Егор Молданов - Трудный возраст (Зона вечной мерзлоты)
— Как ты? — участливо спросил Комар.
— Плохо, — признался Никита. — У меня все в голове шумит, и тошнит.
— Зачем тебе нужен был этот поединок? — спросила Кузя.
— Я хотел убить нашу дружбу.
— Убил?!
— Нет, — еле слышно произнес Никита.
— Никитон, ты самоубийца, — уважительно произнесла Кузя.
— Знаю, — и Никитон впал в беспамятство.
У него оказалось сильнейшее сотрясение мозга. Больше Никитона я не видел.
Комар сдвинул брови, он всегда так делал, когда волновался или напрягал память.
— Командорства на Клюшке больше нет, поняли? — Все обитатели молчаливо опустили головы. — Вы больше не шестерите, не санитарите по поселку. С этой минуты мы горой стоим друг за друга. Если Щука кого-то из вас тронет, мочим его, и он сразу поймет, что мы сила!
— Главное, самим не натрухать в штаны, — добавил Спирик, ему план Комара понравился. — Щука сейчас один, а нас много, надо перестать его бояться.
— Ну, если даже Никитон опустил его ниже плинтуса, — оживленно произнесла Кузя, и все вдруг заговорили, склоняя бывшего Командора. Они все вдруг почувствовали себя одной сплоченной семьей.
Вечером нас с Комаром вызвал к себе в кабинет Вонючка. Большой Лелик успел предупредить, что Пенелопа накапала на нас участковому заявление, и тот сейчас дожидается нас в кабинете дерика.
— Сейчас начнется! — и Комар первым вошел в кабинет Вонючки. Он старался держаться свободно и независимо.
Дерик сидел, нахохлившись как филин, участковый вальяжно развалился напротив.
— Рассказывай все начистоту, — Вонючка старался сохранить грозный вид. — От спецшколы вас уже ничего не спасет. Случай с воровством переполнил чашу моего терпения! — Колобок нервно теребил чье-то личное дело, скорее всего, Комара, а может быть, это было и мое дело.
— Мы не брали денег у учительницы, — за себя и меня ответил Комар.
— Все вы так сначала говорите, — раздался басистый голос участкового. — Вот отвезу вас двоих в городской КПЗ, получите там ночной кайф заблаговременно и во всем признаетесь, даже в том, чего не совершали, — мент упруго соскочил с дивана и подошел вплотную к Комару, зловеще его рассматривая. — Парень, колись, пока еще не поздно, или мы отдельно займемся твоим хромым дружком. Я чувствую, он нам мозги парить не будет, во всем сознается.
— Мы не воровали никаких денег, — возмутился я и в тот же момент почувствовал сильный удар по спине, от второго удара в глазах у меня потемнело.
— Это в рамках профилактики, — самодовольно прогундосил над моим ухом участковый, размахивая резиновой дубинкой.
— Вы не имеете права нас бить, — заступился Комар, но и по его спине прошлась дубинка участкового.
— Парни, — заботливо вмешался Вонючка. — С вами же говорят по-хорошему, без протокола. Есть еще возможность все уладить по-тихому, без скандала. Белла Ивановна еще не отнесла заявление в милицию. Я уговорил ее подождать, надеясь на вашу сознательность. Ладно, с Комарова нечего брать, — Вонючка повернулся ко мне. — Это будущий уголовный элемент, по нему давно тюрьма плачет. Я вообще удивляюсь, Сафронов, как тебя угораздило связаться с ним.
— Комар мой друг, и не смейте плохо о нем говорить. Он лучше всех вас, вместе взятых, на Клюшке.
Лицо Вонючки недовольно скуксилось.
— Их надо поодиночке допрашивать, тогда будет толк, — посоветовал дерик менту.
Комара вывели в приемную, я остался один в кабинете, по щекам текли слезы от боли и несправедливости.
— Хватит сопли жевать, — участковый подошел ко мне на расстояние вытянутой руки. — Кому из вас пришла в голову идея обворовать учительницу? Воровство — уголовно наказуемое преступление. Сафронов, тебе четырнадцать лет уже есть, значит, за свои поступки отвечаешь перед Уголовным кодексом, и никаких скидок на твою хромоту. Быстро говори мне, кто подбил тебя на воровство!
— Никто ни на что меня не подбивал! — заорал я.
— Значит, все на себя берешь, — хмыкнул участковый.
— Я не воровал, — упорно доказывал я. — Мы с Комаром не трогали деньги Пенелопы.
— Опять, пацан, ты за свое! — взревел участковый, нанося резиновой дубинкой удар по почкам.
Я от боли согнулся, стало трудно дышать.
— Я ж тебе говорил, не зли меня, не люблю я этого, — возмущался участковый.
— Виктор Иванович, — вмешался Вонючка, — аккуратней, чтобы синяков не было, такие детки сейчас пошли, — и дерик сокрушенно покачал головой.
— Я ж его не по лицу. Ну, что, будем сотрудничать с органами правосудия? — зарычал участковый.
— Я не воровал!
Резиновая дубинка взлетела вверх и нанесла еще несколько ударов по моей спине.
— Я не воровал!
— Какой настырный, — взбесился участковый. — Кто тебя спрашивает, воровал ты или нет. Деньги нашли у тебя, свидетелей полный класс, много даже для суда. Пойдешь основным участником, дружок твой соучастником, понял?
— Я не воровал! — твердил я, чем окончательно взбесил мента.
Он набросился на меня, завалил на пол и принялся дубасить меня по всему телу.
— Виктор Иванович, — остановил участкового Вонючка. — Профилактики на сегодня достаточно. До завтрашнего дня он одумается и во всем признается, правда, Сафронов?
— Я не воровал! — слабым голосом произнес я, облизывая языком спекшиеся губы.
— На вид такой тщедушненький, а с характером, — по-своему восхитился участковый. — Ладно, Владимирович, я пойду, у меня еще дела, сам тут с ними разбирайся. Если Поспелова принесет заявление, тогда этих двух гавриков завтра пусть подвозят в участок.
Вонючка с участковым обменялись рукопожатиями.
— Ну, и чего ты, Сафронов, добился? — взывал к совести директор. — Опозорил Клюшку на всю округу. Как собираешься жить, ворюга?
— Я не вор! — мне было до отчаяния обидно.
— Самый настоящий вор! — презрительно фыркнул дерик. — Пошел из моего кабинета, чтоб духом твоим здесь не пахло. Я к тебе по-человечески, а ты… — Вонючка сплюнул на пол. — Не признаешься к завтрашнему дню, палец об палец не стукну, чтобы тебя отмазать от колонии. Вон из кабинета!
Я не плакал. Мне и не хотелось плакать, потому что я знал, мы с Комаром ни в чем не виноваты.
— Сейчас сделаем примочки, — Большой Лелик сокрушенно качал головой, увидев синяки на моей спине. — К утру сползут твои синяки, Аристарх, как прошлогодний снег.
Большой Лелик с Комаром всячески меня подбадривали и успокаивали, хотя я в этом особо не нуждался, и все же было приятно.
— Участкового не бойся, — заверил Большой Лелик. — Я хорошо знаю начальника милиции, позвоню ему сегодня.
— Почему мы так плохо живем на Клюшке? — с надрывом спросил я у Лелика. — Неужели такая жизнь во всех детских домах?!
Большой Лелик не сразу ответил, задумался, было видно, что этот вопрос также его мучил, и он сам на него упорно искал ответа.
— Рыба гниет с головы, вот эту голову и надо убирать, я разве не прав? — выражение лица у Валерки было странное: наполовину задиристое, наполовину любопытное.
— В нашем деле нельзя быть таким прямолинейным, — произнес Лелик сдавленным голосом. — Директор — человек сложный, но я уверен, что Клюшка для него не пустой звук.
Комар открыл было рот, но так ничего и не сказал. В спальню как вихрь ворвался Тоси-Боси. Он танцевал, сам с собой кружил вальс. Мы с Комаром смотрели и не могли врубиться, что это с Тоси. Лелик от неожиданности даже крякнул.
— У меня скоро будут папа и мама. Они сегодня приезжали. Меня хотят усыновить, — радостно щебетал Тоси-Боси.
Мы с Комаром были счастливы за нашего Тоси-Боси.
Еще одно небольшое отступление. Очень важное для меня. Начальнику колонии пришла бумага, чтобы меня освободить условно-досрочно, это расстарались Большой Лелик с Марго. Мне осталось пробыть в Бастилии неполную неделю. Матильда сильно обрадовалась этой новости.
— Успеешь книгу дописать? — поинтересовалась Матильда.
— Обязательно, мне осталась только концовка.
— Буду с нетерпением ожидать! — Матильда внимательно посмотрела на мою ощипанную голову, коснулась ее рукой. — С тебя будет толк, — неожиданно произнесла она.
Матильда бросила на меня грустный и нежный взгляд, один из тех взглядов, которые переворачивают душу.
— У меня все будет хорошо, — заверил я Матильду. — Вот увидите, я обязательно выбьюсь в люди.
Не знаю почему, но я был уверен, как никогда, что так у меня все и будет в жизни — я выбьюсь в люди. Мой трудный возраст подходил к концу… Я это чувствовал.
Начало марта было необычно плохим, слякотным. Снег вокруг Клюшки растаял, его сменила холодная, безотрадная сырость. Серые, грязноватые тучи низко нависали над детдомом, непрекращающийся ледяной дождь покрыл все окрестности Клюшки скользкой снежной жижей и лужами. А потом, после восьмого марта, снова вернулась зима, и снова захотелось жить, только, как потом оказалось, слово жить — понятие достаточно растяжимое.
