Герхард Рот - Тихий океан
Гости вышли из церкви и выстроились во дворе трактира. Трактирщик заранее расставил там ряды столов, скамеек и стульев. Ашер смотрел, как стар и млад стали взбираться на столы, а родня уселась на стулья. Трактирщик установил перед группой камеру на штативе и принялся командовать, давая указания. Ашер, все время наблюдавший за этой сценой из окна, увидел, как последними строились у ног новобрачных музыканты. Каждый раз, когда трактирщик произносил «Внимание! Снимаю!», раздавался взрыв хохота, но потом наступала мертвая тишина. Однако гости пока не пошли в трактир, а разъехались по близлежащим ресторанчикам выпить. Батрак и толстяк, с которым он играл в карты, тоже исчезли.
По просьбе трактирщика Ашер проследовал за ним в кухню, где хлопотали его жена с двумя сестрами. На свадьбу закололи двух свиней, зарезали два десятка кур и притащили их в трактир: маринованное и обсыпанное сухарями мясо томилось в больших кастрюлях, салат готовили в умывальных тазах. Потом трактирщик показал ему стол, поставленный в помещении, которое он называл «бальным залом». Потолок зала поддерживали две стальные, крашенные белой краской колонны, дощатый пол был желтый. В самой середине зала стоял стол. Между круглыми светильниками висели гофрированные бумажные гирлянды, оставшиеся со времен последнего бала.
— Здесь мы проводим репетиции оркестра, — пояснил трактирщик.
Он показал Ашеру эстраду для музыкантов и танцплощадку на скрытой во тьме веранде. Оркестр уже установил динамики. Трактирщик погасил свет, случайно задел выключатель бального зала, и они тотчас погрузились во мрак. В темноте трактирщик пошел к выходу, натыкаясь на стулья.
— Раньше, когда всем еще заправлял мой отец, не обходилось без драк. Тогда ведь вино было совсем другое — от непривитых, негибридных лоз: арамон, хантингтон, изабелла… Посетители набирались, и давай друг друга охаживать… Чуть ли не на каждом холме тогда был открыт кабачок с парой простых столиков и стульев. По воскресеньям крестьяне пировали на лугах, бывало, кто-нибудь наигрывал на гармошке.
Он тщательно запер дверь. На стенах возле входной двери висели чучела диких уток, фазанов, ореховок, одной иволги, сорок и ворон. С ними соседствовали оленьи рога. Трактирщик, встав рядом, поведал, когда и где его отец застрелил какого зверя и птицу. Он достал из жилетного кармана серебряные часы и завел их, а потом поставил на несколько минут вперед:
— За двенадцать часов они отстают на десять минут, — пояснил он. — А ночь сегодня будет долгой.
Когда вернулись подвыпившие гости, было уже темно. Они расселись за столом, на котором, поверх белоснежной скатерти, были расставлены глубокие тарелки, под ними — мелкие, бокалы для вина, салфетки в стаканчиках, цветы, сдоба, сияющие столовые приборы, а венчал все это великолепие нарядно украшенный свадебный торт. Тем временем Ашер собрался домой. Но не успел он выйти из трактира, как на крыльце появился Хофмайстер, без пиджака, и крикнул ему:
— Куда это вы?
Ашеру пришлось остановиться, и Хофмайстер окликнул его еще раз.
На столе, в больших разукрашенных супницах с черпаками, уже дымился суп.
После ужина остальные мужчины тоже освободились от пиджаков, оставшись в белых рубашках с манжетами, расстегнули воротнички, ослабили узлы галстуков. Ашер тоже снял пиджак. После возвращения гостей он повеселел. Да и просьба Хофмайстера остаться его обрадовала.
— Я венчался тридцатого апреля, — произнес тесть Цайнера. — Мы тогда, — дороги-то проезжей, само собой, не было, — шли в церковь пешком. Вокруг все цвело. Что же в апреле-то цветет? Поди, вишни да абрикосы… Все луга были усеяны желтыми одуванчиками… Сперва мы зашли за невестой. А потом с ней, она была в белом, почти час шли в церковь. По пути заходили во все дома. Некоторые уже набрались вина, и виноградного, и плодового, которым нас везде угощали. Праздновали мы дома. Мы одолжили столы и стулья, приборы и посуду. Готовили соседские хозяйки. Танцевали под музыку, а играли все мои знакомые. Чего-чего, а музыканты у нас не переводятся, уж повеселиться мы любим.
Оркестр заиграл вальс, жених пригласил невесту, и гости последовали их примеру. Ашер смотрел, как батрак стремительно кружит в танце жену Хофмайстера, а она смеется, разевая беззубый рот. После танца она, пошатываясь, приложив руку ко лбу, нетвердыми шагами прошла к своему стулу. Ашер долил себе вина из большого графина. Один раз, когда дамы приглашали кавалеров, к нему подошла вдова и пригласила на «Снежный вальс»[13]. Его поразило, как легко и ловко она двигается. Заметив его удивление, она сказала: «Танец — вот наше истинное наслаждение».
По мере того, как празднество набирало силу, пары вращались в танце все быстрее. Невеста смеялась все чаще, пряди волос и ленты то и дело падали ей на лицо. Какое-то время Ашер вслушивался в глубокое звучание баритоновой трубы. В нем Ашеру чудилась странная, завораживающая уверенность. Но тут объявился Хофмайстер и хлопнул его по плечу. Он пришел представить своего младшего сына.
— Вы с ним еще не знакомы, его несколько недель тому назад зацепило сверлильным станком, — сказал он. — Только что вышел из больницы. Ну-ка, покажи господину Ашеру рубцы.
Молодой человек сел на свободный стул рядом с Ашером и расстегнул рубашку.
Ашер увидел несколько красных полос, пересекавших грудную клетку и в свою очередь пересеченных рубцами швов.
— Ему наложили больше трехсот швов, — похвастался Хофмайстер. — Можете себе представить, как тяжело его ранило.
Он велел сыну застегнуться и отправился вместе с ним пить ликер. Некоторое время Ашер просто сидел и наблюдал за гостями. Один из них приглашал на танец дам, с трудом поднявшись с места и неуверенно двигаясь вдоль длинного стола. Едва какая-то из дам поворачивалась к нему, как он немедленно ее приглашал. Когда дама вставала со стула, он просил разрешения ее пригласить у стоящего поблизости мужчины. Потом он совершенно безучастно провожал дам на место. Напротив Ашера сидела старуха в платке с угрюмым выражением лица. Когда он заговорил с ней, она не отвечала, однако милостиво соизволила принять от него тарелку супа и не возражала, когда он налил ей в бокал вина, впрочем, никак не изъявив согласия. Теперь она с тем же угрюмым выражением ела пироги и то и дело быстро подливала себе вина из графина. Сидевшая рядом пара помоложе, черноволосый мрачный мужчина и толстая невзрачная женщина, перешептывалась, явно о старухе. Стоило ей встретиться с ними глазами, как они бросали на нее укоризненные взгляды, осуждающе качали головами и делали строгие лица. Но старуху это нисколько не волновало. Она подливала и подливала себе вина, и, покосившись на нее спустя некоторое время, Ашер понял, что она заснула, облокотившись на руку. Как только молодые люди заметили, что Ашер обратил на спящую старуху внимание, они попытались ее растолкать, но тщетно. Потом она неожиданно встрепенулась, набросилась на булочки и принялась поглощать их с громким чавканьем, словно нарочно для того, чтобы позлить молодых людей.
За это время Ашер успел понаблюдать за невестой, которая потанцевала с одним из гостей. После польки она с рассыпавшимися по плечам волосами бросилась вон из зала, гость отер салфеткой пот со лба и улыбался, пока ему казалось, что на него все смотрят, а потом осушил бокал вина.
— В первый раз призрак покойной жены явился мне спустя три недели после смерти, — громко поведал присутствующим тесть Цайнера. — Прохожу я этак по двору, раненько, часиков этак в пять или в шесть, и тут она — раз! — так прямо на солнце, точно из-под земли выросла. Я у нее и спрашиваю, чего, мол, тебе надобно? А он отвечает, мол, не сердись. Тут я ее спрашиваю, а на что это мне, мол, сердиться? А она отвечает, сам знаешь, на что… Нет, чтобы мне тогда сказать: «С нами крестная сила!», — а я, слово за слово, и в беседу с ней какую-то ввязался, а тут она раз! — и пропала. И вот потом является она мне во сне. Сказала, что, мол, не печалится, радуется. Тогда я ее спросил, как, мол, оно «там». А она и отвечает, что живет, мол, в подземном дворце, да выполняет нетрудную работу. Она, мол, и еще несколько женщин чинят красивое платье. Ты что, не веришь? — спросил он соседа.
— Почему не верю? Еще как верю! — откликнулся тот.
Музыка ненадолго смолкла, и Ашер вышел подышать свежим воздухом. По дороге он столкнулся с невестой, которая как раз выходила из кухни, где снимала корсет. У нее сполз чулок, и она на ходу подтянула его прямо сквозь белое платье. Она приветливо ему улыбнулась, и он сразу же смутился оттого, что невольно за ней подсматривал. Ашер и в самом деле чувствовал себя вполне уютно. Он немного постоял у крыльца и оттуда послушал, как поет кто-то из гостей (потом выяснилось, что один из свидетелей).
Войдя в бальный зал, Ашер ощутил, как дощатый пол подрагивает под ногами танцующих. Это его позабавило. Он снова уселся за стол и принялся разглядывать танцоров, на сей раз обратив внимание на пожилого мужчину, который танцевал с девочкой, словно случайно трогая то попку, то маленькую неразвитую грудь. Девочка плясала с отсутствующим выражением лица, точно ничего не замечала. Ашер вспомнил, что он уже не раз становился свидетелем подобных сцен. Если девочка воспринимала все это с полным равнодушием, значит, происходящее в порядке вещей. В зал вошел парень со шрамами на груди, и кто-то из гостей встретил его радостным: «Хайль Гитлер!» Возможно, Ашер пропустил бы этот возглас мимо ушей, если бы не сегодняшний разговор с толстяком, который сейчас как раз сидел за столом напротив. К тому же, когда он услышал нацистское приветствие, ему вспомнились избитые фразы, которыми обменивались гости, особенно развеселившись и расходившись: «Помирать, так с музыкой!», «Счастливые часов не наблюдают!»,[14] и весь зал неизменно разражался взрывом хохота.
