Кристофер Бакли - С первой леди так не поступают
— Я спрашивал себя, случится ли это, — сказал Бойс.
Бет положила голову ему на грудь.
— Ты знал, что случится.
Они лежали в постели, среди скомканных простыней. В коридоре, за двойными дверями, молча кипели от злости агенты Секретной службы. Был вечер пятницы, в субботу суд не заседал, и на Бойсовом командном пункте царила тишина.
— Где ты их раздобыла? — спросил Бойс, нащупывая под простынями пушистую, шелковистую вещь. Он поднял ее повыше, чтобы лучше рассмотреть.
— Правда, они ужасны? Я позвонила подруге в Лос-Анджелес и уговорила ее их купить. Не волнуйся. Она осторожна. Эта покупка не из тех, которые я стала бы афишировать, используя свою карточку «Американ экспресс». Так что теперь вопрос наконец решен.
— Не совсем. Теперь мы знаем, как ты выглядишь в открытых трусиках на норковом меху. Но так и не узнали, как бы ты выглядела в них тогда, когда училась на юрфаке.
— Еще более нелепо, чем сейчас.
— Даже не верится, что сегодня ты пришла в них в суд. А что, если бы тебе понадобилась срочная медицинская помощь, привезли бы тебя в больницу, положили на операционный стол — а на тебе эти штанишки? Какой заголовок в газете!
Бет прижалась к нему.
— Ты был бесподобен.
— Ты и сама не оплошала.
— В суде! Не обольщайся.
— А-а. Ну, а как тебе было со мной сейчас?
— Гм, ничего, терпимо.
— Твой счет только что вырос на миллион долларов.
— Ты был изумителен. Как бог.
— Скидка десять процентов.
— Совсем как в былые времена.
Странно было предаваться любви с некогда близкой партнершей после четвертьвекового перерыва. Бойс удовлетворенно перебирал в уме метафоры. Может, это все равно что выпить выдержанного вина из старых погребов? Или, скорее, — все равно что войти в сад, где виноград созрел и превратился в…
— Журналисты утверждают, что всё кончено, — сказала Бет.
— Журналисты не присяжные. Но ты же слышала, что сказал Влонко. По-моему, я еще никогда не видел его таким довольным.
— Влонко, — сказала Бет. — Ясновидец, читающий чужие мысли.
— По его словам, присяжные шесть, семь, десять и тринадцать то и дело кивали, когда я допрашивал Бернама.
— Тринадцатый — это…
— Детский нейрохирург-гомосексуалист немецкого происхождения. Субъекта более строгих правил просто нет в природе. И даже он кивал. — Бойс удовлетворенно вздохнул. — Не хотелось бы сглазить… боги круглые сутки начеку… но, по-моему, нам удастся закрепить успех. По-моему, дело идет к оправданию. Мало ли что, чем черт не шутит, но, по-моему, тебя признают невиновной.
Бет дотянулась до пачки сигарет и закурила.
— А потом я хочу снова начать строить свою жизнь, — сказала она. — Только не так, как прежде. Самостоятельно.
— Ты молода.
— Более или менее.
— Привлекательна.
— Более или менее.
— Умна.
— Будь я умна, не влипла бы в эту историю.
— У тебя хватило ума нанять хорошего адвоката.
Бет приподнялась на локте и повернулась к Бойсу. Она сияла от возбуждения.
— Бойс, я хочу дать показания.
— А?
— Хочу дать показания.
— Что ты куришь — сигарету или косяк? Ты спятила?
— Нет, я хочу дать показания.
— Я не намерен это обсуждать.
— Почему?
— Эта затея настолько безрассудна, что даже не поддается осмыслению. Выиграть это дело — задача непростая. Может, ты заметила? И если мы его выигрываем, это еще не значит, что можно забивать себе голову безумными идеями.
— Дело ты ведешь блестяще. Я первая это признаю. Знаю, ты всю душу вкладываешь в свою работу. Но люди по-прежнему считают меня убийцей. Слышал, что сказали сегодня по телевизору?
— Какая разница, что думает публика? Найми агента по связям с общественностью. Как его там? Нейлора, представителя Бабетты. Он и Саддама Хусейна смог бы выставить Санта-Клаусом.
— Спасибо. Деликатности тебе не занимать.
Перемени тему, быстрее!
— Надо попить водички. Ох уж эти гостиницы. У меня во рту просто пустыня Мохаве.
Бойс отправился на поиски воды. Голова у него шла крутом. Поразительно. За двадцать пять лет политической деятельности человек превращается… в политикана. С нее еще не сняли обвинение в убийстве, а она уже планирует возвращение в политику. О чем она только думает? Да она вообще ни о чем не думает, как и двадцать пять лет назад, когда вышла за Бога Войны. Мини-бар. Там должна быть вода. Охлажденная дорогая вода из какого-нибудь источника в Финляндии или Уэльсе, такая чистая, что в ней можно промывать контактные линзы.
Бойс вернулся с маленькой бутылочкой воды за девять долларов и снова лег. Он крепко прижался к Бет. Ее тело было уже не таким чутким и податливым, как минуту назад.
— На перекрестных допросах персонала, — сказала она, лежа спиной к нему, — ты выставил меня сущей стервой. Леди Бетмак.
— Ну и что? Главное — это поможет тебе избежать приговора за убийство.
Она повернулась к нему лицом.
— А что толку? Меня оправдают, а все по-прежнему будут считать, что я виновна. И что я — настоящая Джоан Кроуфорд среди первых леди.
— Что толку, если тебя оправдают? Не считая того, что ты не просидишь всю оставшуюся жизнь в федеральной тюрьме? Или избежишь смертной казни? Сложный вопрос. Надо подумать.
— После этого мне нужно будет как-то жить.
— М-да, тебе легко угодить.
— Если я дам показания, то смогу доказать, что я не только не убийца, но и не первая стерва.
— Послушай меня: присяжные, возможно, собираются признать тебя невиновной в убийстве. Уверяю тебя, это и есть наша главная цель. Единственная цель. Ведь оправдание значит, что ты никого не убивала.
— Нет, это не так. Оно всего лишь значит, что я избежала наказания. Я стану О-Джеем Симпсоном первых леди. И что тогда прикажешь делать — постоянно околачиваться на общедоступных полях для гольфа в поисках настоящих убийц?
— Это лучше, чем в течение ближайших сорока лет работать в тюремной прачечной. Не говоря уже о смертельной инъекции.
— А что, если мне захочется продолжить общественную деятельность? Что, если захочется самостоятельно баллотироваться на государственную должность? В Сенат.
Бойс уставился на нее, но таращить глаза в полутьме не имело смысла.
— Бет, я знаю, тебе приходится несладко, всё это чревато стрессом.
— Пожалуйста, не надо разговаривать со мной как с душевнобольной.
— Не буду, если ты перестанешь вести себя, как душевнобольная. Слушай, Ф. Скотт Фиццжеральд ошибался, считая, что в жизни американцев второго акта не бывает. Посмотри на Чарльза Мэнсона — у него есть собственный вебсайт. Когда всё это кончится, ты сможешь заниматься всем, чем заблагорассудится. Боже мой, да одна только именная продукция будет приносить достаточный доход, чтобы… оплатить мой счет!
— Я не намерена, — ледяным тоном сказала Бет, — давать разрешение на использование своего имени на этикетках. Это удел членов британской королевской семьи, страдающих избыточным весом, и практиканток из Белого дома, страдающих избыточной сексуальной озабоченностью.
— Как же ты собираешься оплатить мой счет? Ну ладно, что-нибудь придумаем. — Бойс принялся покусывать ее в ухо. — В крайнем случае возьму натурой.
— Перестань. Между прочим, согласно исследованиям Американской ассоциации адвокатов, три четверти населения считают, что подсудимый, который не дает показаний, либо виновен, либо что-то скрывает.
— В кои-то веки я согласен с тремя четвертями населения Америки. Знаешь, сколько раз я разрешил клиенту дать показания на процессе по уголовному делу? Два. Первым был семидесятивосьмилетний главарь мафии, больной застарелой эмфиземой. Его я посадил на место для дачи показаний, чтобы присяжные услышали, с каким присвистом он дышит. Им стало так жаль старика, что они отпустили его умирать домой. Вторым был католический кардинал, обвиненный в порочной связи с мальчиком-служкой. Дело было двадцать лет спустя, и служка уже страдал пристрастием к героину, крэку и алкоголю, а также еще тремя нехорошими болезнями. Вот он и решил вытрясти деньги из своего бывшего приходского монсеньора, который к тому времени стал одним из главных князей американской католической церкви. В данном конкретном случае кардинал оказался невиновным. Знаю, клиент, который и в самом деле невиновен, — большая редкость. Мне следовало бы заказать его чучело. Как бы там ни было, я посадил его на место для дачи показаний — ведь не так уж и часто тебе попадается невиновный клиент, который одевается в пурпурную мантию и носит на груди крест величиной с монтировку.
— И что же?
— Его признали виновным. И ты еще хочешь давать показания.
Бет погасила окурок.
— Все годы, прожитые с Кеном, все эти ужасные годы, я молча сносила оскорбления, подставляла другую щеку, на всё закрывала глаза, работала как вол. Мне уже за сорок. У меня нет ни денег, ни реальных средств к существованию, разве что именной антиквариат, которым сподручно убивать мужей. Я вдова… не перебивай, пожалуйста… и все считают меня вероломной убийцей, укокошившей героя войны плевательницей. Это несправедливо! И я не намерена с этим мириться. Я не намерена выходить из зала суда в общество людей, которые будут показывать на меня пальцами в аэропортах, как на некое ископаемое чудище, не решающееся включать телевизор, потому что Джей Лино и Леттерман, возможно, поливают меня дерьмом в своих монологах, да и то лишь ввиду отсутствия других сенсационных новостей. Откровенно говоря, по сравнению с этим стирка белья в тюрьме… да и капельница со смертельным раствором… представляются чуть ли не благом. Если бы я хотела добиться оправдания при помощи юридических тонкостей, я бы наняла Алана Крадмана, Плейто Качериса или какого-нибудь другого ловкача. Но мне необходимо выиграть, и поэтому я наняла тебя. Не «не проиграть». Выиграть. Ты сказал, что в первый день я должна войти в зал суда с таким видом, словно пришла принимать их извинения. Ну, а выйти я собираюсь так, словно их извинения уже приняла и теперь готова принять извинения всего мира.
