Уинстон Черчилль - Саврола
— Я запрещаю вам обращаться к этим солдатам, — заявил Сорренто. — Если вы поступите так снова, даже ваш флаг не защитит вас.
Море повернулся к нему.
— Сопротивление бесполезно, — сказал он. — Зачем вы продолжаете и дальше жертвовать этими людьми? Сдавайтесь, тогда и ваша, и их жизни будут сохранены.
Сорренто задумался. Возможно, повстанцы знали, что прибывает флот. Иначе, подумал он, они бы не предложили перемирие. Было необходимо протянуть время.
— Нам потребуется пара часов, чтобы обдумать ваши условия, — сказал он.
— Ну, нет, — решительно заявил Море. — Вы должны сдаваться немедленно, здесь и сейчас.
— В таком случае мы не сделаем ничего подобного, — ответил министр обороны. — Дворец вполне еще можно защищать. Мы сумеем удержать его до возвращения флота и нашей доблестной действующей армии.
— Так вы отказываетесь принять наши условия?
— Мы отказываемся от всего, что вы предложили.
— Солдаты, — сказал Море, снова обратившись к окружившим их воинам. — Я умоляю вас не приносить в жертву вашу жизнь. Я предлагаю справедливые условия. Не отвергайте их.
— Послушайте, любезный, — гневно произнес Сорренто, — вы слишком долго испытываете мое терпение. Вы — гражданский человек, и вам неизвестны правила войны. Я считаю своим долгом предупредить вас о том, что, если вы будете по-прежнему пытаться подорвать лояльность правительственных войск, я буду вынужден застрелить вас на месте! — И с этими словами он вытащил револьвер.
Море следовало бы принять это во внимание. Но, будучи дерзким, смелым и импульсивным, он мало задумывался о подобных вещах. Его добрая душа благородно стремилась предотвратить утрату чьей-то жизни. Помимо этого, он не верил, что Сорренто спокойно расстреляет его. Это было бы слишком безжалостно.
— Друзья, я предлагаю всем вам жизнь! — закричал он. — Не выбирайте смерть!..
В эту минуту Сорренто выстрелил. Море упал на землю, и его кровь начала струиться по белому флагу.
В какой-то момент он изогнулся и задрожал всем телом, а потом вытянулся и остался лежать на земле без всяких признаков жизни. Охваченные ужасом солдаты что-то неясно бормотали. Они не думали, что угроза будет исполнена. Но не стоило рассчитывать на милость таких людей, как министр обороны. Они живут главным образом согласно правилам и постановлениям.
Два человека, стоявшие за воротами, услышали выстрел и заглянули внутрь. Но, увидев случившееся, они немедленно бросились к своим товарищам, в то время как воины из гарнизона, чувствуя, что все их надежды рухнули, медленно и угрюмо вернулись на свои места. Сообщение о перемирии заставило президента выйти из своего кабинета. В его воображении мелькнула перспектива начала новой жизни и, возможно, возмездия. Когда он спустился по лестнице и вошел во двор, выстрел, произведенный на таком близком расстоянии, ошеломил его. А когда он увидел, в каком ужасном состоянии находился вестник перемирия, президент зашатался.
— Боже мой, Сорренто! — закричал он. — Что же вы наделали?
— Я застрелил бунтовщика за подстрекательство войск к мятежу и дезертирству, — ответил министр обороны. — Ведь я предупреждал его о том, что его флаг больше не будет служить ему защитой.
У него защемило сердце от глубокого отчаяния за свой опрометчивый поступок, совершенный в приступе гнева, но он старался выкрутиться из этой скользкой ситуации.
Молара дрожал с головы до ног. Он чувствовал, что был отрезан последний шанс отступления.
— Вы всех нас приговорили к смерти, — сказал он. Затем наклонился и взял документ, который высовывался из кармана кителя убитого. В нем говорилось:
«Я уполномочен предложить сдаться Антонио Моларе, бывшему президенту республики, а также офицерам, солдатам и его приверженцам. Их жизнь должна быть сохранена, и они будут находиться под защитой в ожидании решения правительства. На рассмотрение Совета общественной безопасности. Саврола».
И Сорренто застрелил его — единственного человека, который мог спасти их от разъяренной толпы. От сердечной боли Молара не мог говорить. Он лишь безнадежно махнул рукой и скрылся во дворце. С его уходом снова послышалась стрельба из домов, примыкавших к площади. Осаждающие вели огонь с удвоенной яростью. Им уже стало известно, какая судьба постигла их посланника.
Все это время Море безжизненно лежал во внутреннем дворе. Все его амбиции, энтузиазм и надежды полностью разрушились. Его участие в делах этого бренного мира было закончено. Он полностью погрузился в океан прошлого, от которого не осталось почти ни единой капли. Замышляя заговор против правительства, боевой дух Савролы оказался сильнее личных качеств Море. Однако он отличался благородством души, светлым умом и невероятной энергией. Он мог бы совершить много великих дел. И у него были мать и две юные сестры, которые боготворили землю, по которой он ступал. Они считали его самым замечательным человеком в мире…
Сорренто долго стоял, созерцая результаты своей грязной работы, и его охватило чувство недовольства содеянным. Его циничная жесткая натура была неспособна на подлинное раскаяние. Но он знал Молару много лет и был потрясен, увидев его страдания. Ему было неприятно осознавать, что именно он был причиной несчастья. Он не понимал, что президент испытывал желание сдаться. Как убеждал он сам себя, иначе Молара, вероятно, был бы более спокойным. Неужели у него уже не было способа загладить свою вину? Человек, который уполномочил Море принять их поражение, обладал огромной властью над толпой. По-видимому, теперь он находился в мэрии. Было необходимо послать за ним — но каким образом?
Лейтенант Тиро приблизился, держа в руках китель. Возмущенный зверской жестокостью командующего, он был готов выразить свои чувства, но не находил слов. Он склонился над безжизненным телом, поправил некоторые детали его одежды, а потом накрыл кителем бледное безжизненное лицо. Поднимаясь, он дерзко сказал полковнику:
— Вероятно, через два часа они точно так же расправятся с вами, сэр.
Сорренто посмотрел на него и неприязненно засмеялся:
— Пфу, лейтенант! Мне все равно. Когда вы повоюете столько же, сколько я, вы перестанете быть таким чувствительным.
— С меня достаточно того, что я увидел теперь, когда вы убили единственного человека, который мог принять нашу капитуляцию.
— Не единственного, есть еще Саврола, — сказал министр обороны. — Если вы хотите жить, пойдите и приведите его сюда, чтобы он убрал свою свору.
Сорренто произнес это от досады и безысходности, но его слова заставили младшего офицера задуматься. Он знал Савролу, испытывал к нему симпатию и чувствовал, что у них было что-то общее. Такой человек пришел бы, если бы его вызвали. Но оставить дворец казалось невозможным. Хотя повстанцы атаковали только главный вход, боевые действия и беспорядочная стрельба распространялись по всей территории. Не могло быть и речи о том, чтобы пройти сквозь строй осаждающих по прямому пути. Тиро подумал об оставшейся альтернативе: туннель, который не существовал; воздушный шар, но его тоже не было. Покачав головой от безнадежности проблемы, он задумчиво посмотрел на ясное, чистое небо и подумал: «Только птица могла бы сделать это».
Дворец был связан со зданием сената и главными государственными учреждениями с помощью телефона. И случилось так, что основная линия телеграфных проводов, тянувшаяся от восточного конца огромного города, проходила по его крыше. Глядя вверх, Тиро увидел над головой тонкие провода. Их было примерно два десятка. Министр обороны проследил за его взглядом.
— Вы могли бы пройти по проводам? — с надеждой спросил он.
— Я постараюсь, — ответил младший офицер, вдохновленный этой идеей.
Сорренто хотел пожать ему руку, но юноша отступил назад, отдал честь и удалился. Он вошел во дворец и поднялся по лестнице, которая вела на плоскую крышу. Эта попытка была смелой и опасной. А если противники увидят его между небом и землей? Он часто стрелял в грачей из рогатки. Они казались черными пятнышками на форе неба и среди деревьев. Эта мысль казалась очень неприятной. Но он успокаивал себя, подумав, что мужчины, которые выглядывают через бойницы, рискуя жизнью, думают только о том, как правильно прицелиться, и редко позволяют своим глазам бесцельно смотреть по сторонам. Он ступил на крышу и направился к телеграфному столбу. Его устойчивость не вызывала сомнения. Тем не менее лейтенант остановился, поскольку ему угрожала серьезная опасность и смерть могла оказаться близкой и ужасной. Ему мало помогали принципы, усвоенные многими военными. Это был беспорядочный набор правил, редко повторяемых, с трудом понятых и никогда не подвергавшихся анализу. Кроме того, его вдохновляла светлая необъяснимая вера в то, что с ним будет все в порядке, если он выполнит свой долг, как подобает джентльмену. У него не было философии. Он только чувствовал, что рисковал всем, что у него было и в чем он не был уверен. Все-таки его рассуждения были нелогичными. Он просто верил в свои силы и почувствовал прилив энергии. Он сказал сам себе: «Мы победим этих подонков». И эта вера настолько вдохновила его, что он сумел преодолеть страх.
