Маргарита Меклина - Моя преступная связь с искусством

Тот, побледнев, пробормотал «ну и гад, ну и подлец», но не вмешался, а на следующий день покорно потрусил за растерзанной почтой наверх.

Через неделю Саша, возвращаясь из школы, не заметила хозяина, притаившегося в глубине гаража.

Только она подошла к своей двери, одновременно вытаскивая из тугих джинсов ключи, как почувствовала напряженной спиной: он уже здесь.

Не успела она найти железную щель в расхлябанной замочной скважине, как хозяин приблизился сзади: она чувствовала себя запертой будто в клетке в этой стране, в этом нищем апартаменте в доме на окраине города, без работы, без денег, не в силах сдвинуться с места.

Унизительный ступор.

Умаляющий страх.

Жалкость и нестойкость ее положения только усиливалась его страстным напором. Кто она? — иммигрантка в поисках гранта, мычащее существо без знания языка, целка с акцентом в побеге от низких желаний и в поиске низких цен — просто никто.

Он, приехавший сюда двадцать лет назад, звериным нюхом все это знал.

— Открывай, открывай, — шептал он, пока она копалась с ключами в надежде, что, войдя в свою комнату, сможет захлопнуть перед ним дверь.

Но у нее не было своей комнаты — он всем тут владел.

Она — не владела собственным телом. Ноги подгибались, руки дрожали. Без работы, без родины… У нее не было чувства собственной значимости. У нее не было больше страны.

Порабощаясь им, она порабощалась Америкой: на нее наступала грозная рожа, желающая что-то от нее получить, но не дающая взамен ни-че-го.

Он наступал, она отступала.

А на самом деле лишь каждым шатким шажком подтверждала то, что знала давно.

Она открыла дверь и вошла, он ввалился за ней. Она практически его пригласила сама. Сказала: «входите» — все же хозяин! Пытаясь перевести разговор и раздевание на другое.

Он же — давно уже понял, что победил.

Победил, когда впервые увидел ее и не отвел взгляд; победил, когда она начала его физически избегать, эмоционально ни на секунду не забывая о нем; победил, когда она распахнула перед ним пах и дверь, вздыхая, взывая… а он — раздевая и разымая, размазывая по стене самообладание жертвы, рассказывая об этой стране.

— Ухо надо тут держать востро, — а вообще можно жить. Попутно отмечая отметины родинок на ее теле, с похотью комментируя, какая у нее мягкая грудь («я тут все своим трудом и горбом заработал — зато сейчас могу отдохнуть»).

Снимая штаны. Отнимая уверенность у нее, таким образом возбуждая себя. Говоря, что и машина жены, и дом, и все дорогостоящее добро/барахло приобретено на наличку — «не в кретинский кредит».

— Тебе надо тоже научиться вертеться.

Пока он двигался, она смотрела в окно.

— Ничего, у тебя тут все будет в порядке, я знаю. Сам был таким иммигрантишкой. Как все, начиная с нуля.

Он все знал и про себя, и про страну, «в которой крутился».

— Ты тоже крутись. Все мои квартиросъемщицы через это прошли. Сдал вам за малую цену — увидев тебя. Получи специальность, чтобы тут пригодиться. Может, в медсестры или счетоводство? Для парикмахерши ты слишком умна…

Уже выходя из двери, готовясь к встрече детей и жены, пригладив и без того прилегающие к голове сальные волосы:

— А вообще в Америке необходим опыт работы. Ты от меня больше не бегай, потом повторим.

На прощание оглядев ее снова (она встала, собираясь закрыть за ним, вытолкнуть его из квартиры, как только что из себя его член).

— Не беспокойся, у меня есть ключи.

Ухмыляясь победно. Помахивая в воздухе громыхающей связкой.

Оставив в теле гадливость.

Она навязчиво думала о кухонной тряпке — сейчас уйдет и примусь оттирать захватанную пальцами дверь.

Взяла лежащий на раковине матерчатый, бесформенный ком — лоскут старой рубашки.

Грязные потеки остались на двери.

Ее передернуло. Особенно неприятными были эти противная стылая влажность и холод.

Бросила тряпку в ведро. Вытерла руки сухим полотенцем. И сразу же показалось, что оно впитало в себя всю мокроту.

Кинула его в стирку и достала другое, сухое.

Надела шерстяной свитер и попыталась согреться его теплотой.

Сдернула простынь с кровати. Села на холодный матрас (цепкий целлофан так и не сняли) и сунула руки подмышки. Пытаясь выйти на сушу.

Выплыть из отвратительной ямы, избавиться от мокрого раскрытого рта.

Шаги над головой — он там победно с чем-то возился, ронял на пол предметы — она, под ним, была на дне, в западне.

Через два дня под дверью Александры Арамовны появилась записка с крупными квадратными буквами: «я нашел более подходящих жильцов».

Отец не спросил, что на самом деле произошло, хотя Саша ждала.

Намеками пыталась ему объяснить, но было неловко.

Просто безо всяких объяснений вдруг зарыдала.

Взгляд отца замер на синяке у нее на руке.

— Что произошло? — спросил он.

— Ничего, — сказала она и бросилась в ванную.

Захлопнула за собой дверь, села на пол. Плечи ее затряслись.

Пытаясь заглушить плач, она все же таила надежду, что отец будет стучаться и упрашивать открыть дверь. Прислушалась — ничего не было слышно. Затем заскрипели пружины кровати.

Когда она вышла из ванной комнаты через десять минут, отец громко храпел.

Что касается их выселения, он не пытался ни сопротивляться, ни возражать.

Не встал на дыбы он и тогда, когда Саша потратилась на покупку моющих средств и затратила целую неделю на отчистку и отбелку квартиры, а лэндлорд не отдал им положенный по закону, равный месячной квартплате залог.

Отец пошел «разбираться» по поводу денег, но вернулся ни с чем.

Лэндлорд давно понял, что не вступившийся за дочку отец бессилен и слаб.

В день смерти отца А-м сидел с внуком, годовалым, спокойным, как и он сам, молчаливым младенцем, показывая, как нужно бить пластмассовым молотком по игрушечной черепахе, чтобы у нее с пружинистым звуком выскочила из плеч голова.

Когда зазвонил телефон, А-м, с внуком подмышкой, подошел к аппарату поближе, но поднимать трубку не стал, уставясь на автоответчиковый решетчатый зев. Оттуда донесся голос суровособранного, скорбного брата, сообщившего, что отец близок к смерти, хрипит.

Но А-му, озабоченному кормлением внука (в дневной рацион входили яйца, тофу, кольраби, морковка и упаси Бог что-нибудь упустить!) даже не пришло в голову, что нужно с ним попрощаться.

— Пора обедом кормить, — он крикнул жене, не обмолвившись о полученном сообщении.

Ведь что бы он ни делал сейчас — его отец все равно умирал.

Что он лично мог сделать? Какие внести изменения в пунктирную линию отреза судьбы?

Как не было смысла в отмечании дней рождений, не было никакого смысла и в повышенном внимании к смерти. Если дни рождения не значили ничего, то ничего не значила и сама смерть.

Смысла не было абсолютно ни в чем.

— Зачем вы ходите на представления? Зачем эти далекие путешествия в чуждые страны, чьих названий вы даже не можете произнести, не говоря уже о начертании ирритабельных иероглифов?

Кому нужны эти просмотры репетиций перед спектаклями, на которые все равно никто, кроме родственников и друзей, не придет?

Ищете приключений на свою голову… Сидите дома — и будете в целости и сохранности… зачем это все? — спрашивал он у дочерей, а сам влачил бессловесное существование под калеными словцами своевольной супруги, в кабале, под ее каблуком.

Как-то Александра Арамовна ему позвонила.

— Ты к дедушке не едешь сегодня?

— А что такое случилось?

— Ну как же, навестить больного отца…

— И что мне там делать? Я же не врач!

— Как что? Спросишь его, как здоровье, поправишь постель, посидишь…

— Кто же ходит в больницу по воскресеньям, смеешься? У них там наверняка на выходных развлечения предусмотрены для пациентов… компьютеры, шахматы, программы по русскому телевидению… зачем я буду мешать?

— По-моему, персоналом как раз поощряются визиты на выходных… — Александра все еще пыталась его убедить.

— Но я же целую неделю работал, устал… — отвечал он.

— Но это же твой отец! — вскричала она. — Не чужой человек!

А-м наконец нашел, по его мнению, удачный ответ:

— Слушай, он же почти не говорит после удара, надо бы подождать, пока восстановится речь.

— Почему? — с холодком в сердце поинтересовалась Александра Арамовна, уже ожидая от А-ма глупости, дикости, ужасной несообразности…

— Ну так что ехать, если мы даже не сможем поговорить…

И Александра, плюнув, спешила в больницу, а А-м сидел дома, почитывая библиотечный, взятый в сотый раз детектив (они были схожи друг с другом, и поэтому А-м, увлекшись процессом чтения, не замечал, что в тексте все было до боли знакомо) и пробуя только что купленный органический джем.