Дойвбер Левин - Вольные штаты Славичи: Избранная проза
— Тише, бабка, тише, — сказал Степа, — не помрешь ты, не бойсь. Тише, ну!
Но старуха, не открывая глаз, не глядя на Степу, не замечая его, никого и ничего не замечая, продолжала вопить истошным голосом и в промежутках скоро-скоро причитала: «Ой, православные! Ой, смертушка моя пришла! О-о-у-у!»
Степа осмотрелся: еще бы кого, а то одному не дотащить ее до хаты. Но никого. Пустынный берег. Безлюдье. Как в лесу. Вот народ! Он забарабанил в ставень ближайшего дома:
— Эй, открой!
На стук ответил испуганный топот: «Кто там? Чаго?»
— Открой, — крикнул Степа, — подсобь дотащить ее до хаты.
— Кого? — спросил голос.
— Акулину, гончариху. Раненая она.
— А пущай, — сказал голос, — все равно ей подыхать. Старая.
— Чтоб тебе, холере, самому издохнуть! — сердито крикнул Степа, плюнул и отошел.
Он вернулся к старухе и удивился. Акулина уже не лежала пластом, не вопила и не причитала. Приподняв ногу, она аккуратно и хозяйственно перевязывала рану головным платком.
— Поможь-ка, сынок, встать. — попросила она Степу, когда он подошел. Степа, понатужившись, — старуха была толстая, пятипудовая, — приподнял ее и поставил на нога.
— Довести? — сказал он.
Акулина нерешительно сделала шаг.
— Не надо, сама я, — проговорила она.
Чуть помедлив, старуха вдруг ринулась вперед и так прытко, хоть молодой и здоровой впору, заковыляла к хате, что Степа только рот разинул. Ну и старуха! Дуболом!
Пока Степа возился со старухой, он решил, что не стоит ему сейчас соваться в Славичи: — «Подожду, — решил он, — один-то я что? Что я один сделаю? А поймают — укокошат. Зашибут, как щенка».
Степа пошел домой. Он торопился, — скорее, скорее, а то на кого-нибудь нарвешься. Однако, пройдя шагов двадцать, он замедлил шаг. Остановился. Постоял, подумал и круто повернул назад, к мосту. Плевать! Что со всеми ребятами будет, то и с ним, со Степой. А дезертировать и трусить не годится. Не годится, парень, дезертировать. Плевать!
Трескотня, ненадолго затихшая, возобновилась снова. Она все приближалась. Сухие выстрелы рвались уже в приречном переулке по ту сторону моста. Вдруг из переулка вынырнул человек, невысокий, коренастый, в белой рубахе враспояску, без шапки и босой. За ним, пригнувшись к шее коня, несся бандит в бурке, с небритым щетинистым лицом, с выпученными круглыми глазами, весь колючий, как еж. Рядом мчался второй бандит, молодой паренек, озорной, чубатый хват. Он на скаку писал и размахивал обнаженной шашкой. Сталь на солнце сверкала, как молния.
Человек бежал не спеша, он, видимо, берег силы. Держа руки, зажатые в кулаки, на уровне груди, он мерным шагом, — хоть бандит в бурке был уже близко, — поднимался на мост. Степе человек показался знакомым. Где-то он его видел. Но человек опустил голову и его трудно было узнать. И только заметив впереди Степу, человек резко вскинул голову. Степа его узнал. Губарев! Продком!
А Губарев, должно быть, не узнал Степу. Он метнулся в сторону, быстро и зорко, по-волчьи, оглянулся — догоняют! Капут! Но, не ускоряя шага, неторопливо добежал до перил. Он ухватился за перила руками, оттолкнулся от моста и повис над рекой. Бандит в бурке проскочил мимо, — не остановить было коня. А чубатый с размаху рубанул шашкой. Сталь со звоном врезалась в дерево, не причинив Губареву никакого вреда. Он вовремя разжал пальцы, пролетел сажени две в воздухе и с плеском бухнулся в воду.
Бандиты спешились. Зычно ругаясь, они суетились на мосту, свешивались через перила, глядели в воду: не выплывет ли? В одном месте, где было сильное подводное течение, образовалась воронка. Степа знал это место, не раз купался тут. Но чубатый решил, что это комиссар. Он сорвал с плеча винтовку и, не целясь, выпустил в воронку всю обойму. Вода фонтаном рассыпалась от пуль, а Губарева не было. Утонул, что ли?
— Утоп, тудыт его растуды, — прохрипел бандит в бурке, — а говорят, дерьмо не тонет.
— У ниго от Комиссаровой жратвы жилудок тижолый, на дно тянет, — голосисто крикнул чубатый и сам первый захохотал.
— Отъелся, паскуда, — сказал бандит в бурке, — гладкий кабан.
Губарев выплыл. Хороший, верно, был пловец. Он вынырнул далеко от моста и плыл так же размеренно и не спеша, как перед тем бежал.
— Гляди, Митрей! Плыветь! Плыветь, раз его в дуло! — закричал чубатый. — Стрели! Стрели, ну!
Бандит в бурке прицелился и выстрелил. Голова Губарева скрылась под водой. Навряд ли его задела пуля. Он, должно быть, решил укрыться так от огня. А то уж больно цель завидная — темная голова на светлой реке, тут и левша подстрелит.
Чубатый вмиг вскочил на коня.
— Не уйдешь! Врешь! Врешь, ссука! — цедил он, торопливо оправляя седло, сползающее вбок. Но бандит в бурке его остановил.
— Брось, — лениво сказал он, — делов и без него много, а комиссаров хватит. Не скули.
Он бережно обеими руками снял с головы шапку и вытряхнул себе под ноги лист бумаги, сложенный в четвертушку. Подняв и развернув лист, он медленно по складам стал читать.
— Бе-бе-бер Ге-ззи-ин. Имечко, трясци его матери, — сказал он чубатому, — подавишься.
Чубатый свесился с коня и сочувственно кивнул.
— У них, у жидов, имена тижолыи, — серьезно сказал он, — Шмерка, да Берка, да Тудрес. А где живет написано?
— Синагогальная улица, — прочел бандит, — леший ее знает, улицу-то эту. Спросить бы кого.
Степа все время стоял на мосту, плотно прижавшись к перилам и стараясь занимать возможно меньше места. Дернула же его нелегкая повернуть в Славичи и вступить на мост как раз тогда, когда на мосту показались бандиты. И вот теперь стой, как пугало, не дыши, не моргай — заметят, а заметят — плохо. Обыщут: «А, наган? Откуда наган? Нашел? Знаем, как нашел. Бабушке расскажешь на печке. А пока идем-ка с нами до атамана». Эх ты, Степа! Засыпался ты, парень! Пропал!
— Леший ее знает, эту улицу, — сказал бандит в бурке, — спросить бы кого.
Он обвел вокруг выпуклыми мутными глазами. Это кто там стоит? Паренек, кажись.
— Э, браток, — негромко позвал он и поманил Степу пальцем.
Степа похолодел. Готово! Каюк! Он сделал вид, что не расслышал и не пошевелился. К нему подъехал чубатый.
— Паренек, слышь, — сказал он мирно, — тебе.
— А? Что? Меня? — Степа усиленно моргал, как бы не понимая, — меня? Да?
— Тебе. Тебе, — Чубатый носком сапога подтолкнул Степу в спину, — иди.
Бандит в бурке, глядя на Степу в упор, сурово спросил:
— Грамотный?
— Н-да.
— На, читай, — он ладонью прикрыл лист таким образом, что видна была только одна строчка, — читай. Что тут написано?
Когда бандит заговорил, на Степу дохнуло чем-то затхлым и кислым, — перегаром самогона, что ли. Степа слегка отодвинулся. Бандит это заметил и рассвирепел.
— Ты чего, сукин сын? — рявкнул он, — читай!
Слова на бумажке были написаны замысловатыми, полу-славянскими буквами, вязью. Писал, видно, поп или дьяк.
— Бер Гезин, — прочел Степа.
— А улица?
— Синагогальная.
— Значит так, — сказал бандит.
Надвинув шапку на лоб и откинув полу бурки, бандит сел на коня.
— Веди! — коротко приказал он.
Глава пятая
Виселица и пулемет
Степа не шел, его вели, как ведут пленного: справа ехал бандит в бурке, слева чубатый. Степа все боялся, как бы не наехали конем. Руки он держал в карманах, а то уж очень оттопыривался наган.
В приречном переулке — переулок был узкий и недлинный — восемь домов, — им преградила дорогу тележка-двуколка. На тележке стоял пулемет. Ни возницы, ни пулеметчика не было поблизости. Но в доме рядом слышны были раскаты могучего баса и визгливый говорок женщин. Потом оглушительно загоготал гусь. Открылась дверь и в пролете, головой касаясь притолка, появился рослый бородатый человек в галифе малинового цвета, в черном бушлате, весь обвешанный пулеметными лентами. За ним, громыхая деревяшкой, вышел возница, скуластый, узкоглазый, похожий на калмыка. Одноногий держал под мышкой живого гуся. Женщина, до самых глаз обвязанная теплым платком, плача и повизгивая, высунулась в окно. Но бородач, полуобернувшись к окну, так грозно цыкнул, что женщину словно ветром сдунуло.
— Ладно хозяйничаешь, — одобрительно сказал бандит в бурке.
— А то как же? — громовым басом ответил бородач, — с ними по-другому нельзя. Дуры!
Одноногий положил в тележку гуся, сел сам и предложил бородачу сесть.
— Седай, Опапас, — сказал он дребезжащим, как старые стенные часы, голосом, — седай, боров, чтоб те околеть.
Бородач усмехнулся.
— Опять, Анютка, лаешься? — сказал он добродушно, — гляди у меня, хромой черт, а то как стукну.
— Врешь, бродяга, не стукнешь. — Одноногий лениво распутывал вожжи.
— Силы, думаешь, не хватит?
