Адель Уолдман - Милый друг Натаниэл П.
Конечно, существовать постоянно в таком напряжении невозможно. Повседневная жизнь требовала опускаться на землю, решать обыденные проблемы и принимать решения. «Международная амнистия» или «Врачи без границ»? Пообедать дома или сходить куда-то? Некоторые вечера заполнялись кое-чем большим, чем просмотр фильма по «Нетфликсу»[61].
Дорожка вырвалась из тени, и тут за него взялась жара. Нейт стал считать дыхание.
Расстояние между ним и похожей на Кристен женщиной сократилось. Нейт поднажал, ломая сопротивление жаждавшего комфорта и отдыха тела. Дорожка огибала теперь искусственное озеро, и хотя воздух оставался неподвижным, высокая желтая трава вдоль берега слегка колыхалась. Тут он и догнал блондинку.
Поднимаясь по последнему, самому длинному склону бегового кольца, он не думал уже ни о чем – сил доставало лишь на то, чтобы удерживать дыхание да регистрировать в коротких промежутках между вдохами детали окружающего пейзажа: деревья справа, лужайку слева, клевую азиатку в футболке Университета Дьюка, бегущую в противоположном направлении, группку велосипедистов…
На вершине холма он заставил себя прибавить еще, хотя и задыхался уже. Последний отрезок пути – дорожка, шедшая чуть вниз, – напоминала туннель, обсаженный с обеих сторон деревьями. Каждый раз, когда нога касалась земли, Нейт повторял про себя «да», укрепляя ту силу, которая заставляла отрывать задницу от кресла и писать, ночь за ночью, брать одну работу за другой задолго до того, как писательство стало удовольствием, когда он хотел одного: напиться или, по крайней мере, сделать что-то пассивное – например, почитать.
В конце кольца Нейт остановился, едва не согнувшись, отдышался и, отдуваясь, пошел дальше, мимо шумной стайки девушек-евреек в кофточках с длинными рукавами и длинных юбках. Дыхание восстановилось быстро. Он проверил время. Двадцать семь минут и двадцать две секунды. Не самый лучший результат на 3.42 мили. Если бы не влажность…
Хотя идея второй книги возникла не вчера, к началу сентября он за работу так и не взялся. Решил не торопиться, основательно все обдумать, а уж потом садиться за стол. Поскольку рецензия на израильскую книжку пару месяцев назад прошла хорошо, Нейт написал редактору, что хотел бы отрецензировать намеченный к публикации роман молодого, но уже популярного британского автора. Ответ пришел не сразу, что немного удивило.
Ожидание затянулось на несколько дней, и результат был совсем не тот, на который рассчитал Нейт. Редактор писал, что заказ уже ушел к Юджину Ву. Нейт не верил своим глазам. Он очень хорошо поработал с израильской книжкой (по крайней мере, ему так представлялось) и считал, что имеет полное право попросить еще одну. И вот – невероятно! – ему предпочли Юджина.
В тот вечер они с Ханной обедали с Аурит. По дороге в ресторан Нейт сказал Ханне, что работу получил Юджин, но свое разочарование постарался скрыть. Жалости от нее он не хотел. Какая неловкость. Тот факт, что Юджина поставили выше, задевал едва ли не сильнее самого отказа, выдавая мелочность и неуверенность, ассоциирующиеся у него с посредственностью. Он не хотел, чтобы Ханна, девушка себе на уме, видела его в таком свете. В их отношениях Нейт всегда играл роль успешного автора. Это он должен проталкивать ее, помогать подниматься! Если бы роли поменялись, пусть даже временно, для него это стало бы еще одним унижением.
Ресторан, в котором они встречались с Аурит, открылся недавно. Аурит выбрала его сама. Но идея родилась у Нейта. Он хотел, чтобы женщины узнали друг друга лучше. Хотя Аурит и действовала на нервы тысячью разных способов, он всегда считал ее одной из самых умных и интересных из всех знакомых женщин. На протяжении нескольких лет Нейт сравнивал с ней тех, с кем встречался, на предмет, так сказать, разговорного жанра. До Ханны такое сравнение получалось не в пользу женщин, с которыми он спал.
В ожидании Аурит Нейт успел просмотреть меню и с раздражением отметил, что цены в заведении выше, чем хотелось бы.
В последнее время он тратил слишком много, мало-помалу поднимая стандарт жизненного уровня, как будто в расчете на то, что полученный за книгу аванс никогда не иссякнет. А ведь совсем недавно ему напомнили, что работа журналиста-фрилансера непредсказуема. И как бы он порой ни романтизировал прошлое, возвращаться к временной работе вовсе не хотелось.
– Привет! Извините! – пропела через пару минут Аурит, посылая им ироничный воздушный поцелуй.
Большая кожаная сумка, солнцезащитные очки и наушники улеглись горкой на столе. Освободившись от бремени, Аурит рухнула на соседний с Нейтом стул.
– Заболталась по телефону с мамой, – выдохнула она. – Дело в том, что моя мама…
Последовавшая за этим история уходила корнями в детство. Из рассказа следовало, что родительница Аурит с давних пор воображала себя особой благоразумной, самоотверженной и серьезной. Созданный собственноручно имидж она поддерживала тем, что постоянно сравнивала себя с другими женщинами…
– … которые никогда не работали, никогда не готовили – а если ждали более чем двух гостей, то обращались к поставщикам, – и занимались бесконечным шопингом, завидовали своим юным дочерям и ни разу в жизни не брали в руки книгу. Ребенком я всему этому верила. И только потом, через многие годы, начала спрашивать себя: где же они, все эти безвкусные, ленивые, мелочные дамы? Я никогда и нигде таких не встречала, тем более – во множестве, разве что, может быть, в «Далласе»[62]. Потом поняла, что единственное место, где они существуют, – это ее голова. И там они играют очень большую роль! Мама может оправдать почти все, потому что по-настоящему, всерьез верит, что имеет полное право рассчитывать на исполнение ее «скромных» желаний, поскольку отличается от других женщин почти идеальным характером.
Нейт и Ханна рассмеялись.
Аурит покачала головой:
– Примерно так же некоторые окружают себя людьми глуповатыми, недалекими, чтобы самому на их фоне чувствовать себя умными. Только она делает это в голове. С ума сойти!
– Я понимаю, что ты имеешь в виду, – кивнула Ханна.
Нейту не понадобилось много времени, чтобы сообразить: эти двое пришлись друг дружке по душе. Что вовсе не было предопределено, особенно со стороны Аурит – особы разборчивой и требовательной. Порой у нее развивалась совершенно необоснованная, как ему казалось, антипатия к людям, особенно к женщинам, бывшим ему лично симпатичными. В данном случае, однако, долго радоваться не пришлось. На протяжении всего обеда Нейт испытывал странное, обескураживающее чувство, будто его засасывает компания болтливых дамочек. Соединение этих двух личностей породило своего рода силовое поле, гораздо более мощное, чем то, которое генерировала каждая по отдельности. Вместо того чтобы утвердиться на некоей промежуточной, взаимоприемлемой позиции, разговор все явственнее смещался на женскую половину. Тон его становился все более легкомысленным, интимным и даже непристойным. Более того, словно сговорившись заранее, Ханна и Аурит твердо и ясно выражали безусловное согласие с мнением друг дружки. (Когда Ханна сказала, что покупает только «круэлти-фри»[63] цыплят, Аурит тут же закивала и сочувственно что-то промурлыкала, хотя Нейт знал, что она глубоко презирает «по-детски наивную сентиментальность американцев в отношении животных»). Они так горячо и с такой готовностью поддерживали одна другую, что Нейту захотелось поскорее вырваться из этой душной, пропитанной приторной слащавостью атмосферы.
– Ты как? Все в порядке? – спросила Ханна, когда они возвращались пешком к ее дому. – Мне показалось, ты как-то притих…
– Все хорошо.
Он заглянул в приоткрытую дверь ресторанной кухни. Смуглый мужчина в белом фартуке помешивал что-то в дымящемся котле.
– Просто у Аурит есть привычка перетягивать разговор на себя, – продолжал Нейт. – И слишком безапелляционно судит всех, кроме себя самой. Неужели и вправду думает, что сама она так уж безупречна?
Ханна рассмеялась:
– Она же… хмм… твой друг.
– Ага.
Они шли по притихшим улицам, мимо внушительных, облицованных песчаником особняков, и сами, по большей части, молчали. В его молчании – Нейт это знал – ощущалась некоторая холодность. Совесть подсказывала: надо сказать что-то, успокоить Ханну, объяснить, что он просто устал, или придумать какую-то другую причину своей раздражительности. Но он так ничего и не сказал. Раздражение, хотя и направленное в основном на Аурит, некоторым образом распространялось и на Ханну. Ее сегодняшние попытки понравиться, быть милой и приятной, отдавали чем-то вялым, несвойственным ее нормальной манере, решительности и рассудительности. За обедом она подыгрывала Аурит, приняв ее бойкий, даже немного развязный тон. Обычно она была другой. Но претензии эти выглядели столь мелочными, столь неблагородными, что Нейт и сам чувствовал себя виноватым. В конце концов, Ханна отважно пыталась поладить с его подругой, тогда как сам он лишь угрюмо отмалчивался и ничем ей не помогал.
