Петр Алешкин - Откровение Егора Анохина

— Комиссара пымали! — радостно доложил партизан, впихнувший Мишку в комнату, и сдвинул шапку на затылок, показал свой русый чуб. — Хоронился в риге, сучара!

— Ишь ты! — засмеялся своим глуховатым голосом Булыгин, растягивая к щекам широкие усы. — От Шевякова схорониться вздумал! Шустряк! Шевяков тебя из-под земли вынет… Молодец, Шевяков! Бери лодыжку, награждаю! — указал эскадронный на чашку с мясом.

— Я нажрался уж, — отказался партизан. — Ешьтя сами!

— Ну, ступай, ступай, — сказал ему Булыгин и глянул на Мишку, который шмыгнул носом, вытер рукой усы, размазал по щеке кровь, строго прикрикнул. — Не порть аппетит, гад сопатый!

Мишка в ответ сплюнул на пол кровью.

Егор поднялся, буркнул как можно спокойнее:

— Пойду, допрошу… Обедайте…

И вылез из-за стола. Чиркун исподлобья следил за ним. Страха в его глазах не было. Они вышли. На улице Мишка высморкался, сплюнул, вытерся рукавом нового полушубка и хмыкнул насмешливо:

— Любезные у тебя ребята.

— Твои любезнее?.. Сразу к стенке.

— А хрен ли церемониться. Война есть война… Попался, становись! Ты со мной целоваться, что ль, собираешься?..

— Целоваться не будем, — ощерился Егор.

— Ну вот… Куда теперь? У какой стенки становиться?

— Туда, — указал Егор на дверь в комнату телеграфиста.

И в комнате Мишка не менял насмешливого тона. Видно, решил умереть весело. То, что он умрет сейчас, знали оба.

— Слыхал я, что ты к Антонову переметнулся, но не думал, что он так коммунистов уважает… Ты, что ль, вожак всей этой кодлы? Сотни три есть?

— Поболе, — в тон ему ответил Егор. — А чего же твое усердие Шлихтер не заметил. Разве мало ты крови у сельчан пускал? А он, ить, палачей любить.

— Я бандитскую кровь лил… тех, кто народ к счастью не пущал, на пути стоял…

— Ну да, да, Докин бандит! Митек Павлушин на пути стоял, к счастью не пущал. Чье только счастье-то? Тех, кто в Кремле окопался? Это они народ? Остальные рабы? Так, по-твоему?

— Чего ты орешь? Ты их рази не защищал?.. И чего ты меня сюда привел? Об чем нам с тобой говорить? Попался б ты мне, я б тебе душу травить не стал — враз успокоил… Какие такие тайны ты у меня выпытать хочешь? А? Про войска, режь меня, ничего не скажу!

— Ух ты! Да я поболе тебя знаю. Все приказы вашего Редьзко к нам поперед вас поступают. Тайны нашел…

— А чего же ты от меня хочешь? Покаяния? Не дождешься!.. Веди, стреляй!

— Сиди. Успеется, не минет, подыши чудока… В Масловке давно был?

Мишка не ожидал этого вопроса, замолчал, глядел исподлобья.

— Что там обо мне говорят? Знают, что я в партизанах?

— Был слух… — буркнул Мишка.

— А мать как? Не трогают?

— Живет.

— Кто же теперь в Совете? Вместо тебя?

— Нету больше Совета. Штаб Союза Трудового Крестьянства… Алешка Чистяков заправляет, — усмехнулся Мишка. — Как красные в Масловке — он буденовку свою на гвоздь вешает, как… ваши, в сундук прячет.

— А Настенька?.. — выдохнул тихо Егор.

Мишка молчал, потом поднял глаза, ответил:

— Сына ждем…

— Где она? — шевельнул одеревеневшими губами Егор.

— Этого я тебе не скажу! — твердо вымолвил Мишка. — Режь, не скажу! Нету ее в Масловке, а где она — под пытками не отвечу. Понял? Моя она! Всё. Забудь!

Они смотрели друг другу в глаза. Молчали.

— Ладно… — вздохнул Егор. — Ты мне о другом ответь, перед смертью ответь — как на духу… Не пойму я… Вот, мучил ты попа, это понятно, классовый враг — не человек, по-вашему, подлежит уничтожению. Это понятно… А зачем над Настенькой надругался, погано надругался, при всех, а потом взял да женился на ней…

— Все-таки покаяния ждешь? — усмехнулся Мишка.

— Да на кой мне твое покаяние, — поморщился Егор.

— Чего же ты хочешь?

— Не пойму я… Зачем ты женился на поруганной? Зачем тебе это? Разве мало девок?

— На кой они мне? — быстро и с искренним удивлением ответил Чиркун. — Я ить Настеньку давно люблю!

— Любишь?!

— А у тебя рази догадки не было? — снова удивился Мишка. — Да я скока раз подкарауливал тебя, када ты от нее шел. Руки тряслись, сами тянулись угробить тебя! Не знаю, как сдержался… Ты мне скоко крови попортил. Ох!

— А зачем надругался?! — снова воскликнул Егор. — Да принародно!

— Спьяну… — брякнул и замолчал, словно решаясь: говорить — не говорить, глядел на Егора исподлобья и не так весело и насмешливо, как когда входил в комнату телеграфиста, будучи уверенный, что сейчас умрет. Бравада спала. — Да не, не токо спьяну. Я тогда и тебя и ее страсть как ненавидел! Всех ненавидел, себя ненавидел. Я что хошь готов был сделать… Впрочем, я в мыслях давно держал испортить ее, а потом жениться. Рази ты не знал, что я к ней сватался, када ты на фронте был? Поп не отдал, не ровня… бедняк… Вот я ему и показал тада, кто ровня, а кто не ровня… Просто так, по-честному, я бы ее никогда не получил в жены, даже ежли тебя похарчил. За кого хошь отдал бы ее поп, только не за меня. Теперя она моя законная жена. Дитя ждем… — закончил он совсем миролюбиво, и гордо.

— Как же ты живешь с ней? Она ж тебя ненавидит… — вырвалось у Анохина.

— Кто те сказал! — засмеялся Мишка как-то совсем добродушно. — У нас с ней лад… мирно живем.

— Да разве может быть лад после такого позора?

— Какого позора? Забыто все давно… У бабы память, как у курицы. Любишь ее, и все ладно… Мож, ты мнишь, что она о тебе вспоминает? Брось! У всех баб так: с глаз долой и стал чужой. Испокон так! Не мни…

— И она с тобой ласкова?

— А как же? Я ить муж ей!Все по закону: и по-совецки, и в церкви были. Без церкви она ни в какую… В Борисоглеб ездили… Тишком… Я ее, можа, лелею боле, чем самый разлюбезный муж. Можа, када мы вдвоем, я ее со своих рук не сымаю, — Чиркун вытянул перед собой большие руки.

— Я ее все равно найду, — твердо проговорил Егор.

— Можа, найдешь, ежли тебя ране не прихлопнут, как ты меня щас, — скривил рот в ухмылке Мишка. — Как бы вы ни бегали по лесам, все равно вас переловят всех, перестреляют. Никуда ни денисся. Колчака похарчили, Деникина прогнали… А какая силища была!.. Антонов что — муха, сколько ни летай, все равно прихлопнуть.

— Я Настеньку все равно найду, — повторил Егор.

— Найдешь, а дале, — усмехнулся Мишка. — Сына моего растить будешь? Он тебе кажную минуту напоминать меня будет… А кто ты для него будешь? Отец? Нет, отцеубийца! Как бы ты его ни растил, ни лелеял, он все равно помнить будет кто его родного отца похарчил… И его угробить вы не сможете, Настенька не возьмет на себя такой грех. Она помнит, что сын в любви зачат… Найдешь, а счастья не жди! Не ждитя!

Они замолчали. Молчали долго, тягостно, слушали за дверью громкие голоса, стук тележных колес. О чем думал тогда Егор? О Настеньке? Об окончательной ее потере? Иль судьбу Мишки решал? Не помнится теперь. Забыто напрочь. Скорее всего, о себе думал, о Настеньке. Как быть с Мишкой он не знал, но чувствовал про себя, что не прольет крови его, не прольет именно из-за Настеньки. Прав Мишка, кровь его навсегда разъединит их. Если бы Чиркун погиб без его участия, тогда другое дело.

— Сына, значить, ждетя, а ежли дочь… — пробормотал Егор после долгого молчания.

— А рази дочь плохо, — откликнулся Мишка.

— Ступай! — громко сказал Егор.

— Куда? — встрепенулся Чиркун.

— Куда хочешь.

— Ага, — засмеялся Мишка. — Меня твои орлы у первого же забора шлепнуть.

Егор поднялся тяжело, открыл дверь, позвал попавшегося на глаза партизана, приказал ему проводить Мишку туда, куда он скажет.

6. Пятая труба

И из дыма вышла саранча на землю,

и дана была ей власть,

какую имеют земные скорпионы.

Долго не видел Егор Чиркуна после этого, не слышал ничего ни о нем, ни о Настеньке, ни об отце Александре. Встретились с Мишкой летом, в июне двадцать первого, после разгрома Партизанской армии Антонова. Всю зиму Егор Анохин провел рядом со Степанычем, был его адъютантом. Разделял радости его и сомнения. Зимой во всем Борисоглебском, в южных частях Кирсановского и Тамбовского уездов установилась власть Союза Трудового Крестьянства. Штаб Антонова готовил мирные Указы на своей территории. В первую очередь Степаныч запретил самогоноварение и приказал строго следить за исполнением этого Указа. Народ и Партизанская армия должны быть трезвыми, считал он.

Помнится, как немногословный, сдержанный Степаныч стал необычно подвижным, возбужденным, когда узнал о восстании матросов в Кронштадте, о забастовках в Петрограде и Москве: не сиделось ему, не стоялось на месте, помнится, как радостно вскидывал Антонов глаза на него, своего адъютанта, и приговаривал: началось, началось! Просыпается Русь! Жадно хватал свежие газеты, быстро, шурша, распахивал, вглядывался в третью страницу, где обычно печатались вести из Центра, говорил вслух с досадой: