Марек Лавринович - Солнце для всех
— Как же так?
— Вот так. Когда-то мы проводили большую акцию под названием «Украшаем Подлесную». В рамках этого проекта все устанавливали металлические заборы на кирпичной основе. Только поэт отказался. Заявил, что обшарпанный деревянный забор, который на одном честном слове держится, больше соответствует его внутреннему миру, поэтому он ничего менять не станет. Как вам это?
— Поэты — люди особенные, — сказал Ян. — Может, он действительно больше соответствует…
— Но не нам! Его забор нам всю улицу испортил. Кроме того, знаете, что он сказал о нас в газете?
— Что?
— Что у нас психология быдла. Там так и было написано: БЫДЛА! Нет, вы меня извините, но дочка этого негодяя не может стать «Мисс Подлесная»!
— Но она самая красивая!
Пани вице-председатель побагровела.
— Никакая она не красивая! — крикнула она. — Ни она, ни этот ее мерзкий папаша! Это мы красивые! МЫ! ВАМ ЯСНО?!!
— Ясно, — сказал Ян.
Он встал и пошел к двери.
— Мне надо пройтись, — сказал Ян. — Я еще не совсем здоров.
— Прекрасно! Прогуляйтесь и подумайте. Мы вас ждем на пончики. Только поторапливайтесь, публика ждет решение жюри.
Ян сбежал по ступенькам и вышел в ночь. Он повернул направо, затем налево и вдруг увидел слабо освещенный перрон.
Десять минут спустя пригородный поезд мчал его в Варшаву. За окном мелькали населенные пункты, но Яна они не интересовали. Казалось, он спит, но Ян все еще любовался стройной рыжеволосой девушкой с огромными серыми глазами.
Глава двенадцатая
ФЕНАКТИЛ
Тедди Кошикевич, как всегда, не подвел друга. Он не спрашивал Яна о произошедшем в Подлесной. Яну тоже не хотелось говорить об этом с Тедди. У обоих были другие мысли в голове.
Боб решил использовать Яна в рекламе нового кондиционера для деликатных тканей. Средство называлось «Венера», что, разумеется, навевало ассоциацию с богиней любви. Для рекламы этой жидкости в других европейских странах привлекались женщины. Но Боб настолько поверил в возможности Яна, что и представить себе не мог, чтобы кто-то другой рекламировал новый продукт «Би-си-би».
Идея была банальная: Ян, стоя перед камерой, держит в руках упаковку и говорит: «„Венера“ — жидкость любви». И улыбается. Все.
Съемки заняли около двух часов, никто особо не напрягался, потому что заранее было известно: улыбка Яна сделает свое дело. После монтажа (которого почти не было) Тедди полетел отдохнуть на Сейшелы. А Боб, как обычно, уселся с бокалом виски в своем кабинете и стал ждать информацию из магазинов.
Однако на сей раз телефон молчал. Боб какое-то время думал, что внештатники стараются собрать для него более точные данные и поэтому откладывают звонки. Но через сорок минут он не выдержал и начал звонить сам.
— Ну как?! — рявкнул он на первую девушку, до которой дозвонился. — Почему не звонишь, черт побери?!
— Не идет… — слабым голосом промямлила та.
— Что значит: не идет? Как это?
— Никто не покупает «Венеру».
— Как это никто?!
— Я уже здесь два часа стою, и никто не взял ни одной упаковки.
— Ни одной?!
— Вот именно. Другие средства покупают, а «Венеру» нет.
Фестон положил трубку. Он почувствовал, что земля уходит у него из-под ног. Но пересилил себя и продолжил звонить другим консультантам. Дела обстояли хуже некуда. В Варшаве, Кракове, Лодзи, Познани и Вроцлаве никто не покупал кондиционер для тканей «Венера».
Боб стал звонить директорам гипермаркетов, умоляя их снизить цены, установить рекламные плакаты, словом, сделать все, чтобы предотвратить катастрофу. Через полчаса «Венера» была самым дешевым средством на рынке, но, даже несмотря на это, кондиционер никто не хотел брать.
Боб заперся в своем кабинете и решил, что должен немедленно застрелиться. В ящике его стола лежал пистолет, но ему вдруг стало себя жаль. Вместо этого он достал из бара весь запас виски и напился как свинья.
Узнав о провале, Тедди незамедлительно вернулся в Варшаву. В самолете он слушал Пата Метени и вышел в «Окенче» лишь слегка бледный и в состоянии легкой меланхолии. Сразу же из аэропорта поехал в агентство, ни с кем не разговаривая, прошел в своей кабинет и вставил в видеомагнитофон кассету с рекламой. Тедди посмотрел запись один раз, второй, третий, четвертый, остановил пленку на финальной улыбке Яна, долго смотрел на изображение и вдруг все понял.
Улыбка Яна не была лучезарной, радостной, открытой миру, как прежде. Она стала горькой и печальной. Никто не поверил, что Ян держит в руках жидкость любви. В рекламе не было любви, лишь усталость, потерянность, апатия. Тедди вытащил кассету и с размаха бросил ее в мусорную корзину.
— Что было, то прошло, — пробормотал он. После этого Тедди спустился в бар и объявил, что организует вечеринку под названием «Прекрасный провал». Кошикевич имел обыкновение устраивать празднества не только по случаю больших успехов. Неудачи тоже были поводом для торжества.
На следующий день после сытного завтрака, который оказал на него благотворное влияние, Тедди пригласил к себе Яна. Вытащив из корзины кассету, он вставил ее в видео и перемотал пленку до момента финальной улыбки.
— Ясь, ты видишь это? — мягко спросил он.
— Что я должен видеть? — не понял Ян.
— Твоя улыбка стала другой. В ней нет радости и оптимизма.
Ян вгляделся в собственное лицо.
— Может, я не постарался… — неуверенно сказал он.
— Нет, мой дорогой… — усмехнулся Кошикевич. — Ты ведь не актер, и раньше ты не играл. Это просто в тебе было. А теперь исчезло.
— Но почему?
— Не знаю. Что-то на тебя повлияло.
— И что же теперь будет?
— Как раз об этом я и хотел с тобой поговорить как с другом. Ты бы мог остаться в нашем агентстве, благодаря тебе я много заработал, поэтому могу спокойно тебя содержать около полугода, но не знаю, хочешь ли ты этого.
— А почему я должен не хотеть?
— Давай посмотрим правде в глаза. В рекламе тебя больше никто снимать не будет. Другого занятия у меня для тебя нет. Ты можешь сидеть в буфете и пить кофе. И все.
— Я стал ненужным, да?
— Откровенно говоря, да.
— Что же мне теперь делать?
— Ты должен начать сам заботиться о себе. До этого всегда кто-то приходил, брал тебя за руку, направлял, а ты послушно шел. Настало время самому принимать решения. Не спеши. Ты получишь деньги за шесть месяцев, хотя, по-моему, и так не испытываешь в них недостатка. Что скажешь?
Ян встал и протянул Тедди руку.
— Я пойду, — сказал он.
— Позвони мне на днях.
— Позвоню.
В коридоре он снял с вешалки плащ и, ни с кем не прощаясь, вышел на улицу. Шел сильный дождь, но Яну не хотелось возвращаться. Он поднял воротник. Улица была пуста.
Несколько последующих дней Ян Август сидел дома и смотрел телевизор. Он надеялся, что зазвонит телефон и все изменится. Но шел день за днем, а телефон молчал. Тогда Ян решил пойти к Профессору, поскольку решил, что только тот сможет его понять. Был вторник, и Ян вспомнил: как раз завтра в отделении 3 «Б» день посещений.
В среду распогодилось, и Ян почувствовал себя лучше. По улице только что проехали две огромные поливальные машины, тротуары сверкали чистотой. Из витрин магазинов заинтересованно смотрели манекены, а прохожие спешили по своим делам. Ян шагал по улице и думал о том, что не стоит расстраиваться, ведь на свете столько всего интересного.
Однако чем ближе он подходил к больнице, тем меньше оптимизма у него оставалось. Он вспомнил о своей квартире, в которую никто никогда не приходил в гости, вечно молчащем телефоне, чужих людях вокруг и одиноких прогулках по городу.
А не лучше ли ему было в отделении 3 «Б»? Там он мог бы анализировать с Профессором творчество Шекспира, слушать музыку, читать умные книги. Ничего, что двери на волю закрыты. Подумаешь!
Ян дошел до больницы, поднялся на лифте на свой этаж и осторожно нажал на кнопку звонка.
Дверь открыла одна из медсестер. Какое-то мгновение она удивленно смотрела на него, потом воскликнула:
— Это же пан Ян! Проходите, пожалуйста.
Ян осторожно вошел. В коридоре было пусто, видимо, больные после утренней прогулки разошлись по своим палатам.
— А Профессор… — неуверенно спросил Ян, но в это мгновение ближайшая дверь широко открылась и показался доцент Красуцкий.
— Кого я вижу! — воскликнул он, увидя Яна. — Знаю, знаю, что у вас все в порядке, мой дорогой. Все получилось, и как!
— Что получилось? — спросил Ян.
— Это великое достижение психиатрии! — продолжал доцент, поднимая палец. — Со своим расстройством вы были обречены на безысходное существование в больнице, которое лишь ухудшало бы ваше состояние, а тем временем… нет, это неслыханно… à propos… кстати, вы ничего не вспомнили?
