Павел Хюлле - Тайная вечеря
Он вернулся за столик, весь дрожа. Женщина, должно быть, посвящена в тайну и дала ему это понять. С какой бы еще стати она стала произносить такие слова, как «Тайная вечеря» или «Армагеддон»! Значит, он попал в нужное время в нужное место — не зря же она добавила: «Нынче все опаздывают». Не допив второго стакана, он расплатился и свернул в узкий переулок, в самом начале которого наткнулся на общественный туалет, куда и зашел — всего на минутку задержался у писсуара.
Нужную дверь он узнал без труда. Через нее постоянно кто-то входил или выходил. Чтобы удобнее было наблюдать, он перешел на другую сторону улочки и присел на каменную оградку вокруг пожолкнувшего от собачьей мочи газона.
Сейчас он был спокоен. Время уже не тянулось еле-еле, а голубой шарик, который он держал на веревочке в правой руке, легонько покачивался от слабых дуновений ветра. Единственное сомнение касалось стеклянного дома. Стеклянным он был с той стороны, которая выходила на площадь, а здесь стену из песчаника начиная со второго этажа всего-навсего прорезали ряды узких окошек. Но раз женщина открыла ему секрет, наверняка все так и было задумано. Он чувствовал, что великая минута близится, что вот-вот его подхватит высоченная волна и унесет, куда он пожелает.
Ты, конечно, догадываешься, что уже скоро он увидит входящих в театр через служебный вход приглашенных Матеушем гостей и узнает в Бердо смешного человека, который пару часов назад кружил, как шмель, возле базилики Пресвятой Девы Марии. А также не знакомых ему — но знакомых тебе — Выбранского, Леваду и Семашко — и еще нескольких человек, которым в этой хронике будет посвящено всего два-три слова. И конечно же, ты верно предполагаешь, что тому, кто в этой главе назван Двенадцатым, я уделю еще пять минут. Но не бойся — оружием, что лежит в правом кармане элегантного пиджака, он за длинным столом на театральной сцене не воспользуется.
«А если не там, то где?» — догадываюсь, спросишь ты. Законный вопрос! Я отвечу тебе, но позже. И так уже, сопутствуя Двенадцатому, я немного опередил события. Хроника — это хроника. Придется вернуться на несколько часов назад: Бердо как раз выходит из Свободного университета, Левада только еще подъезжает к первому из трех наших городов над заливом, Выбранский застрял в пробке, а Семашко, войдя в кафе «Маска», видит Инженера, который условился встретиться здесь с Выбранским и уже тридцать минут напрасно его ждет. Раздраженный и злой — как всегда. Что же касается шарика в руке Двенадцатого — это не сентиментальная выдумка хроникера, а факт. Все, кто запечатлен на фотографии, потом спрашивали: почему он пришел с шариком? Даже если он псих — а кто, как не псих? — надо полагать, знал, зачем идет в театр, но шарик оставить в проходной не захотел. Почему? Послушай, что было дальше.
Глава VII,
где речь пойдет о множестве важных вещей: например, о деятельности Инженера на художественном поприще и его споре об искусстве с Семашко, а также о свитке Захарии в костеле ксендза Монсиньоре; начнем мы, однако, с Левады, который…
…не мог налюбоваться красивым лицом случайной попутчицы, попросившей ее подвезти. Было в ней что-то девичье, хотя, пожалуй, тридцать уже стукнуло. Когда она задавала ему вопросы, в глазах вспыхивали яркие искорки.
— А вы кем бы предпочли быть: Иоанном или Петром? Вашему другу, художнику, следовало бы заранее всем сказать. Думаю, позировать, даже для фотографии, легче, зная, кем ты будешь. Да и вообще, зачем сейчас рисовать Тайную вечерю? Кому это интересно?
В ответ на последний вопрос Левада только пожал плечами. А вот на предыдущий ответить смог.
— Сегодня никто не перечислит всех двенадцати апостолов, даже если очень постарается. И с восьмерыми-то без шпаргалки не обойтись. Попробуйте сами.
Она, смеясь, загибала пальцы на правой руке.
— Сейчас, сейчас, значит, так: Симон, Петр, Иоанн, Андрей, Иаков. Ну вот, уже пятеро!
— Четверо. — Он переключил скорость. — Симон и Петр — один и тот же человек. Если вы имели в виду того самого Симона.
— Серьезно? — она не пыталась скрыть удивление. — А что, был еще другой?
— Симон Ревнитель, или Зелот.
— Да вы ксендз, а не врач! И все эти сорок километров меня обманывали. Что дальше?
Он уже пожалел о своей минутной откровенности, когда сказал ей, зачем едет в город. «Еще немного, — подумал, — и она спросит, верю ли я в Бога».
— Вы, хоть и ксендз, не верите в Бога, да? — услышал он ее голос. — Пожалуйста, не подумайте, что я вас осуждаю. Большинство ксендзов, которых я знаю, не верят. Ну, может, атеистами их нельзя назвать, это вам не коммунисты. Однако не верят. Или скажу иначе: во что-то там они верят. В какую-то силу. Закон. Может быть, в добро? Нет, вряд ли, слишком уж мало они творят добра, во всяком случае не больше, чем простые смертные. Уж кто, как не священники, обязан делать добрые дела, верно? А не, скажем, психи. Вы согласны? Психи…
— Я не ксендз, — чуть ли не рявкнул он, но тут же взял себя в руки. — Просто читал кое-что на эту тему.
В машине воцарилось молчание. Возле эстакады полиция направила их в объезд. Вместо того чтобы выехать на главную артерию, соединяющую все три города над заливом, пришлось, как и направляющимся в порт фурам, тащиться по улицам. Через несколько минут Левада заметил перед собой троллейбус. В этом не было бы ничего удивительного, если б троллейбусную линию не ликвидировали добрых два десятка лет назад. Откуда же он взялся? Едет нормально, с дуги время от времени сыплются искры… Потом взгляд доктора невольно упал на Управление океанскими линиями, где давно уже не сидели арматоры, — их вытеснили разные банки и фонды. Но сейчас на здании красовалась прежняя неоновая вывеска с характерными буквами и гордым силуэтом трансатлантического лайнера. Возле адмиралтейства — именно туда отправляли легковые автомобили — Левада, будто вернувшись на двадцать лет вспять, увидел на месте дешевой пиццерии бар «Капитанский». Оттуда как раз выходили — не считая офицера торгового флота — несколько молодых людей. Длинные волосы, широченные брюки, какие-то подвески и бусы — да это же все было давным-давно. Компания весело зашагала к превращенному в музей эсминцу и парусникам, причаленным у набережной. Сразу за перекрестком, сворачивая на главную улицу, Левада заметил террасу кафе «Роксана», которое закрыли в эпоху позднего коммунизма. Как и в те времена, когда он издалека наблюдал за поджидающими иностранных моряков жрицами любви, сейчас их там собралась целая стая. Даже в покачивающейся над пестрой толпой проституток большой маркизе с надписью «Кооператив ВМЕСТЕ» было что-то ностальгическое, хотя и сюрреальное. Можно подумать, Феллини снимает фильм в одном из трех наших городов на берегу залива! Призрачные картины появлялись и исчезали, будто кто-то с неведомой целью старался поразить доктора, ненадолго извлекая из темного колодца клочья минувшего времени. Неужели это только обман зрения? Но троллейбус-то ведь настоящий, как и проститутки на террасе «Роксаны».
Когда же Левада увидел на главной улице большую вывеску с надписью «Певекс»[77], а перед магазином радиотоваров длиннющую очередь, он понял, что по неизвестной причине попал в боковую, потерянную ветвь времени, — иными словами, с ним случилось нечто, о чем он лишь читал у Шульца и Лема.
Он не был уверен, видит ли его спутница то же самое, но, когда они проезжали мимо продовольственного магазина с надписью «КОМИССИОННЫЙ — ИМПОРТНЫЕ ТОВАРЫ», перед которым, несмотря на внезапно поваливший снег с дождем, толпились люди, услыхал ее голос:
— Снег — летом? А вы обратили внимание, как они одеты?!
Машина ползла в веренице автомобилей, разбрызгивая грязную жижу. Осенние пальто, плащи, дубленки, береты, шапки, сапоги и ботинки прохожих, казалось, взяты напрокат на складе киностудии, но на маскарад это не было похоже. На лицах — усталых, серых — отпечатались безнадежность и опаска. Машину с доктором и его спутницей провожали недружелюбные взгляды.
— Куда мы попали? — спросила она с нескрываемой тревогой. — Что, не было другой дороги?
— Сюда нас направили, — резонно ответил доктор. И, включая щетки, добавил: — И правда очень странный объезд.
Снег с дождем усиливался. Навстречу, обдавая прохожих грязью, проехали два военных бронетранспортера, а за ними «скорая» с включенной сиреной.
Спутница доктора была на грани истерики.
— Ну нельзя же так! — она чуть не плакала. — Должен быть хоть минимальный порядок По крайней мере с временами года! Бред какой-то!
Они застряли в пробке среди таких же заблудившихся автомобилей с растерянными водителями и пассажирами. Доктор внезапно сказал:
— Вы спрашивали, верю ли я в Бога. Вообще-то, я мог бы сказать, что, хотя и не ксендз, верю. Была у меня однажды встреча… Понимаете? Не озарение. Не интуиция. Не открытие. А именно встреча.
