприспособленным, несостоявшимся, — больным, ослабленным, одиноким. Неприличнее всего — потухшим, наверное.

Иногда он вкладывает палец мне в рот, и я не отказываюсь, хотя не уверена, мыл ли он руки.

В метро вертела колечко на пальце, замирая, вздыхая сладко, — мой, мой, — но время пошло.

Возмущенно — разве это женщина, какая она женщина, — ни разу не видел, как она пол моет.

Могучие чресла маятником — отлито из бронзы, на века, монгольское иго, сладкий плен, фетиш.

Представь, разделись, легли, смотрим «Вечный зов», все двадцать четыре серии.

Восточный базар, белотелые туристы в панамках, в сандалетах, в носках, им тут все мускус, соблазн, разврат.

Нет, все-таки странные эти русские — шабат, жара — нормальные люди молятся, отдыхают, а эти носятся по пустырю, запускают бумажных змеев, — мужчина и маленький мальчик, — красные, потные, — потом мужчина стирает белье во дворе, пританцовывает в огромном тазу и поет, — ничего, купят стиральную машину и закончатся их песенки. И змеи бумажные порвутся.

В.М.

Они уходят. Из размытого изображения на сетчатке, из микрорайонов, многоэтажек, с кухонных полночных посиделок над забытой кем-то джезвой на плите, из полузапрещенных бесед, полураскованных поз, из собственных фантазий о жизни, в которой не место выкрашенной в ядовито-зеленый цвет стене и промасленному бруску в коричневой оберточной бумаге, — от кричащих на третьем этаже родильного дома желтушных младенцев, от измученных бытом жен. Они уходят, позвякивая ключами в карманах брюк, они уходят в ночь, свободные, в разлетающихся на ветру плащах, оставив нераспечатанные стопки журналов, вечные споры об истине, вине, цитаты из Омара Хайяма, томик Нарекаци на полке, — они уходят молодыми.

Записки на подоконнике

ПРОСТО ИСТОРИИ

Просто истории. Можно проследить по датам. Вопрос-ответ. В несколько строк умещаются, — предгрозовое предупреждение, протяжный июльский полдень, августовское пиршество плоти и духа, — в несколько строк умещаются несколько месяцев, — что-то такое, что и выговорить невозможно, неловко, непривычно.

Все очень просто. Вопрос, ответ, улыбка, удивление, волнение, осторожность, — все предусмотрено, охвачено, оплачено, — на все случаи жизни, — кроме одного, — ах, сыграйте мне эту радость, это томление, это брожение, эту светлейшую печаль, которую не заглушить, сыграйте на ивовой ветке, на дребезжащей форточке, на осеннем листе, эту смешную, право же, неуместную радость, тем более неуместную, чем более непредсказуемую.

Сыграйте мне осеннюю сонату, похожую на глубокий обморок.

Этот краткий миг озарения перед провалом. Курсивом набранная строка, параллельно бегущая, обрывающаяся на выдохе.

Уйти страшно, и не уйти стыдно.

Жду, когда заиграют цвета — жаркий, желтый, багровый.

Жизнь после жизни. Фиксирую каждый день, каждый шаг, каждую мелочь. Благодарность за свершившееся, за несвершившееся, за бытие, за полное осознание.

Отчет, почти документальный.

Утешает одно — всем нам перед финальным аккордом дали все же высказаться.

Воронка, в которую влетают записки, записочки, письмена, свитки, — истерические возгласы, глумливые смешки, глубокомысленные сентенции, приступы самобичевания, скуки, одиночества, острого желания одиночества, припадки внезапного гражданского мужества, сострадания и прочих благородных явлений. плохо контролируемые схватки либидо, приливы и отливы, творческие порывы, — все это тоннами и мегатоннами выбрасывается в эфир то жалобным всхлипом, то писком, то воем, то победным рычанием, то робкой мольбой, то скрипучим назиданием, — монотонной морзянкой, — точка, тире, точка, точка, тире…

ЛИБО

…либо плавное скольжение, прерываемое эффектными пируэтами, сопровождаемое овациями, — либо падая, хвататься за выступы, крошить, обламывать, обмирать, ползти, волоча останки вчерашнего благоразумия, — либо шествовать по кромке, шажок в шажок, королевским кивком отвечая на приветствия и поклоны, — либо отчаянным подростком, — навзрыд, отталкивая жестким плечом, не видя, не слыша, не желая. Страх обиженного дитяти, это маленькое угловатое «я», выползающее наружу при всяком удобном случае, — нелепое, безудержное, всегда эгоистичное, порою трогательное, чаще жалкое. Alter ego, расцветающее пышным цветом от дружественного прикосновения либо увядающее, скорченное, обесточенное, — оно поет и трепещет, любит и печалится, желает и тоскует, жаждет утешения и находит его, — теряя, не медля обзаводится подпорками, пластырями, ранозаживляющими мазями, — само себя линчует и спасает себя же, — вползая в следующий круг, совершает те же ошибки, ничему не учась, никому не обещая, только исполняя предназначенное, выводя соловьиным горлышком свое миниатюрное solo, свою прелюдию и свою увертюру, от пианиссимо к крещендо, обрастая темами, впадая в полифонию, упоительную, бурную, истовую, утомительную, — растекаясь прохладными ручейками, разрастаясь сталагмитами, разрешаясь трагическим аккордом, рассыпаясь на терции и кварты, из мажора впадая в минор, — плавно скользить, падая, хвататься, обламывая ветви, срывая ногти, ползти, обмирая, изнемогать, страшиться исполнения, избегать, бежать с закрытыми глазами, на ощупь продвигаясь, вздохом, всхлипом, спазмом, фрикцией, — молниеносной, феерической, монотонно-судьбоносной, растянутой на дни, десятилетия, — еще на шаг, на полшага, на дюйм, на полдюйма, — в себя, от себя, в себе, в тебе.