Мухаммед Хайкал - Зейнаб

Глава V

«Моя Азиза!

Вверяю тебе тень моей надежды. Тебе предстоит решить: осуществится моя мечта и я буду счастливейшим человеком на свете, или ты пренебрежешь мною и тем самым ввергнешь меня в пучину отчаяния. Все существо мое трепещет. Так выноси же скорей свой приговор, и пусть душа моя воспарит к небесному блаженству или же низринется в глубины ада… О, как долго металась она от надежды к отчаянию! Теперь она стремится к счастью. Молю тебя, поспеши наградить меня исполнением надежд или оставь терзаться в страшных муках!

Я не таюсь перед тобой, любовь моя! Сколько ночей твой облик неотступно стоял передо мной, как нежно глядела ты на меня своими прекрасными очами, посылала мне улыбки, обнимала меня! Сколь сладостны были эти ночи! Засыпая, я спрашивал себя: «Наступит ли такой миг, когда я в действительности познаю вкус этих сладостных видений?» Месяц сменяется месяцем, а я все томлюсь в ожидании желанного мига, когда мы останемся с тобой совсем одни.

Я люблю тебя, Азиза, но как я несчастен и жалок! Знаешь ли ты, сколько мук причинила мне моя любовь? Можно ли рассказать о том, как трепетно билось мое сердце, когда в давно прошедшие времена мы, будучи еще детьми, играли вместе? А сегодня я лишен даже тех услад, которые имел в детстве! С нетерпением жду я ответа от тебя, Азиза. Искренне любящий тебя

После того как Хамид вновь увидел Азизу, он стал непрестанно упрекать себя за то, что в последнее время совсем позабыл о ней, и изыскивать средства, как бы встретиться с нею наедине и открыть ей свое сердце. После долгих размышлений он счел за лучшее написать ей письмо и теперь дожидался удобной встречи, чтобы вручить Азизе свое послание.

Утром, позавтракав вместе с братьями, он направился на женскую половину дома. Ему пришлось собрать все свои душевные силы, он твердо решил сделать все возможное для достижения цели, о которой мечтал вот уже более года: уединиться с девушкой и поведать ей свои чувства. Он уже позабыл, как ранней весной его воображение занимали лишь красоты мироздания и великолепие окружающей природы. Теперь к нему вернулись прежние мечты, вернулась любовь, и он забыл обо всем другом. Всем сердцем своим стремился он к Азизе, более не в силах сносить свое одиночество. Он жаждал найти в ней утешение от горечи и печали прежних дней.

Едва он попал на другую половину дома, в это женское царство, как одна из женщин приветствовала его словами: «Добро пожаловать, наш феллах!» Она предложила ему сесть и спросила, чем объясняется его непонятное пристрастие к деревенским полям. Ведь жил он раньше дома и ничуть не интересовался хозяйством, а теперь почему‑то вдруг стал уходить в поля вместе с братьями и даже по целым неделям пропадал там. Что это за новая блажь?

Что мог ответить на это Хамид? Рассказать о шепоте звезд и лунном колдовстве? О своей тяге к бескрайним просторам, о мечтах, овладевающих душой, когда усталые глаза отдыхают в темноте летней ночи, когда веет свежий ночной ветер и слышны голоса величавой природы? Раскрыть то великое счастье, которое обретает человек, наконец ощутивший себя свободным от всех оков? Да разве эти женщины могут его понять? Если они и чувствовали то же самое в детстве, время давно уже стерло с их памяти эти воспоминания. Но и молчать здесь нельзя— ведь рядом находится его любимая! Она хочет услышать его голос! Что же делать?

И он рассказал о той ночи, когда, проснувшись в поле, он не увидел вокруг никого. И, сколько ни искал, так и не нашел себе иного товарища, кроме быка в упряжке. И как потом обнаружил своего напарника спящим в яслях. Рассказ развеселил женщин. Он заметил, что и Азиза рассмеялась. Та женщина, что заставила его рассказывать, шутя пожалела его: «Бедный Хамид!»

И все наперебой принялись вспоминать подобные происшествия, случавшиеся с ними или с их подругами. Потом перешли ко всяким страшным историям. Старая тетушка Азизы начала:

— Как говорится в пословице: «Кто боится злого духа, тому он и является». Как‑то Дик ас — Сана рассказывал, что раз ночью вышла его соседка Мусаада на двор по нужде и увидала барашка с громадными рогами. Он стал расти у нее на глазах, так что загородил ей дорогу… А когда все проснулись утром, то увидели, что к ним во двор всего‑навсего забрел барашек семейства Хасанейна.

— Говорят, что тому, кто проходит ночью мимо загона для скота, принадлежащего детям Умм Саад, являются злые духи, — заметила другая тетушка. — А на самом деле никаких духов там и в помине нет.

— А я слыхала, — вмешалась в разговор двоюродная сестра Азизы, — что сторожу при плантации финиковых пальм, дядюшке Гяду, явился злой дух в образе осла, взнузданного и оседланного. Старик вскочил на него верхом и воткнул ему в плечо толстую иглу, служившую для сшивания рогожи. И после этого злой дух, укрощенный и присмиревший, повез его в Каир, Танту и Мансуру.

Разговор оживился. Женщины стали рассказывать о джиннах, которые кличут людей по имени, а когда те подходят, хватают их и скидывают в заброшенные колодцы или пропасти. Спастись от них можно, надо только прочесть суру Корана, начинающуюся словами: «Скажи: он аллах един». Зашла речь и о джинне зара, изгоняющем из людей злых духов, — о том джинне, которому самые красивые женщины дарят дорогие подарки. В общую беседу вступила и Азиза. А Хамид сидел молча, лишь время от времени выражая свое удивление жестами и мимикой.

Время летело незаметно. Почувствовав наконец, что он засиделся, Хамид стал прощаться. Он вышел на улицу успокоенный, чрезвычайно довольный тем, что видел Азизу, и в особенности тем, что, весело смеясь над словами подруг, она то и дело обращала на него свой взор. Когда их взгляды встречались, он опускал глаза, уверенный, что и она испытывает то же волнение, ибо губы ее при этом чуть вздрагивали. Это был трепет, который обычно охватывает нас, когда в присутствии посторонних мы встречаемся взглядом с предметом своей любви. В таких случаях нам всегда кажется, что посторонние догадываются о том, что творится в наших душах, и ревниво следят за нами.

Хамид так и не отдал своего письма. Только выйдя из комнаты, он вдруг нащупал его в кармане. Как же передать его Азизе? Опыт говорил, что не стоит пытаться сделать это самому. Ведь Азизу постоянно окружают женщины. Не отдавать же письмо при них! Правда, большинство этих женщин неграмотны. Однако они непременно захотят узнать, что написано в письме. Но, с другой стороны, не так‑то легко доверить письмо чужому человеку. Ведь тот тоже рискует попасться с этим письмом. И тогда все узнают, что Хамид влюблен, а это позор, величайший позор!

«Да, вся жизнь — от начала и до конца — непрерывная цепь тягот и забот, — размышлял в тоске Хамид. — И если мы не будем украшать ее своими мечтами, она станет горше полыни. Ибо даже небольшое отклонение от мира мечты к реальности неминуемо повергает нас в пучину бед. Для такого человека, как я, лучше пребывать в мечтах как можно дольше. Я хочу, чтоб осуществилась только одна из них. Как люблю я эту девушку, как давно тоскую по ней! Она хоть и сестра мне, а я даже на краткий миг не могу остаться с нею наедине. Проклятие этой жизни, томительной и унылой! А что ждет нас в старости, коли окажутся погребены наши юношеские надежды? Смерть — избавительница? Да, мы вернемся в небытие, из которого вышли, — бессмертное небытие вечности!

Ах, зачем я так убиваюсь, так страдаю? Если не суждено мне насладиться взаимной любовью, то ведь существует же в мире утешение! Разве не могу я подарить ласковым словом влюбленную в меня поденщицу с открытым лицом или запечатлеть поцелуй на розах ее щек. Да, именно эти девушки и являются для нас сладостной заменой тех сдержанных, скрытых под чадрой женщин, которые даже человеку, отдавшему им свое сердце, не могут сказать: «Я люблю тебя!»

В самом деле, разве в красивой дочери природы, с ее крепким и сильным телом, с ее открытым взором, проникающим в самую глубину наших сердец, не заключено очарование, которое заставляет нас забыть про чопорных затворниц? Пренебрегать этим — глупость! Феллашка ведет постоянную борьбу с тяготами жизни, и это закаляет ее, дает ей опыт, свежесть, вместо томной бледности женщин — затворниц, щедрость и красоту души и, ко всему этому, целомудрие из рода в род».

Хамиду захотелось тотчас убежать в поле и в час полуденного отдыха шутить и веселиться с деревенскими девушками, — отомстить этим праздным жеманницам под чадрой.

Но в чем, собственно, состояла вина Азизы? Разве она сама придумала для себя это покрывало? Разве по доброй воле согласилась на унижение, в котором пребывает вместе с другими, разве не была подготовлена к этой участи со дня своего рождения? Какую трогательную любовь и нежность источают глаза ее, устремленные на него! Ведь она — он убежден в этом — тоже мечтает остаться с ним наедине, дотронуться до его руки, посмотреть на него долгим взглядом, который будет красноречивей любых слов. Нет, это не она, а он изменил своей любви! Это он собирался нарушить обет, намереваясь любезничать с деревенскими простушками, отдать на поругание свое достоинство! Он недостоин любви, этого благородного чувства, наполняющего сердце величием и целомудрием, он осквернил свою душу и тело!