Михаил Веллер - Живы будем – не помрем
Давно не собиралась она никуда так тщательно. Не рисовала глаза так долго. Не поворачивалась столько перед зеркалом, снимая одно и надевая другое. В конце концов, убедившись в своей привлекательности и женской значимости, подумала о Ларике с жалостью. Бедняга, не в первый раз он будет пытаться что-то из себя строить. Ее разбирало любопытство от предстоящей встречи, хотелось взять реванш и поставить все на свои места: она — повелительница, он — проситель. Хотя подсознательно предпочла бы, чтоб от роли просителя он отказался. В этом и заключалась ее ошибка: в любовной борьбе, как и любой другой, опасно недооценивать противника.
Сбор в общежитии назначили на шесть. Она пришла в половине седьмого: пусть подождет, повибрирует, придет она или нет.
Его не было. Еще укол.
В комнате шумели, теснились, сдвинули принесенные столы.
— Валька, привет! Вечно ты опаздываешь.
Веселье раскручивалось, шутки сыпались, тосты имениннице провозглашались… почему он не пришел? Спросить об этом было, разумеется, невозможно. Значит, не очень-то они с Ниночкой и знакомы? Или наоборот — боится, что встретит Валю и переметнется обратно? поэтому не пригласила? Или он тоже опаздывает? Душевное равновесие было утеряно, неизвестность раскачивала нервы.
— Мальчиков мало, — с сожалением сказала Нина. — Ларик с Володей предупредили, что у них срочная работа, не смогут, наверно. Или — очень поздно, к концу.
Так — придет он или нет? Досадно — что, все ее приготовления напрасны? Ведь знал, что она придет — и не смог освободиться? Или — еще придет? Неизвестность затягивалась. Для нее уже имело значение всерьез, придет он или нет, и это злило.
Уже кого-то сводили потошнить в туалет, уже убрали столы, и накинули платок на настольную лампу: интим, и загремел маг, когда в дверь постучали.
Ввалились Ларик с другом, замерзшие и веселые, со свертками:
— Поздравления деятельнице культуры от братства вольных каменщиков! Еще пускают? Извините, раньше — никак: созидаем!
Произошло легкое оживление, зазвенели в поисках чистых стаканов, именинница подставила щечку для поцелуев, каковые и были нанесены подобающим образом.
Валя старалась не смотреть в ту сторону, но это было неестественно, не замечать — значит выдать себя, надо же поздороваться, позволить ему поймать свой взгляд; она сразу утеряла нить разговора, который вела.
Через минуту, адаптировавшись в полумраке комнаты, Ларик заметил ее, кивнул дружески и приветливо, с точно отмеренной дозой радости от приятной встречи — не более; спокойно кивнул. Посаженный рядом с Ниной, он наворачивал из тарелки, в меру прикладывался к стакану и рассказывал с набитым ртом, как вкалывали на оглушающем морозе и добирались потом в кабине трейлера-плитовоза. Он выглядел здесь совершенно освоившимся.
Это не могло не задеть. Валя предпочла бы сейчас, чтоб он не приходил. Раньше — почти ее собственность, он был здесь сейчас независим, сам по себе, званый гость: он как бы занял собой часть жизненного пространства, куда ей входить было неловко; таким он стеснял ее. Отнюдь не несчастный — кандидат в знаменитости, ну прямо восходящая звезда. У нее испортилось настроение, ощутилась своя чужеродность окружающему веселью — на которое он, чужой здесь без нее, не имел права!
Его шутки определенно нравились девчонкам, они смеялись. «Раньше они его жалели. Осуждали меня за жестокость. Завидовали — во как мальчик стелется! Теперь — торжествуют. Нарочно все подстроили, чтоб меня уколоть…»
Она преувеличивала — но доля правды в этом была…
Захотелось уйти… но сделать это сразу было невозможно, не расписываться же в своих уязвленных чувствах. Гордость заставила ее изображать веселье; бутылки на столе еще не опустели. Она смеялась чуть громче, выглядела чуть беззаботнее, чем надо.
Ларик не избегал ее, летуче улыбался, парил в собственном пространстве.
Увидев ее, он сразу утерял способность соображать. Всей силой воли удерживал последовательность программы: стол, шутки, танцы, разговор с Ниной об архитектуре — это вызубрено, думать не надо. Улыбка и взгляд репетировались неделями, задача была в том, чтоб не забыться — не смотреть на Валю слишком долго. Он почти не пил — инструкция была строга: полный самоконтроль.
И когда в танцах они почувствовали, увидели друг друга совсем рядом, он — владел собой полностью, она — была готова и даже не прочь поддаться появившимся чувствам, впрочем, не видя в них никакой опасности для себя. Всем женским существом она жаждала утвердиться, услышать вновь, что она — самая-самая, ощутить свою значимость и власть над мужчиной.
— Как дела? — спросил он первый, ровный голос, добрая улыбка.
— Отлично! — в ответ — сияющая улыбка, явный перебор, выдающий желание казаться более преуспевающей, нежели есть, ответ слишком поспешный, хорошая мина при плохой игре; она выругала себя. Но он сделал вид, что поверил, подыграл:
— У тебя иначе и быть не может. («Может! Идиот!..») Выглядишь ты замечательно. — В последних словах ей послышалась фальшь, снисхождение, пустой комплимент.
Мнительность овладела ею, сразу стало казаться, что выглядит она плохо, гордость заставила распрямиться, сбиться с такта, она искала такие слова, чтоб дать ему почувствовать, что она его жалеет, что она значительнее его, — и не находила.
— Как ты здесь оказался? Не выдержал?
Удивленное лицо:
— Ты здесь не при чем. Спроси у Нины. Вообще-то я не хотел идти, устал ужасно, но Володя просил, ему одному неудобно было.
— Верный друг… — произнесла она иронически.
— Если хочешь, мы можем делать вид, что незнакомы. Но по-моему это детство. Да и зачем?
Музыка развела их, потом пленка кончилась, он подал Нине руку, другою полуобнял за плечи и повел к столу, где резали торт.
— …Первыми цельнорамные окна применили американцы в конце прошлого века в Чикаго, — доносился голос Ларика. — Но они сразу ставили принудительные вентиляторы с фильтрами, а потом — кондиционеры. А в наших жилых домах отсутствие форточек — дань не столько моде, сколько идиотизму: для проветривания открывать окно целиком и терять массу энергии на отопление, для мытья — разбирать раму, окномоев нет. Зато строители экономят на оконных переплетах. На макете красиво выглядит. А вдолбить это в головы Госстандарта — задача для бронетанковых сил.
Когда это он стал таким умным? Или всегда таким был?.. Еще недавно выглядел простоват, сероват, ниже их уровня; не студент. А сейчас его слушают…
— …первым каменным дворцом в Петербурге обзавелся светлейший Алексашка Меншиков — раньше Петра. Петр указал на стрелке место для Двенадцати коллегий и отбыл по делам в Голландию. Меншиков умело провел экономию строительных материалов и прежде, чем приступать к строительству государственного объекта, из излишков моментально соорудил себе дворец, развернув его окнами на Неву. После этого оказалось, что для Двенадцати коллегий места вдоль берега уже не хватает, и Меншиков принял гениальное решение — ставить здание поперек стрелки, к Неве торцом. Что и было сделано — к дикой ярости вернувшегося Петра. Полная длина коридора там — четыреста двенадцать метров, и вот по этой четырехсотметровке царь, лично возглавлявший приемную комиссию, катал пинками вопящего Меншикова. Однако было поздно — средства истрачены, здание построено, и, попинав строителя вволю, дом приняли. С тех пор в принципе мало что изменилось…
Застолье хохотало.
Речь зашла о концертах приезжающей Раффаэллы Карры.
— Вот бы достать билетик!..
У кого-то оказалась знакомая в кассах.
— Лафа Верке.
Опять танцевали, опять они оказались рядом. Она явно стремилась к разговору — в то время как он, судя по всему, относился к ней спокойно и равнодушно. Он показался ей взрослым. Всегда раньше — мальчишкой, и вдруг словно перерос ее.
— Ты же у нас теперь знаменитость, достал бы билетик.
Ларик спокойно пожал плечами:
— Подвернется — достану, — и тут же отвернулся, удалился, давая понять пустоту и необязательность своих слов.
Начинали расходиться; она медлила. Нет, они с Володей уходить не торопились.
— Мальчики, вы поздно пришли, побудьте еще. Намерзлись за день, толком еще не отогрелись.
Народ редел. Тянуть делалось неприличным. Она извлекла из груды на кровати свое пальто. Сейчас он встанет и проводит ее.
Фиг…
— Счастливо оставаться!
— Спасибо, что пришли!
Втроем с подругами они дошли до метро, вход клубился светом и паром. О Ларике тактично не говорили, и это умолчание было хуже разговора…
Перед сном она от досады, унижения, жалости к себе тихонько всплакнула в подушку.
Если б Валя могла знать, что через десять минут после ее ухода Ларик спустился на улицу, качаясь от усталости и горя, крепя все силы, чтоб не позвонить ей из автомата, не схватить тачку и помчаться, чтоб успеть к подъезду раньше нее, дождаться, увидеть, взять за руку, заглянуть в глаза, — она заснула бы счастливой.
