Андреа Де Карло - Уто
Гостиная, диван, журнал «Оружие»; взгляд опущен, это позволяет мне от всего отдалиться, исчезнуть; даже если меня еще видят, меня уже нет, я могу лечь на бок и смотреть на них на всех и слушать их, сколько захочу – меня нет.
Вокруг кипит работа, подготовка в разгаре, хозяева в ударе, чудеса героизма и вместе с тем фанатизма, кокосовое, миндальное и овсяное печенье в форме звезд и полумесяцев извлекается на свет из духовки, безалкогольный сидр и псевдовино – из холодильника, свежие и сушеные финики, яблоки, апельсины, мандарины в корзинах и на блюдах, тарелки, тарелки, тарелки, приборы, бокалы, соевый хлеб и хлеб пятизлаковый, ананасовые и банановые марципаны, белые бумажные цветы, белые бумажные гирлянды, висящие в столовой части гостиной, новые электрические гирлянды, шелест скатерти и салфеток, шелест кухонных полотенец по фарфору, пение протираемого хрусталя, стук фарфора о фарфор, звон хрусталя о хрусталь.
Марианна, не останавливаясь, беспрерывно носится взад-вперед, крутится как угорелая, открывает и закрывает холодильник, открывает и закрывает духовку, переходит от обеденного стола в кухню, из кухни к обеденному столу, от обеденного стола в свою комнату, из своей комнаты в кухню, из кухни в ванную, из ванной в кухню. Передвигаемые стулья, включенное отопление, дополнительная порция дров в камине: дом постепенно превращается в сауну, рисовый салат готов, овощи нарезаны, чик-чик-чик, корень сельдерея ловко измельчен, в считанные секунды нарезанная картошка, нарезанные вдоль баклажаны и морковь определены в духовку, салат китайский, салат кочанный, латук, редиска с надрезанной в форме лепестков красной кожицей, украшающая блюда с другими овощами, нарезанными соломкой, звездочками, кубиками, кружочками. Расстановка бокалов, тарелок, раскладывание приборов, добавления и замены, перестановки, чуткие пальцы, поправляющие отдельные детали сервировки.
Последние оценивающие взгляды, взгляды на часы, взгляды в темноту за окна, превращенные вечерней мглой в зеркала, где отражается все, что происходит в доме. Марианна и Нина, не глядя одна на другую, выскальзывают из гостиной и возвращаются с полотенцами на голове, в новых нарядах персикового и абрикосового цвета – юбках, блузках и шерстяных кофточках, купленных в каком-нибудь бутике с большим выбором расцветок, а то и покрашенных на заказ. Худенькая Нина – одни косточки – в роли пай-девочки, Марианна возбуждена, как ребенок, что и неудивительно, и потому суетится больше, чем нужно. Джефу-Джузеппе пришлось причесаться, белый воротничок расправлен под белым пуловером, белые носки, белые джинсы из-за чрезмерной длины гармошкой на ногах; втянутый вместе со всеми в эту историю, он, потупив глаза, чтобы не встретиться с моими, неуверенным тоном говорит матери, когда она в ожидании комплиментов поворачивается перед ним в своем наряде: «Какая ты красивая!» Витторио занимается камином, переставляет лампы, стулья, кресла, моется и тоже переодевается, появляясь в салатного цвета пиджаке: свободный на животе и удобный в плечах, пиджак придает ему вид благородного итало-американского мафиозо; он смотрит в окно, смотрит на часы для подводного плавания, говорит: «Они будут с минуты на минуту».
У меня одно желание – выскочить из дома, и полететь, и сверху, чтобы они меня не видели и даже не подозревали о моем присутствии, смотреть на это на все, смотреть на Марианну, которая как раз сейчас подходит ко мне, – и отсутствовать.
Взгляды-взгляды на мои черные дырявые носки и на мои черные кожаные штаны и жилетку, на черную трикотажную рубашку в пятнах, наконец на журнал «Оружие» – журнал «Оружие»!
МАРИАННА: Уто?!
Она планирует на меня, как допотопный военный самолет, который, заходя на цель, ложится на крыло. Звук ее голоса отдается невыносимой вибрацией у меня в ушах, я покрываюсь гусиной кожей – столько в этом голосе бдительности, доверительности, нравоучительности, настолько он непререкаем, неизбегаем, неперебиваем.
МАРИАННА: Уто! Этот журнал! Ты не отнесешь его в свою комнату? Свами болезненно реагирует на такие вещи.
Снова повалил снег, снежные хлопья, впитывая желтый свет окон, становятся похожи на брызги вулканической лавы. У Марианны на лице улыбка-улыбка-улыбка, которой нет конца, как не было и начала (глаза уже не голубые, а каменно-серые, холодные, настойчивые, детские ямочки на щеках придают упрямому лицу ужасно капризное выражение).
Потом в доме воцарилась тишина, нарушаемая лишь гудением пламени и потрескиванием дров в камине. Все были в гостиной, где пахло детским мылом, тушеными овощами, еще теплым миндальным и кокосовым печеньем, корицей, имбирем, медом. Марианна поставила на стол последнюю вазочку, это была вазочка с фисташками, и тут вдруг подпрыгнула, повернулась, пронзительно закричала: «Приехали!»
За окнами четверка конусообразных горизонтальных лучей подтащила к площадке, где стоял запорошенный снегом «рейнджровер», тени двух автомобилей. Витторио бросился к выходу, зажег наружный свет: пространство от дома до двух машин под густо падающим белым снегом, до Витторио, бегущего к ним с огромным зонтом в руке, из черного и желтого, каким оно было минуту назад, превратилось в белое.
Марианна и Джеф-Джузеппе вышли в барокамеру встречать гостей, Нина – за ними. Я остался смотреть в окно на маленькую процессию, приближающуюся к дому, на гуру под зонтом Витторио, полного внимания к почетному гостю.
Через минуту все уже на веранде, здороваются с Марианной, Джефом-Джузеппе и Ниной, снимают пальто и обувь – гуру и две его ассистентки, лысый бородач с толстой дамой, тощий тип с пожилой дамой и более молодая пара, очень бледная; приветственные жесты накладываются на приветственные жесты, разноцветные ткани касаются разноцветных тканей, краски вперемежку, как в перенаселенном аквариуме.
Стеклянная дверь раздвинулась, и в гостиную хлынули звуки и голоса, идет обмен любезностями, комплиментами, прикосновениями, звучит негромкий смех, кто-то кого-то называет уменьшительным именем. На гуру малиновая туника, остальные одеты в персиковые и абрикосовые тона, на ком-то одежда лилово-розового цвета. Гости принесли с собой переливы красок.
Я отступил было на шаг, но делать нечего, их взгляды обращаются в мою сторону, сходятся на мне.
МАРИАННА: Свами, это Уто.
ГУРУ: Да-да.
(Невероятно белые волосы и борода, в острых черных глазках участливое равнодушие. Кивая головой, он двигает нижней челюстью и шевелит губами, будто что-то жует: может, он жует одобрение, взвешивает взаимоотношения с остальным миром.)
МАРИАННА: Ты его уже видел, когда мы приезжали к твоему дому смотреть закат.
ГУРУ: Да-да.
(Легкий поклон, доброжелательная улыбка, соединенные в приветственном жесте ладони.)
Я отвечаю ему, как при первой встрече, приветствием в стиле айкидо; замечаю вспышку с трудом подавленного раздражения в глазах Витторио.
Гуру тихо, нараспев, говорит: «Хорошо, хорошо» и, не переставая улыбаться, уже смотрит мимо меня, проходит дальше в гостиную. Несмотря на бледность и худобу, он кажется мне не таким слабым, как когда я видел его в первый раз на террасе его дома; по-моему, у него хорошее настроение, и он не похож на человека, за жизнь которого все опасаются, считая, что он не сегодня-завтра умрет.
Остальные в своих одеждах разного кроя и разных линялых тонов тоже здороваются со мной; им я отвечаю рассеянным кивком головы. Но вид у меня любезный, и в путанице взглядов и перемещений по гостиной мне удается заметить удивление Марианны, Витторио, Джефа-Джузеппе и Нины, не ожидавших от меня такого. Я настолько приучил их к своей полной закрытости, что им кажется невероятным, что, когда со мной здороваются, я отвечаю, не ворочу носа, не стараюсь поскорее улизнуть. На мне даже нет темных очков, я не прячу глаз.
Само собой, девяносто девять процентов внимания сосредоточено на гуру, на малейшем его шаге, жесте, слове, за ним следуют взгляды, вздохи, улыбки, обрывки фраз, шеи у всех вытянуты в его сторону, головы наклонены, чтобы легче было прислушиваться, внимательные глаза, лицевые мышцы напряжены, все готовы поддакивать.
Гуру останавливается перед камином, смотрит на огонь, смотрит на потолочные балки, на светильники, на окна.
– Хороший дом, – говорит он. – Открытый для энергии, верно?
У него манера говорить, не выделяя слова, не заботясь, слушают его или нет, а с учетом его индийского акцента и постоянного жевания получается что-то вроде гудения большой мудрой пчелы, которое смешивает все звуки, создавая сплошной фон. Я внимательно его изучаю, ведь ясно, что нужно было тренироваться много лет, чтобы достигнуть такого результата. Вот где настоящая техника воздействия! Вроде бы и ненавязчивая, предоставляющая другим большую часть усилий. Полная противоположность Витторио, который обожает произносить слова с нажимом, усиленно их подчеркивать, показывая, что искренне верит в то, что говорит.
