Катерина Шпиллер - Дочка, не пиши!
Уф, опять простыня получилась. Просто это первый раз в моей жизни, когда я говорю с чужим человеком, как с собой. Можете не читать всю эту галиматью, вас вон и так тут «забомбили». Кстати, насчет «бомб»: те, кто возмущается, оперируют пустыми аксиомами типа «мать дала жизнь, и посему априори святая» – тараканихи тоже яйца кладут, о’кей? Матери дают жизнь, а потом заживо варят детишек в кипятке, потому что те задолбали своим плачем. Так что «дала жизнь» – это еще не аргумент, простите. Я не считаю себя вправе требовать безусловной любви, не отдавая ничего взамен, но я против того, чтобы откровенную жестокость и равнодушие относили на счет материнской святости. Да, мы им многим обязаны. Да, им многое прощается, они не обязаны быть идеальными. Но манипулировать болью близкого человека, даже собственного ребенка, просто недостойно, подло. Особенно матери. Единственному человеку, которого при всем желании, и в детстве, и в глубокой старости, просто невозможно не воспринимать всерьез. Ведь даже самые толстокожие, ироничные, флегматичные люди не в силах совладать с нервами, когда мама начинает «жать кнопочки».
Автор:
Не получается далеко уйти от компа, настолько интересно стало общаться…
Знаете, в чем главное отличие меня, как матери, от моей матери (помимо того, что я таки люблю свою дочь)? Во-первых, я никогда в глаза не говорила Алиске «последних, страшных» слов. А во-вторых (и это главное!), за все свои допущенные ошибки я всегда прошу у нее прощения. И мне не стыдно это делать. И прошу прощения не только словами, но и делами доказываю, что я поняла, где и в чем была неправа, и больше такого не повторится. Слабости, из-за которых я что-то делаю не так для своей дочери, я себе не прощаю. Напротив: сужу себя самым страшным судом. И считаю, что это правильно.
Что же касается того моего дневника, где я «позволяла себе»… Это ведь был «дневник нездоровой женщины», там многие реакции болезненные, неправильные. Скажу честно: сама с ужасом перечитываю, понимаю, до какой степени была тогда не в порядке.
А для матери «жать кнопочки» – последнее дело. Жаль, что не подсудное.
Тысячи нас:
Повторно мерси за ответ. В этот раз постараюсь компактнее.
Этот пост обращен скорее к комментаторам, чем к автору. Критика – это завсегда интереснее, чем дифирамбы. Только чтобы критика, а не рефлексия восемнадцатилетних феечек, «ниасиливших» дальше второй страницы. Этим хочется посоветовать – сколько прочитали, столько и комментируйте. Чтоб честно. А то половина метателей несвежих томатов явно дальше аннотации не продвинулись. Кто продвинулся, того видно, кстати. Как правило, по резко измененному в процессе чтения мнению. Туда или сюда – неважно. Потому что вначале, действительно, кажется, что автор смакует свои детские обиды и «поливает мать грязью». Очень уж мы любим лепить с полпинка удобные штампы на все, что «блазнится». Не привыкли мы нести ответственность за свои слова. Где там грязь? Основной упор автора не на то, какая мама плохая, а на то, как мамины взбрыки (которыми, кстати, потчевали, может, и в меньших количествах, но все равно, остальных членов семьи тоже), как эти взбрыки, которые для матери всего лишь минутный сброс плохого настроения или попытка «воспитания», – способны по-настоящему исковеркать ранимого, закомплексованного ребенка и морально, и физически.
Автор описывает свои переживания, свои реакции. Она же не пишет – «мама получала садистское удовольствие от своих зверских выходок». Наоборот, автор подчеркивает, что то, что для матери считалось нормальным поведением, довело даже обожаемого сына до алкоголизма, а нелюбимой дочке поломало всю гормональную систему. Думаете, автор из пальца высосала свои болячки? Гормоны устаканиваются в период полового созревания. Достаточно одной психической травмы, даже просто напряженного периода (травля в школе, эмиграция, любовные «трагедии»), чтобы сломать человеку обмен веществ на всю жизнь. А если гормоны были не в порядке еще и до этого… Ведь «настроение» – это не только елочные игрушки. Это серотонин, допамин, адреналин и прочая, прочая, прочая. Вполне себе химическая химия. То, что раньше это не лечили, еще не значит, что это не болезнь. Шизофреников вон вообще на костре сжигали, а сейчас дают пить таблетки, и те становятся люди как люди. Так что никакой грязи нет, а есть крик боли, который даже в моменты полной, казалось бы, безмятежности и благополучия не затихает у автора в душе.
Я сама знаю, каково это – быть рядом с любимым, сдувающим с тебя пылинки, и рассчитывать, как удобнее всего порезать вены – вдоль или поперек, когда целуешь его на прощание и лезешь в Интернет за анатомическими изображениями крупных кровеносных сосудов, ну, чтоб знать, где резать. И мама тут в принципе ни при чем, мамы на горизонте нет вообще, а вот, поди ж ты, не радуют игрушки, не радуют.
Ведь давайте глянем правде в глаза. Те, кто верещит «какая мерзость» после того, как дочитал хотя бы три четверти текста, банально кривит душой. Он срезонировал, и возмутился – как это так! Вон сколько нас ходят, живут с этой болью, но мы же не вякаем, мы же молчим в тряпочку (и отрываемся на мужьях и женах, и пьем водку или таблеточки, и уродуем собственных детей), но мы-то ведем себя по понятиям: «Мама – это святое!», «Всем нужно говорить только о том, как ее сильно любишь, иначе перестанешь быть порядочным человеком».
А укоры насчет «грязного белья» – это вообще умора. Попробуйте представить себе, что Катерина пишет о выдуманной женщине по имени Маша, и мать ее не Галина Щербакова, а какая-нибудь Нюра Никифорова. И текст – не личный дневник, а художественное произведение. И что – где грязное белье? Все будут с увлечением читать очередную бытовую драму и в ус не дуть. То есть получается – перекидывать своих тараканов на вымышленных героев можно, и жаловаться на мать не грех, если изменить ей имя? Все дело в анонимности, что ли? Ну подумайте, если б автор написала о какой-то чужой женщине, а не о себе, она бы не получила и десятой части всех ругательных комментариев, которые понеслись в нее именно за «деанонимизацию» персонажей.
А что Щербаковой имя всуе помянули – ну так ее всуе поминают уже четверть века. И хорошо, и плохо. Просто на этот раз «изнутри» получилось. И вся разница.
На этом я хочу закончить первую часть. Когда шла эта переписка на моем форуме, я не знала, что самое драматичное, интересное и захватывающее еще впереди… Мне опять показалось, что уж теперь-то наступает конец истории. Я полагала, что моя книга до родных уже дошла, они скривили губы, обсудили между собой, какая я сволочь, и, еще раз утвердившись в этом мнении, успокоились, ни у кого из них ничего в душе не дрогнуло, сомнений в собственной правоте не возникло. Другие люди, кто хотел прочитать «Маму», уже ее прочитали, ничего неожиданного произойти уже не должно было…
Часть вторая
Вдруг из интернета вылезает это
…Как бы не так! Вдруг возник из долгого небытия мой единоутробный братец. Возник, естественно, в виртуале, прислав письмо на мой электронный адрес. Я была поражена: надо же, двадцать лет не интересоваться жизнью сестры, а тут – на тебе! Впрочем, почему двадцать? Разве до его эмиграции он хоть как-то думал обо мне, о моих проблемах? Да никогда. Я-то всегда была в курсе его дел – и семейных, и профессиональных, так как мать только об этом и говорила. Мы постоянно обсуждали его семью, здоровье всех ее членов, их жизненные планы и проблемы. Знал ли хоть что-нибудь обо мне братец? Думаю, почти ничего (немного позже он это продемонстрировал, да еще и публично, но об этом речь впереди).
И вдруг – письмо. Никак прочитал о себе и задело?
Катюша!
Как я понял из первых строк твоего произведения, между нами «все порвато, поломато и тропинка затоптата». Хотя, тебе может это показаться странным, я все еще считаю тебя своей сестрой. Только с тараканами в голове. Не обижайся.
Перебиваю в самом начале. Итак, он «считает меня своей сестрой». Какая честь! И какая новость! А уж это обращение «Катюша», видимо, должно было вызвать у меня слезы умиления. Еще бы: все детство была у него дурой, а не Катюшей, и слышала в свой адрес только «а пошла ты!» и «заткнись!», а тут вдруг такая нежность…
Я 25 лет отдал медицине и очень хорошо в ней разбираюсь, в том числе и в психиатрии (прошу обратить внимание на это утверждение – так себя оценивает только он сам; да, каким был брат самоуверенным наглецом, таким и остался. – Прим. автора). И мне ужасно жаль, что ты, похоже, веришь в то, что написала. Честно скажу, прочитать целиком «Мама, не читай» у меня запала не хватило, и все-таки я увидел достаточно. А что не увидел, мне пересказали с большей или меньшей степенью возмущения другие. Но, милая дурочка, это все фигня. И я даже не возмутился, а как врач тебя пожалел.
Ты можешь сколько угодно выдавливать слезу из читателя и заставлять его пускать слюни от мусоления интимных фактов семейной биографии, но вопрос не в этом. А в том, действительно ли ты так думаешь или просто хочешь всем доказать, что ты стоящий литератор. А может, и посильнее своей мамы, только непонятый и непризнанный. А это, извини меня, возрастная болезнь, которая должна была у тебя пройти к 30 годам.
