Ирен Немировски - Бал. Жар крови
Элен, подруга моя, помнишь ли ты первый день, когда мы познакомились? Франсуа знал тебя еще девочкой. После помолвки Колетт, когда вы пили у меня пунш, Франсуа рассказывал о вашей встрече. Меня это не касается. Я узнал тебя, когда ты была уже не ребенком, а женщиной, прикованной к престарелому мужу и мечтающей только о его смерти, чтобы выйти замуж за Франсуа. Его в то время не было, он находился за границей. Он преподавал французский в одном из университетов Богемии. А я вернулся из длительной поездки. Ты же была красивой и молодой, и ты тосковала. Но постой. Давай приведем в порядок наши воспоминания.
Первым мужем Элен был некий Монтрифо, кузен моей матери. Когда Элен вышла замуж, я жил в Африке. Это произошло до войны 1914 года. В момент моего отъезда Элен была еще ребенком. Тем не менее я помню: когда моя мать сообщила мне об этой свадьбе — милая женщина посылала мне каждую неделю своего рода сводку, в которой сообщала обо всех событиях и людях в нашей округе, скорее всего, стремясь вызвать во мне ностальгию и желание вернуться, — я долго думал об этой почти незнакомой девочке. Припоминаю душную ночь, дымящийся фонарь в углу, гекконов, преследующих мух на белых стенах, мою негритянку Фифе в зеленом тюрбане. Я читал письмо, мечтал, представлял себе этот несуразный союз и вдруг громко произнес: «Как жаль».
Возможно, будущее предсказать нельзя, но, как мне кажется, некоторые очень бурные чувства дают о себе знать неким странным сердцебиением задолго до того, как они нами овладевают. Например, я понял, узнал ту зловещую грусть, какую всегда ощущал в сумерках на вокзалах только годы спустя, во время войны, когда я был солдатом и ждал на станции поезда, который должен был везти меня на фронт. Так же и любовь легко коснулась моего сердца за годы до того, как по-настоящему вошла в мою жизнь. В ту африканскую ночь мне было жарко, хотелось пить, я дремал, проваливался в сон, и во сне я был с молодой француженкой. Но всякий раз, когда я подходил к ней, она убегала. Я протягивал руки и на мгновение дотрагивался до ее свежих щек, мокрых от слез. Я думал: «Почему эта девушка плачет? Почему она не дает себя поцеловать?» Я хотел прижать ее к себе, но она исчезала, и я искал ее в толпе, напоминавшей воскресных прихожан из провинции, толпу крестьян, облаченных в грубые черные блузы. Я даже вспоминаю следующую деталь: порывистый ветер, дующий непонятно откуда, раздувающий эти блузы, как паруса. Несмотря на то что во сне лицо молодой женщины оставалось скрытым от меня, проснувшись, я сказал себе: «Надо же, мне снилась эта маленькая Элен, которая только что вышла замуж за Монтрифо».
Наконец два года спустя я вернулся во Францию.
Моя мать могла бы удержать меня, если бы позволила мне жить по-своему: проводить дни в лесах, а вечера подле нее. Но, естественно, она стремилась меня женить. В наших краях брачные союзы заключаются во время торжественных банкетов, на которые приглашают всех девушек на выданье. Мужчины являются туда, мысленно подсчитывая сумму приданого и ожидаемого наследства, как приходят на аукцион, заранее зная изначальную цену каждого предмета. Но в обоих случаях неизвестно, насколько эта цена может подняться.
Обеды в моей провинции! Густой суп, в котором ложка стоит вертикально, щука из собственного пруда — огромная, жирная, но до такой степени костлявая, что кажется, будто ты держишь во рту связку хвороста. К тому же никто не произносит ни слова. Все толстые шеи наклонены вперед, все медленно жуют, как коровы в стойле. После щуки подают первое мясное блюдо, по возможности жареного гуся, затем второе мясное блюдо, на этот раз под соусом, распространяющим аромат приправ и вина. К концу, после того как подан сыр, который все едят с кончика ножа, выносят круглый пирог с яблоками или вишней, в зависимости от времени года. После этого остается лишь войти в гостиную и выбрать себе спутницу жизни среди сидящих кружком девушек в розовых платьях (до войны все девушки на выданье носили розовые платья, от бледно-розового оттенка драже до ярко-розового цвета разрезанной ветчины), среди всех этих девушек с маленькими золотыми медальонами на шейках, с волосами, уложенными в узел на затылке, и в ажурных перчатках на красных руках. Там же находилась и Сесиль Кудрэ, которой тогда было тридцать два или тридцать три года, но в надежде найти ей мужа ее все еще вывозили, вырядив в розовый наряд девственности. Бедная, увядшая, иссохшая девушка сидела, поджав губы, неподалеку от своей сводной сестры, недавно вышедшей замуж и счастливой.
В первый вечер, когда я увидел ее, на Элен было красное бархатное платье, что в то время и в том обществе выглядело довольно вызывающе. У молодой женщины были черные волосы… Мне бы хотелось описать ее внешность. Но не могу. Видимо, с самого начала я смотрел на нее с близкого расстояния, как на все, что мы страстно желаем. Какие очертания и цвет имеет фрукт, который вы подносите ко рту? Кажется, с первого дня мы смотрим на женщин, которых любим, как я любил ее, с расстояния поцелуя. Черные глаза, кожа блондинки, красное бархатное платье, пылкий взгляд, радостный и взволнованный одновременно, характерное для молодости выражение вызова, беспокойства и порыва… Помнится, ее мужу было столько же лет, как дядюшке Декло, когда он умер, но он не был крестьянином: мой кузен работал нотариусом в Дижоне и был богат. Он отошел от дел за несколько месяцев до женитьбы и купил дом, который Элен получила в наследство и где она живет сейчас со своим вторым мужем и детьми. Ее муж был высоким седовласым стариком, худым и болезненным. Моя мать рассказывала, что в свое время он был красив и имел успех у женщин. Он не позволял своей молодой жене отходить от него ни на шаг, а когда она удалялась, он звал ее голосом тихим, как вздох: «Элен», и тогда она… О, с каким нетерпением она поводила своими еще худенькими плечиками, которые вдруг вздрагивали, как молодой конь дрожит, ощутив прикосновение кнута… Я думаю, что он так звал ее именно ради удовольствия увидеть это гневное движение и сладострастно почувствовать, что она ему покорна. Увидев ее, я вспомнил свой сон.
Тогда я был молод. Интересно, сохранился ли мой облик в глубинах чьей-либо памяти? Элен его точно забыла. Но, может быть, одна из состарившихся девушек в розовых платьях, которая с тех пор меня не видела, вспоминает о худом загорелом молодом человеке с маленькими черными усиками, под которыми блестели острые зубы. Однажды я рассказывал Колетт о своих закрученных кверху усах, чтобы рассмешить ее. Нет, я не был типичным молодым человеком образца 1910 года, как их представляют, с прямым пробором и с напомаженной, как у воскового манекена в парикмахерской, головой. Я был более подвижный, более сильный, веселый и удалой, чем современные молодые люди. Марк Онет отчасти похож на меня в молодости. Как и он, я не был обременен излишними добродетелями. Я был в состоянии бросить в воду ревнивого мужа, напиться, приударить за женой ближнего своего, подраться, выдержать любое напряжение и любой климат. Я был молод.
Итак, наша первая встреча произошла в провинциальной гостиной, где стоял рояль с открытой крышкой, скалясь всеми своими клавишами. Девушка в платье цвета лосося пела: «Сегодня больше, чем вчера, и меньше, чем завтра»[30], провинциальная семья дремала, с трудом переваривая жареного гуся и рагу из зайца, а рядом со мной сидела женщина в красном платье; так близко, что стоило только протянуть руку, чтобы до нее дотронуться, как в моем сне, так близко, что я чувствовал нежный, свежий запах ее кожи, так близко, но в то же время так далеко…
Возвращаясь в тот вечер к себе, я твердо решил вновь увидеть Элен и составил в голове четкий план обольщения. Ей едва исполнилось двадцать лет, ее муж старик, она красива. Мне казалось, что долго противостоять мне она не сможет. Я представлял себе ряд невинных встреч в начале, затем более тайные и более преступные свидания, и через несколько месяцев, как раз к моменту моего отъезда — развязку. Странно подумать спустя столько лет, что наши отношения протекали именно так: я придал им общую форму в моих желаниях и мечтах. То, чего я не мог предвидеть, — это заключенное в них пламя и еще пепел, который не остынет и сможет обжечь мне сердце после стольких лет. Какая это странная вещь — событие, повинующееся нашим желаниям! Еще ребенком на пляже я любил играть в игру, которая определила все мое будущее: во время отлива я рыл в песке траншею, и вдруг по этому начертанному мною руслу устремлялось море, да с такой силой, что на своем пути оно рушило мои замки из гальки и запруды из водорослей; оно сметало, уничтожало все и отступало, оставляя меня с тяжелым сердцем, но не смеющего жаловаться, так как море всего лишь приходило на мой зов. Так же и любовь. Вы подзываете ее, определяете ее маршрут. Вдруг обрушивается поток, совершенно непохожий на то, что вы ожидали, и его горечь и холод проникают вам прямо в сердце.
