Маргерит Дюрас - Плотина против Тихого океана
В дверь постучали. Кармен. Она внесла поднос с тремя чашками кофе, бутербродами и завязанным пакетиком.
— Попейте кофе перед отъездом, — сказала Кармен. — С бутербродами.
Она была не причесана, в халате, и улыбалась. Мать привстала над чемоданами и тоже улыбнулась ей, глаза ее все еще были полны слез. Кармен наклонилась, поцеловала ее и вышла на цыпочках, не сказав ни слова.
Жозеф совершенно их не слушал и, казалось, ничего не видел. Сюзанна взяла чашечку кофе и медленно принялась за бутерброды. Мать выпила свою залпом, не притронувшись к бутербродам. Потом взяла третью чашку и подала ее Жозефу.
— Вот твой кофе, — сказала она мягко.
Жозеф взял чашку, не поблагодарив, выпил кофе с гримасой отвращения, словно даже кофе стал каким-то другим. Потом поставил пустую чашку на стул и сказал:
— У тебя же ни гроша в кармане, что ты выпендриваешься? В городе без денег тебе делать нечего. Есть, конечно, такие, которые готовы ишачить всю жизнь. Ничего другого они просто не умеют…
Сюзанне показалось, что Жозеф теперь разговаривает по-другому. Прежде он никогда не пускался в рассуждения. Сейчас он наверняка повторял чьи-то слова, поразившие его. Но вернулся-то он скорее всего потому, что деньги от продажи шкур у него кончились и карман был пуст. А не потому, что кто-то посоветовал ему так поступить. То есть все обстояло совсем не так, как поначалу подумала Сюзанна.
Большую часть пути Жозеф молчал. Мать, наоборот, не умолкала ни на минуту и говорила о своих планах. Утверждала, что согласие на очередную ссуду вот-вот будет получено, и под более низкие, чем раньше, проценты.
— Я хорошо потрудилась, — говорила она. — Я договорилась о двухпроцентном займе. Это вместо пятипроцентного. А по всем просроченным квитанциям я уплатила. Теперь мое финансовое положение вполне определилось.
Жозеф выжимал из своего «ситроена» все, что только мог. Он был похож на убийцу, который уходит от погони. Время от времени он останавливался возле рисового поля, приносил воды в ведре, заливал ее в радиатор, мочился, сплевывал с отвращением — ко всем на свете и больше всего к ним, снова оказавшимся с ним рядом, а потом опять садился в машину, даже не взглянув на них.
— Я всегда любила определенность. Благодаря этому я всегда и выпутывалась. Как хорошо, что мы возвращаемся к себе. Главное, теперь повыгоднее заложить нашу недвижимость. Я не имею в виду рисовые поля, а только те пять гектаров, что наверху. Что же касается дома — увы! — он давно заложен.
Она говорила для одного Жозефа. Однако впервые в жизни она ни разу ни в чем его не упрекнула. Ни разу не помянула даже намеком ту неделю, которую провела в гостинице, ожидая его. Послушать ее, так у нее все шло как по маслу.
— Когда оплачиваешь вот так сразу все просроченные проценты за два года, это производит прекрасное впечатление. Теперь мне бы только заложить землю повыгодней, и я выпутаюсь. Я считаю, что они просто обязаны отдать мне в бессрочное пользование те пять гектаров, я имею на них право, ведь все эти годы я получала с них урожай. Не заложишь же землю, которая тебе не принадлежит, это и дураку понятно.
Она говорила небрежно, беззаботным, почти веселым тоном. И всячески намекала, что обделала весьма выгодное дельце.
— Они же узнают в земельном ведомстве, что я заплатила все проценты! Я, конечно, понимаю, что им вряд ли захочется отдавать мне верхние земли и дробить участок, но нравится им или нет, а это мое право. Как ты считаешь, Жозеф?
— Оставь его в покое, — не выдержала Сюзанна где-то уже на трехсотом километре. — Твое это право или нет, только ты все равно ни черта не получишь, опять тебе кажется, что ты на все имеешь право, а на самом деле ты его не имеешь ни на что.
Мать замахнулась было на нее, но тут же опомнилась. Она уже поняла, что это бесполезно.
— Лучше бы ты помолчала, — вновь завелась она, — ты ничего не понимаешь. Если это мое право, то я своего добьюсь. Все дело в том, что очень многие хитрят с закладными. Большая часть равнины заложена. Но люди ведут себя несерьезно: они сначала закладывают земли в банке, а потом у частного лица. Тогда банк имеет право на продажу. Этим все и кончится с Агости…
Так целый день она разговаривала сама с собой, ни Жозеф, ни Сюзанна разговор не поддерживали. И только когда они остановились в последнем поселке, откуда начиналась дорога на равнину, Жозеф сказал первые слова. Но сначала он вышел из автомобиля, проверил мотор, пошел в поселок, к колодцу, и запасся пятью бидонами воды. Потом замерил уровень бензина, залил его в бак, проверил масло и долил его тоже. Он знал, что заправиться нужно обязательно, потому что последние двести километров им предстояло ехать по лесу и на их пути больше не будет ни одного селения. Закончив возиться с машиной, он сел на подножку и медленно, с силой провел рукой по волосам, как будто только что проснулся. И вдруг совершенно успокоился, казалось, он уже не спешит ехать дальше. Сюзанна с матерью смотрели на него, но он их просто не видел. Он как бы вдруг отгородился от них глухой стеной одиночества. И все же одиноким он себя, наверно, не чувствовал. Той, другой, и не нужно было быть здесь, рядом с ним, они и так были вместе. Сюзанне с матерью оставалась лишь роль пассивных и несколько нескромных свидетелей их счастья. Мысли его витали очень далеко, но были живыми и яркими, как образы сновидения: вокруг него, сидящего на подножке своей машины, словно проходила граница сна. «Наверно, только если я сдохну, он соблаговолит взглянуть на меня». Он вел машину с самого утра. А было уже шесть часов вечера. Под глазами у него залегли круги белой пыли; он казался чуть ли не загримированным и потому еще более далеким от них. Должно быть, он изнемогал от усталости, но вместе с тем был спокоен, тверд, уверен в себе. Всего только один раз он провел рукой по волосам, потер глаза и зевнул, потягиваясь, точно просыпаясь.
— Хочу есть, — сказал он.
Мать поспешно раскрыла пакет, приготовленный Кармен, и достала три бутерброда. Два из них она протянула Жозефу и один Сюзанне. Жозеф съел один бутерброд, сел в «ситроен» и уже за рулем проглотил второй. Пока дети ели, мать вдруг совсем обессилела и задремала. До сих пор она, наверно, все думала, что их нужно накормить, и потому держалась. Когда час спустя она проснулась, было совсем темно. И вдруг она заговорила здраво, как прежде:
— Наверное, я не должна была платить долги, — и добавила совсем тихо, как бы для себя одной: — Они обобрали меня до ниточки.
Как раз об этом и предупреждала ее Кармен, но она ее не послушалась.
— Честность моя никому не нужна. Кармен была права. Все, что я им заплатила, для них это капля в море, а может, и того меньше, а вот для меня, для меня… Я-то надеялась, что после этого они предоставят мне кредит по крайней мере в пятьдесят тысяч франков…
Видя, что ей никто не отвечает, она вдруг расплакалась.
— Я все им заплатила, все. Вы правы, я дура, старая психопатка.
— Какой смысл теперь об этом говорить? — сказала Сюзанна. — Раньше надо было думать.
— Раньше я все же сомневалась, а теперь точно знаю, что я просто старая психопатка, — жаловалась мать. — Ведь у Жозефа такие плохие зубы…
Жозеф второй раз за этот день открыл рот:
— Не переживай из-за моих зубов. Спи.
Она задремала снова.
Когда она проснулась, было, наверное, часа два ночи. Она вынула из-под себя одеяло и укрылась. Она замерзла. Машина мчалась по лесной дороге, акселератор был выжат до предела. Они находились уже недалеко от Кама. Мать снова захныкала:
— На самом деле, если уж вы так хотите, можно все продать и уехать отсюда.
— Продать что? — откликнулся Жозеф. — Спи, все это чушь.
Придерживая одной рукой руль, он стал рыться другой в карманах, наконец нашел то, что искал, и протянул матери. Мать смотрела, не понимая, на что-то маленькое и блестящее в его руке, потом поняла. Это был брильянт.
— Вот, — сказал Жозеф. — Получай!
Мать вскрикнула от ужаса.
— Тот же самый! С паутинкой!
Мать подавленно смотрела на брильянт, боясь взять его в руки.
— Мог бы и объяснить нам, в чем дело, — бесстрастным тоном сказала Сюзанна.
Рука Жозефа с брильянтом повисла в воздухе: он ждал, когда мать возьмет его. Ждал терпеливо. Это был тот самый брильянт, только уже не завернутый в шелковистую бумагу.
— Мне вернули его, — сказал он наконец усталым голосом, — сначала купили, а потом вернули. Не пытайтесь тут что-нибудь понять.
Мать протянула руку, взяла брильянт и положила в сумку. А потом потихоньку снова начала плакать.
— Что ты хнычешь? — спросила Сюзанна.
— Все сначала, придется все начинать сначала!
— Тебе бы все жаловаться! — сказала Сюзанна.
— Я не жалуюсь, но у меня нет сил начинать все сначала.
* * *Мать наняла капрала в первые же дни своего приезда на равнину. Уже шесть лет он находился у нее на службе. Никто не знал, сколько лет этому старому малайцу, видимо, и он сам этого не знал. Он считал, что ему где-то между сорока и пятьюдесятью, точнее он сказать не мог, потому что всю свою сознательную жизнь он провел в поисках работы, и это настолько поглощало все его внимание, что ему было просто недосуг считать пролетавшие годы. Твердо он знал одно: на равнину он приехал пятнадцать лет назад, чтобы строить дорогу, и больше отсюда не уезжал.
