Доминик Ногез - Бальзамировщик: Жизнь одного маньяка
Когда я собрался уезжать — начинался дождь, — то упомянул об исчезнувшем трупе жены мясника, на что он с невозмутимым видом ответил: «Ну, меня это не удивляет. Здесь вот тоже…» — и замолчал. «Что — здесь?» Но могильщик замкнулся наглухо, словно уже и без того много сказал. Мне пришлось пойти на блеф: «А, вы про те тела, которые исчезли ночью?» Оказалось, я попал в точку. Я спросил: «Вы знаете, кто это сделал?» Он вскинул брови («Откуда мне знать?») и сказал только: «Кто бы это ни был, они, во всяком случае, сделали это очень тихо — я даже не проснулся». Больше ничего. «А давно это случилось?» Молчание. «Такое раньше случалось?» Он отрицательно покачал головой и закрыл за мной дверь.
Когда я вернулся к себе, то едва лишь успел повернуть ключ в замке и толкнуть решетчатую калитку, как на меня набросилось что-то рычащее и белое. И тут же послышался вопль консьержки: «Мюге, на место!» Мюге — ну и имечко![81] Оказывается, эта идиотка недавно завела собаку. В отличие от Эглантины, я не разбирался в породах собак; все, что я мог бы сказать об этой, — она была маленькая и достаточно уродливая, без сомнения, какая-то помесь, что-то вроде Милу (собаки Тентена),[82] но лохматая и явно глупая, готовая цапнуть кого угодно, включая и собственную хозяйку.
У меня возникло подозрение, что новое приобретение консьержки связано с пропажей близнецов — она явно была напугана. Я спросил, как продвигается расследование. Она сказала мне, что отец близнецов не явился по вызову в полицию, так что теперь он — главный подозреваемый и его активно разыскивают. Тем временем пес оглушительно тявкал, производя вдвое больше шума, чем парочка исчезнувших засранцев, к тому же он явно собирался это делать не только по воскресеньям.
На следующий день, ровно в одиннадцать утра, мне позвонил Бальзамировщик: «Машина уже здесь». Я спустился один — у Эглантины были «временные трудности» (или «технические неисправности», как она сама их называла), и она предпочла остаться в постели, прямо напротив которой я поставил для нее вентилятор. Стояла жара, небо было густого синего цвета. Автомобиль плавно катился по улицам Оксерра в умиротворяющей тишине. Квентин Пхам-Ван был в сиреневой рубашке от «Лакоста», сияющий и благоухающий. Он вел машину быстро и уверенно. Мсье Леонар, сидевший рядом с ним, снял льняной пиджак и остался в элегантной светло-желтой рубашке.
Молодой человек включил радио (или, может быть, магнитолу). Зазвучал концерт Вивальди. Переливы флейты казались естественным продолжением ярко-синего неба, черной ленты дороги, гладкой и пустынной, по которой мы бесшумно скользили, зеленых холмов, покрытых виноградниками, и общего хорошего настроения, царившего в «мерседесе». Потом Квентин убавил звук и заговорил своим приятным насмешливым голосом, в основном задавая мне вопросы, как будто ему очень важно было услышать мое мнение об Оксерре, о моей работе, о людях, с которыми я общаюсь, в том числе об Эглантине. Понемногу расспросы о ней и о наших отношениях заходили все дальше за грань простого любопытства, становясь все более нескромными. Мсье Леонар казался смущенным, и улыбка, не сходившая с его лица с самого начала поездки, теперь померкла.
— Квентин! — наконец прошептал он.
— Что, мой дорогой Марко? — насмешливо спросил молодой человек. — Не хочешь, чтобы я говорил о сексе? Но ведь это самое интересное, ты же знаешь. Ты ведь это знаешь?
Поскольку я сидел на заднем сиденье, то не мог разглядеть, что происходит впереди, но, кажется, Квентин положил руку на бедро своего соседа. Я догадался об этом по выражению лица мсье Леонара — оно было по-прежнему смущенным, но в то же время на нем читалось удовольствие. Никогда еще Бальзамировщик не выглядел таким счастливым. Через некоторое время он даже принялся мурлыкать мотивчик песенки, которую так прекрасно исполнял некогда Бурвиль[83] и припев которой звучит так: «Нет, я уже и не припомню, какой мы танец пропустили…»
Был полдень, когда мы миновали ряды виноделен и виноградники, тянувшиеся по обеим сторонам дороги на въезде в Шабли.
— Вы бы хотели сразу купить вино или мы сначала перекусим? — спросил мсье Леонар.
— О, право же, мне… — начал я, но Квентин перебил:
— А вы знаете, что мы сейчас сделаем, дорогие мои? Мы купим что-нибудь вкусненькое, какого-нибудь хорошего вина и устроим пикник!
Сказано — сделано. Мы припарковались на рыночной площади. Когда мы вышли из машины, я увидел, что мой друг Бальзамировщик был в белых брюках и очень элегантных туфлях с квадратными носами — наверняка ручной работы. Они были двухцветными: сверху — рыжевато-коричневыми, снизу — темно-бордовыми.
Колбасы, помидоры, отличный сыр, хлеб, бисквиты от Дюше, персики, две бутылки «Коте-де-Леше», которые мы тут же откупорили, три стакана, воскресная газета и плетеная корзина с ручкой, чтобы все уложить, — таковы были наши приобретения. Бальзамировщик знал одно симпатичное местечко на берегу Серейн, местной речки, возле прачечной. Мы добрались туда пешком. Через какое-то время, уведя нас с центральной улицы — благодаря чему мы вынырнули из потока людей, идущих на рынок, — мсье Леонар увлек нас влево и указал на отель, стоявший на углу улицы Молен. Прямо над входом висел американский флаг, а по бокам — два французских. Надпись на нем гласила:
ВМЕСТО «ПРЕКРАСНОЙ ЗВЕЗДЫ» — «У Бержерана»
— Вот, — произнес он торжественным голосом, слегка подрагивавшим от волнения, — хотя никто в Шабли больше этого не знает, но именно здесь Кокто провел последние дни 1927 года вместе с Дебором и здесь написал «Белую книгу»… — Потом добавил, обращаясь к Квентину: — Ты помнишь — та книга с рисунками… — И замолчал, ожидая вопросов, проявления интереса, какого-то отклика.
Но я молчал, потому что, вынужден признаться, название «Белая книга» (а также какая-нибудь «Розовая» или «Голубая») ни о чем мне не говорило, так же как и имя Дебора. Что до Квентина, он сказал только:
— Лучше отведи нас побыстрей в тот райский уголок, о котором ты говорил! — и указал на корзину.
— Мне бы хотелось посмотреть на ту комнату, — прошептал мсье Леонар скорее для себя. — Наверно, она до сих пор пахнет опиумом…
Наконец мы дошли до берега реки. Здесь, вдали от городских домов, открывался вполне идиллический сельский пейзаж. За исключением двух девушек (или юношей? — не разглядеть), растянувшихся на траве довольно далеко отсюда, никого не было видно. Возможно, из-за того, что мы их побеспокоили, они (оказалось, что это все же девушки) быстро собрались и ушли, пройдя почти вплотную мимо нас с непроницаемыми лицами. Квентин откровенно, почти нахально, глазел на них.
— Что самое ужасное с этими подружками-лесбиянками, — заметил он, усаживаясь на нагретую солнцем траву, — это что издалека они похожи на симпатичных мальчиков. А подойдешь поближе — страшненькие девчонки.
— Какие тонкие подробности! — проворчал Бальзамировщик.
Но Квентин его не слушал. Он стянул футболку и с закрытыми глазами разлегся на спине, подставляя солнцу лицо и торс. Мы с мсье Леонаром оказались не такими рьяными любителями загара, поэтому сели подальше в тенечке и занялись съестными припасами. Когда мы достали стаканы и разлили вино, Квентин, услышав его негромкое бульканье, вскочил одним прыжком, с улыбкой до ушей, и присоединился к нам. Солнце пригревало, еда оказалась превосходной, вино тоже весьма неплохим. Съев последний персик, Квентин снова вернулся к солнечным ваннам, и я, слегка разморенный, тоже лег на траву, но в тени. Тишина была почти идеальной, если не считать шума воды, доносившегося из прачечной.
Вдруг я услышал какое-то потрескивание возле своего бедра, и это вырвало меня из глубин сна, в который я уже начал погружаться (я видел огромный зал в мавританском стиле, который почему-то был одновременно и пляжем, залитым солнцем, где собралось множество людей — один из них был похож одновременно на Кокто и на Бальзамировщика и настойчиво предлагал мне закурить наргиле, чего я не особенно хотел…). Это был первый звонок по моему новому мобильнику, и звонила Эглантина. Она спрашивала, не могли бы мы по дороге обратно забрать Прюн от бабушки — благо что это совсем рядом. Я не мог ответить ей сразу же: мои спутники куда-то исчезли. «Я тебе перезвоню», — сказал я, ища их глазами. Через какое-то время я их заметил: Квентин, совершенно голый, был в воде, а мсье Леонар, на котором по-прежнему была желтая рубашка, сидел на другом берегу Серейн, глядя на него. Молодой человек, отфыркиваясь, плавал разными стилями и наконец, запрокинувшись на спину, полностью перевернулся — так, что его голова оказалась в воде, а ноги в воздухе, словно на соревнованиях по плаванию, — настоящий профессионал! Потом он вылез из воды и принялся отряхиваться, стараясь при этом как можно сильнее забрызгать своего приятеля, а потом открыто набросился на него. Тот сделал вид, что сопротивляется; последовали удары, крики, шуточная драка. Кажется, именно в этот момент со стороны прачечной появилась женщина с двумя девочками. Они тотчас же заметили эту сцену и остановились. На лице женщины появилось недоверчивое выражение, потом она схватила обеих девочек за руки и поспешно удалилась. Те так ни о чем и не догадались. Наконец приятели частично оделись и, держа брюки в руках над головой, переплыли речку и присоединились ко мне. Я по-прежнему лежал на спине под каменным дубом, делая вид, что ничего не заметил.
