Елена Сазанович - Всё хоккей
Теперь, эти детские воспоминания, эти вибрирующие ощущения до легких коликов в сердце, целиком захватили меня, когда я уже сидел в машине и вглядывался в лобовое стекло, на котором равномерно, влево и вправо двигались «дворники», расчищая падающий снег. Машина сорвалась с места. И я знал, куда она меня понесет. И я знал, куда именно сейчас, в эту минуту, хотел поехать.
Остановился я возле своего старого дома, в своем старом дворе, где мы когда-то жили с мамой. Где я не был с тех самых пор, как она умерла. Когда слишком поспешно, но и, не забывая о выгоде и, принимая крикливые аргументы Дианы, продал квартиру, где родился и вырос. И где, наверное, был по-настоящему счастлив.
Я вышел из автомобиля и, забросив голову вверх, долго вглядывался в окно на кухне, где горел свет. Совсем чужие люди уже живут там. Они наверняка сделали ремонт, поменяли обои и линолеум. Возможно, и двери, на которых с моего рождения мама химическим карандашом отмечала мой рост. И свет в окне тоже совсем другой. Хотя может быть разве другой свет? И все же я знал, что другой. Не мог объяснить, чем он отличается, но физически это чувствовал. Тот свет, свет моего дома, навсегда, в каких-то смутных, неосознанных ощущениях запечатлился в памяти. Убегая на каток, я все время оглядывался на окно и махал маме рукой. И возвращаясь, обязательно поднимал голову и видел в окошке маму, которая меня всегда ждала.
Сегодня меня никто не ждал. Сколь долго я бы не впивался взглядом в светящееся окно кухни. Боже, хоть бы на миг все вернуть… Я бы этот миг прожил не так. Я бы почувствовал полное ликование, полный восторг, благодарность и верность моему прошлому. Но вернуть уже ничего невозможно.
Слезы медленно потекли по щеке и я, словно задыхаясь, стал ловить ртом воздух. Снег прилипал к моим мокрым губам, языку. А я, словно надеясь на чудо, помахал рукой этому окну. И окно почему-то погасло. Я стал вглядываться в эту черную дыру, до боли сощурив глаза. Мне показалось это символичным, словно вот-вот, вдруг, нечаянно, перечеркнув догмы этого грамотно устроенного мира, вдруг появится мама и помашет мне в ответ.
Но мне никто не ответил. Все было гораздо проще. Чужие люди закончили ужин и ушли. Догмы этого мира сломать невозможно. И это, наверное, неправильно.
Слегка сгорбившись, втянув голову в плечи и уткнувшись в пушистый шарф, я побрел прочь от дома, забыв даже про припаркованный автомобиль. И незаметно для себя, полностью погруженный в воспоминания, очутился возле нашего дворового катка. Я почувствовал, что мне нравится сегодня мучить себя. Хотя почему, ответить не мог. Возможно, это в натуре многих людей. Когда итак на душе плохо, сознательно делать себе еще хуже, чтобы до конца испить чашу мучений, не оставить на дне ничего. И тем самым — освободиться наконец от них.
Каток был прежним, разве что появился лишний фонарь, освещающий маленьких любителей хоккея. Еще полные радужных надежд, они бодро, правда слегка неуклюже, скользили по льду, падали, барахтаясь на скользкой поверхности, и вновь поднимались, чтобы забить заветный гол, словно от этого незначительного гола зависела вся их дальнейшая судьба. Мальчишки были очень похожи на нас, румяные и крепкие, правда, уже одетые в современную, наверное, дорогую форму. И коньки у них были другими. Один паренек был вообще моей копией. Он старался больше других, и по его лихому взмаху шайбы, по его сосредоточенному лицу, я понял, что он хочет быть лучше и талантливее всех. Он уже который раз настойчиво погонял шайбу к воротам, но ему не везло. То шайба улетала в другую сторону, то он у самых ворот падал. Но парень не сдавался, упрямо и упрямо пытаясь забить гол. Штаны на коленках у него порвались, а на щеке сидел синяк, но мальчишка с какой-то настойчивой злостью все стремился и стремился к воротам.
И я загадал, если сейчас же он забьет гол, то… Я сам не мог понять, чего я хочу. Может, возвращения в спорт? Как ни странно этого уже не хотелось. Может, возвращения Дианы? Этого никак не желал. Возвращения прошлого? Это из области фантастики. Мне никогда не вернуть ни детство, ни маму, ни Альку.
Вдруг мальчишка лихо щелкнул по шайбе и она легко, даже весело прошмыгнула в ворота. Я облегченно вздохнул. Я не успел загадать желание, но мне почему-то стало светло и радостно от этого детского гола. Мое незагаданное желание сбудется. У меня все еще будет хорошо. Я с легким сердцем пошел прочь. Сегодня я сумел проститься и с Дианой, и с хоккеем, и даже со своим детством. Оставалось… Оставалось совсем немного. Нужно было только решиться на этот шаг.
Недалеко от лотка, где продавали мандарины, я остановился. Когда-то давным-давно, здесь я ожидал Альку, прислушиваясь к ее хрипловатому приветливому голосу.
— У нас самые лучшие мандарины на свете!
Альки давно уже не было. Незнакомая пожилая продавщица в ватнике (точь в точь как у Альки) зевала, сложив перед собой руки и пустым взглядом вглядываясь в снежный вечер. Иногда она приплясывала на месте от холода (точь в точь как Алька) и растирала замерзшие щеки толстыми рукавицами (точь в точь как у Альки). Очереди за мандаринами не было. Наверное, сегодня, меньше стало их любителей. А, возможно, из-за того, что они стали продаваться на каждом углу.
— Мандарины отличные, покупай, парень, не пожалеешь, — она навязчиво протянула мне сомнительный мандарин.
Я взял его и повертел в своих руках. Наверняка она выбрала лучший. Но это ему не помогло. Он местами был сморщенный и побитый морозом.
— Скажите, — обратился я к ней, будучи единственным покупателем. — У вас самые лучшие мандарины на свете?
Она резко захлопнула рот и вытаращилась во все глаза на меня, тут же отобрав мандарин.
— Нет, ну, правда, скажите — самые лучшие?
Я видел, что она любой ценой хотела заловить единственного потенциального покупателя. И уже набрала полный рот воздуха, приготовившись ответить: еще бы! Но, не знаю почему, возможно, сегодня у меня был жалкий вид, возможно, глаза опухли от мороза и слез, возможно, болезненно тряслись губы, но она неожиданно честно ответила:
— Ступай, парень, во-он туда!
Она взмахнула рукой, указывая в противоположную сторону.
— Там супермаркет, там мандарины более качественные. А у нас и с кислинкой, и с подгнившим бочком, чего уж… Да и ящик последний остался, уж мне-то поверь, не самый лучший. Подмороженный. Но это я виновата. Как следует, не укутала, мне и расплачивайся. А чего я тебе всякую ерунду буду подсовывать, ты-то тут при чем.
Не знаю почему, она меня, эта незнакомая продавщица, вдруг пожалела. По ее виду я понял, что она не раз подсовывала и замерзшие мандарины, и гнилые. А вдруг увидев меня, словно очнулась. И готова была мерзнуть еще часа два на морозе, но меня не обманывать. Алька, не твои ли это проделки? Но я тебя и на сей раз обману.
Я дрожащими руками вытащил портмоне, достал деньги, даже не знаю сколько, и протянул продавщице.
— Мне весь ящик, — попросил я.
Она оторопела. Потом встрепенулась. По ее лицу мгновенно пробежала радость, какое-то немыслимое счастье. Она не могла удержаться от такого соблазна, вот так просто, на халяву спихнуть какому-то чудаку или тайному алкоголику все это гнилье. И платить хозяину за него не надо. И торчать на морозе. В этот миг все это отразилось на ее морщинистом, красном от мороза, толстом лице. И искушение. И горечь от того, что она на это искушение почему-то не поддастся. И радость, что не поддастся. Она даже почувствовала гордость за свое решение, может, впервые за долгое время, и гордо встряхнула головой.
— Нет, парень, — в ее глаза светилось торжество. — Мандарины не продаются. Поскольку это — брак!
Я уже знал, уже чувствовал, что никакие деньги. Никакое желание халявы не заменят этой гордости. Понимания своего достоинства. Она словно вдруг поднялась на несколько ступенек над собой. И впервые за свою жизнь встала на пьедестале. Сейчас ее ничто не могло сломить. Я это уже отчетливо понял. И сломить ее торжество в этот миг могла только изощренная хитрость. Я не преминул ею воспользоваться, у меня этого товара было в избытке.
Я взволнованно посмотрел на часы и присвистнул.
— Ого, я же опаздываю, ну, же мамаша, пожалуйста. Я понимаю ваши правила торговли, но, может, пойдете на уступки? А? Не успею я к другому лотку, да еще придется искать и отмороженные мандарины, и с гнильцой.
— А к чему тебе такие? — не сдавалась она, подперев руки в бока.
— Вино делать, — простодушно ответил я. — Именно с таких получается великолепнейшее вино, изысканный аромат! У меня рецептик дома, один француз по блату украл в эксклюзивном ресторане в Париже.
— Француз? — она недоверчиво покосилась. — Ну, у французов воровать можно, это ничего, мало их от Москвы гнали.
— Мало, мало. Ну, а рецептик я и тебе принесу, честное слово.
После рецептика она поверила, прямодушно так. Она и помыслить не могла, что такое можно сочинить.
