Наталья Галкина - Сказки для сумасшедших
Боги ничего не могли поделать с повелителем изваяний. Он улыбался молча и не принимал участия в их спорах, интригах и играх; его час еще не пробил; однако все знали: час его неизбежен.
— Здравствуй, Гатамелатта, — говорил он с улыбкой очередному своему рекруту на бронзовом коне.
Кариатиды и атланты европейских особняков, гарпии собора Парижской Богоматери, таинственные идолы Бомарсо, головы с острова Пасхи, статуи парков — все чуяли его легкую поступь, а он обходил свою рать, то невидим, то видим, и весело ему было.
Посещал он и вернисажи.
Однажды увидел бог изваяний одну небольшую, не так и заметную статую, изображавшую дриаду. В торсе ее, в маленьких холмиках грудей и впрямь было что-то от наплывов капа; волна волос, на плече птичье гнездо, босые ноги едва видны в высокой траве, в недвижной траве.
И словно вздох облегчения пошел по сонму божеств, волна злорадства, потому что самый опасный бог — влюбился! то есть стал уязвим.
Уходя от маленькой дриады, он возвращался. Долгие вели они беседы, потому что бог скульптуры умел говорить со статуями, а они отвечали.
— Тебе не пристало влюбляться в меня.
— Почему?
— Ты божество.
— Божества влюбляются в смертных.
— Тогда найди себе смертную, влюбись в нее, преврати в статую, будь счастлив: свободен. Или живи со смертной, так делают многие боги.
— Я хочу оживить тебя,
— Если ты оживишь меня, ты оживишь и остальных, заклинание будет произнесено, начнется последняя война, в ней не будет места любви.
— Любовь не покидала землю во время всех войн с начала мира.
— Это была любовь людей, смертных; а их не станет, ты знаешь. В пустых городах будут бродить маленькие ожившие фигурки с неподвижными глазами, а по площадям и улицам — влачиться колоссы. В каменном саду свиданий не назначают.
— Что же мне делать?
— Ты мог бы любить меня как-нибудь иначе, как-нибудь возвышенно, не прикасаясь ко мне и не желая взять меня в жены.
— За кого ты меня принимаешь? за худосочного мечтателя из рода людского? я не занюханный философ и не полудохлый писака: я — божество, олицетворенная страсть.
— Иди к богине, божество, оставь меня.
— Ты одна из моих рабынь, тебе не след указывать мне.
— В рабынь не влюбляются.
— Прости меня, сердце мое, сорвалось с языка дурного, ты — повелительница моя.
Так беседовали они, и конца не предвиделось их разговорам. Боги ликовали. Наконец он решился.
— Если я не могу оживить тебя, я могу превратить тебя в другую статую, и сам стану статуей, и мы не расстанемся вовеки.
— Ты сошел с ума! — вскричала неучтиво его подданная, но было уже поздно. Под удар грома, как положено, бог изваяний исчез, исчезла и дриада, а на их месте появилась парная скульптура, никто уже не помнит ее названия: то ли «Фавн и пастушка», то ли «Сатир и нимфа», то ли «Вечная весна».
Пантеон праздновал освобождение; катастрофы, чудеса и явления природы сотрясали род людской. Имя опасного божества было стерто с лица земли, самый след его был стерт, и только легкий страх томил богов: а вдруг каким-нибудь неведомым образом просочится в мир заклинание, которым оживляют статуи, и новое божество, обладающее сим петушиным словом, будет грозить им, бессмертным? Но страх — всего лишь тень солнечных часов. Лучше посмотри, как обводит солнечный луч поутру каменное объятие бывшего бога скульптуры и его преображенной подружки».
— Аделаида Александровна, — спросил Вольнов, — нет у вас знакомых в костюмерной какого-нибудь театра?
Она так руками и всплеснула.
— Что я слышу, Алексей Иванович?! да неужто вы собрались на бал?
— Именно, дорогая моя Аделаида Александровна, собрался, рехнулся на старости лет, хочу на бал, совершенно инкогнито, и чтобы костюм готовый: надел — и пошел.
— Есть, есть знакомая костюмерша, в Малом оперном. Сегодня же после работы к ней и сходим. Только не говорите, чтобы я никому не говорила, я не проболтаюсь; я так рада, что вы хотите развеяться.
— Хорошее выражение «тряхнуть стариной», правда? я с детства представлял, когда его слышал, как вытряхивают траченную молью, посыпанную пылью и ненужным нафталином ветхую одежонку.
— Ой, перестаньте, не смейтесь сами над собой, вы все испортите, я ухожу, до вечера, только не передумайте.
— Ни за что, — сказал Вольнов.
Его несколько пугал предстоящий вечерний выход за пределы очерченного им самим круга прогулок; однако Малый оперный был близко, вечерний мороз разгонял прохожих, Вольнов махнул рукой и решился. «Да ты, оказывается, еще жив, старый покойник», — думал он, усмехаясь.
Занятия шли вовсю, доклеивались макеты, шлифовались гипсовые модели, надписывались антиквой планшеты курсовых заданий по композиции, достаивали в печах керамические блюда, дошлифовывались стеклянные кубки; но на всем уже лежала искрящаяся, поблескивающая стеклярусом тень грядущего карнавала.
Явлов получил в своем ведомстве нагоняй за малорезультативную работу по теме «Клад»; начальник беседовал с ним весьма доходчиво и посоветовал ему сводить в этот чертов художественный ВУЗ кого из сотрудников потолковей, хоть штатного гипнотизера из психологического отдела, пусть поработает, если сам Явлов такой то-то, сё-то и тупица.
Стало быть, и на ведомстве, поскольку начальник велел прихватить с собой гипнотизера именно на новогодний бал, тоже лежала цветная тень карнавала, хотя ведомство в целом того не ведало.
Да что, в сущности говоря, такое карнавал? Все в масках, кругом личины, лярвы, делай, тварь, вежливое умное личико, иди в ногу со временем, подчитай Карнеги, вали в Осиновую Рощу, там тебе имидж сляпают какой ни на есть, впрочем, это будет позже, а пока хамы в моде, изображай государственного деятеля, смотри в зеркало почаще, рожа должна быть с выражением значительности, хотя бы на людях. Какие, повторите, должны быть основные карнавальные действия? царя надлежит сместить с трона, на его место посадить царя карнавального, царя шутов, раба; все становятся равны, на то и маскарад, слуги красуются в мантиях, лакеи правят бал, бывшие господа изображают оперу нищих в нарочитых лохмотьях; таскают туда-сюда чучело карнавального господаря, которое является, ежели литературу подчитать, по словам этнографов, символом смерти и подлежит сожжению в конце карнавала; безделье, песни, шествия за колесницами, страсть к парадам, коллективное пьянство, обжорство по мере сил и возможностей, царствие толп; тем, кто хочет помыслить в одиночестве, на карнавале не место. Говорят, участники шествий малость работать разучились? вполне вероятно, ежели карнавал нон-стоп круглый год не одно десятилетие. Говорят, потеряно чувство праздника? веселиться можете только спьяну? что ж тут удивительного, ежели праздник сплошняком? именно чувство его и утеряешь, а заодно и чувство будней, а заодно и остальные чувства малость пошатнутся.
Что нам карнавал в Венеции, что Рио-де-Жанейро со всеми самбами чохом! наше действо от моря и до моря, на все широты, на все долготы распространилось. А участники, коли еще литературу подчитать, да чего ее читать, что мы, себя не знаем? участники — загадочные славянские души, les russes, удержу-то нет; так, стало быть, и карнавалу конца-края не предвидится, не ожидается, нет, и не надо. Ох, учила меня мать сено выворачивать, а я, дура, научилась дроби выколачивать. Поперек межи лежит хренова колода, лучше нет на всей земле нашего народа. Снимите френч, наденьте ватник, и в дальний путь на долгие года. А оркестры-то, оркестры, так и заливаются, так и хочется под оркестр, в лучшем случае, переть колоннами незнамо куда, Бог весть зачем. Ты что демонструируешь? а я и сам не знаю, а ты? ая себя. Ты воздушный шарик-то на пальчик привяжи, улетит. Что это у нас там за член правительства на карнавальной колеснице ручкой народу делает нехороший жест приветствия? он уже снял противогаз? да, у него харя такая; а за ним еще член, и рядом члены и члены, и все в шляпах. Маска, маска, я тебя знаю. И я тебя.
Ох, просили ее, просили, всем миром упрашивали, послы катались с письменными просьбами на всех языках: «Гюльчатай, открой личико!» Она и открыла. Глаза бы не глядели. Зачем просили? любуйтесь теперь.
У одной из аделин день рождения еще позже Люсиного, и компания пьет покруче; на водку, как всегда, не хватает, то есть водки, как всегда, не хватило, и именно одна бутылочка была бы кстати, а денег ни у кого, и один из гостей, самый приглашенный, разбил аделинину копилку, гипсового кота, страшней не бывает, рожа ярмарочная: в копилке оказывается, ура, на две бутылки, гонец побежал в магазин, а напившаяся аделина заревела белугой:
— Мой кот! мой кот! у-у-у! моего... ты... кота...
Из носа и изо рта у нее шли пузыри, безудержный рев детсадовского заброшенного ребенка сотрясал воздух.
— Да найду я тебе такого кота! еще лучше найду! и деньги завтра верну! что ты, дура, зато сейчас выпьем.
