Анатолий Отян - Добро Наказуемо
Ефим, понимая, что дело сейчас может сорваться, а Семён колеблется, взмолился:
— Фимочка, помоги! У меня ведь по сути кроме тебя здесь никого нет. А если я сейчас потеряю работу, то мне больше не светит.
В комнату вошла Вера и обратилась к Семёну:
— Сеня, надо помочь старому товарищу. Ты же видишь, что ему очень надо, а мы пару месяцев перебьёмся.
Семён мог сказать жене, что он хорошо знает артистические способности Фимки, и знает, что он не совсем чистоплотный человек, но у порядочных людей есть один недостаток: они не могут прямо в глаза говорить негодяю, что он негодяй, боясь его обидеть и этим запачкаться самому, и Семён, отвечая Вере, запросился:
— Вера, я не против одолжить ему денег, но у нас там всего три тысячи, а ему надо пять.
— Ну хотя бы три, — вставил Ефим.
— Ну, ладно, моя шпаркасса (сберегательная касса) там, возле тебя. Завтра в 11:30 подойди, и я тебе дам три тысячи. Но только на два месяца. Если не уверен — не бери. А то я знаю случаи, когда приходится выколачивать долг.
— Сёмочка, да что ты? Ты же меня знаешь!
— Да, да, знаю!
— Вот и ладненько. Я пошёл, век буду тебе благодарен.
Ефим распрощался и ушёл, но его посещение и дело, связанное с ним обернулись для Семёна и его семьи весьма драматически.
Марина прижилась в санатории так, как будто бы всю жизнь здесь проработала. Её успели полюбить не только дети, с которыми она общалась, но и родители детей и медперсонал, и обслуга санатория.
Вначале большая часть молодых и не очень женщин ревниво относилась к незнакомой женщине и тем более иностранке, считая, что блеском своей красивой внешности, она затмит всех и они будут в тени, но Марина относилась ко всем ровно и сразу отвергла ухаживания мужчин, в том числе и холостяков, тем самым успокоив женскую половину, а ухажёров заставила относиться к себе уважительно. Правда, один тридцатилетний врач-уролог, не скрывающий того, что он бисексуал, некоторое время продолжал ухаживать за Мариной, не обращающей на его ухаживания никакого внимания, попал под насмешки своих коллег и в конце концов сделал вид, что подумаешь, не больно и хотелось. Глядя на эту русскую, спокойную и уверенную в себе женщину, невозможно было догадаться, что у неё на душе.
В принципе, Марину устраивала сегодняшняя жизнь. Светочка поправлялась, и врачи говорили, что она будет жить полноценной жизнью, что мать очень радовало. Марина материально жила хорошо, она регулярно посылала матери деньги и получала от неё письма, полные благодарности и любви к своей дочери и внучке. Но Марина с ужасом вспоминала всё то время, которое она прожила после смерти своего мужа. Она корила себя, что не очень любила его и не уделяла ему столько ласки и внимания, которые он заслуживал. Ведь он любил её беззаветно и преданно, и если бы сейчас жил, сделал бы всё, чтобы вылечить дочь, и Марина занималась бы тем, чем она занималась.
И здесь в её мыслях наступала остановка. Появлялась стена, преграждающая ход не только мыслей, а и фантазировать дальше она не давала возможности. А стена эта была та действительность и та система, при которой жили люди в её стране. Ни она, ни её ребёнок никому не были нужны. Что мог сделать майор милиции, чтобы собрать ту сумму, которую она заплатила за операцию? Только брать мзду за укрывательство преступлений, и рано или поздно это всё равно закончилось бы катастрофой. Но брать взятки — лучше или хуже того, что делала она? Тогда, от безвыходности положения, в котором оказалась её дочка, и зная, что она может погибнуть, не познав радости жизни, Марина, видя, что вокруг творится, пошла на преступления и находилась в той системе координат, в которой возобладал материнский инстинкт — спасти своё дитя.
Сейчас она жила в обществе, в котором ценился каждый человек, сохранялось его здоровье, соблюдались права, наделённые ему Богом, и если он сам не мог в силу каких-то обстоятельств справиться с бедой, то государство приходило ему на помощь. Сейчас Марина с содроганием и ужасом вспоминала, как плакали мужчины, вымаливая её вернуть машину или деньги. А она с закаменевшей душой не хотела понимать, что отбирает у них последнее — её цель затмевала всё. А здесь, в Германии, она занималась работорговлей. Что сталось с теми девочками и женщинами, которых она отводила, только отводила, успокаивала она себя. Нет, постоянно возвращалась она к тем мыслям, вспоминая прошедшее, не просто отводила, а брала за это деньги. Стоит ли её благополучие несчастий, принесенных ею людям. Наверное, нет! Но как только она думала о том, что могло произойти с её дочерью, если бы она этим не занималась, опять не находила для себя ответа.
Марина уже начала подумывать, а не пойти ли ей в церковь и там через священника обратиться к Богу и снять с себя грехи? Но зачем ей нужен посредник и церковь? Молись и проси у Бога прощения сама, может тебе и полегчает. Но что значит молись? Для того, чтобы молиться, нужна*вера*, а Марину, как и миллионы её сверстников, советская власть отлучила от Бога, пытаясь заменить его собой, и первое у них получилось, а ко второму они не пришли. Бога, Создателя никем и ничем заменить невозможно. Но Марина задавала себе вопрос:
"Если Он есть, то почему он позволяет нам делать то что мы делаем?"
И опять не находила ответа.
Подобные мысли занимали всё свободное время, и Марина вначале загружала себя работой, даже той, которая не входила в её обязанности. Ей говорили коллеги, что у них не положено делать то, чего от тебя не требуют, здесь так не принято, но она не понимая этого "лезла во все дырки". Тогда милая женщина, полячка, врач-психотерапевт объяснила Марине, что она может этим вызвать неудовольствие окружающих, давая руководству повод для того, чтобы изменить служебные обязанности в сторону их увеличения.
— Я когда училась у вас в Ленинградском медицинском институте, то видела, что вмешательство в чужие дела и чужую жизнь у вас поощряется, что даже у нас в Польше считается плохим тоном. Но таков, наверное, русский менталитет. Не знаю, хорошо это или плохо, учитывая ваш уклад жизни, но здесь это неприемлемо, и Вы постараётесь избегать этого. Вы, Мариночка не обижайтесь на меня, Вы мне очень симпатичны и я хочу, чтобы вам было хорошо.
— Спасибо фрау Недзельска, я учту.
— Называйте меня Ядвигой. Мне так приятней. Марина, мне кажется, что вас что-то мучает.
— Нет, нет, Ядвига. Я просто скучаю и думаю о маме, — постаралась уйти от правды Марина.
— А где Ваша мама?
— Она осталась в Одессе.
— Она пожилая женщина?
— Не очень. Ей всего за сорок, но она инвалид. В молодости попала под трамвай и лишилась ноги.
— Заберите её к себе.
— Я только об этом и думаю. Но пока не могу.
Ядвига посмотрела на часы и сказала:
— У меня сейчас шпрехштутде (время приёма). Заходите, нам будет приятно поговорить.
— Спасибо, — сказала Марина, а сама подумала, что не пойдёт она разговаривать с Ядвигой, потому что та может выудить у неё всё, что является её, и только её тайной, уж слишком проницательный у неё взгляд, смотрит в самую душу.
Марина пошла в городскую библиотеку, взяла несколько книг немецких классиков, но что бы она не читала, обязательно натыкалась на те нравственные вопросы, которые она себе задавала. Ответа на них она не получала. Только тогда, когда она смотрела передачи по телевидению, он могла отвлечься. Особенно ей нравилось, как в Германии устраивают народные праздники, с застольями, но без пьянки, песнями и танцами. Горячительными, вернее поддерживающими настроение напитками, было вино и пиво. Немецкая музыка не отличалась особой изысканностью, но несколько песен были очень популярны и ласкали русскую душу. Почти во всех концертах исполнялась песня «Rosemunde», которую в Союзе исполняли как фокстрот. На всех праздниках считалось шиком спеть русскую песню. Особенно часто звучали "Очи чёрные", песни из репертуара Шаляпина и, конечно, «Дубинушка». Марина всегда смотрела с наслаждением такие концерты и на какое-то время отвлекалась от мрачных мыслей.
Как-то вечером она включила первый немецкий канал ARD и увидела конец передачи, в которой говорилось о криминале, связанном с проституцией во Франкфурте. Марину как током ударило это сообщение, и она еле дождалась последних известий на каком-то другом канале.
Вначале сообщили, что в одном из домов во Франкфурте на Майне, в районе Westend, обнаружены трупы шести девушек, задушенных телефонным проводом. Когда показали дом, Марина чуть не лишилась чувств. Это был тот самый дом, куда она доставляла девушек. Дальше она хоть и смотрела передачу, но ничего не соображала. В голове стучала одна мысль: "Это тот самый дом, это тот самый дом!"
Она досмотрела передачу, взяла Свету, и вышла в парк. Возле мостика через речушку сидел большой старый лебедь. Он уже не летал, а пользовался подаянием людей. На пробегающих собак, которые, как правило им не интересовались (воспитание), он шипел и вытягивал шею, угрожая своим громадным красным клювом с устрашающим бугром-наростом. Но если к нему подбегала молоденькая, детсадовского возраста собачка, лебедь мог её и ущипнуть так, что она взвизгивала и отбегала.
