Марина Козлова - Бедный маленький мир
– Так что ты сделала, в конце концов?
– Да ничего особенного. Просто им нужно было молиться. За тех людей и за своих матерей. А что тут еще можно сделать? Самое разумное и естественное – молиться. А у них в селе не было храма. Ближайший в Темникове – далеко, не наездишься.
Прямо из окна «нашего» домика были видна аккуратная колоколенка, а если открыть окно и выглянуть – то и вся церковь целиком. Красивая, я заметил. Мы к Любе мимо нее ходили. Значит, она им церковь построила, вон оно что…
– Построила, – как-то нехотя признала Иванна, – но предпочитаю об этом не распространяться. Нынешняя мода возводить храмы на каждом углу меня сильно настораживает. Но жителям Каменки церковь очень нужна была. Необходима просто. Быстро построили, за одно лето, что стоило отдельных сил и денег. А Мордовская епархия прислала священника. Но что это вообще такое было, молитвы ли им помогли или что-то другое, я не понимаю. Мы вообще ни черта не понимаем, как правило. Только делаем вид.
* * *У лесной тишины были плотность и запах. Тишина пахла подгнившей травой, которая из-за случайной оттепели вдруг оттаяла и скользила под ногами. А еще мокрой рыхлой корягой, невидимой глазу пористой ризомой, грибницей, которая в очередной раз отработала свое и приготовилась тихо спать всю зиму и даже, может быть, видеть какие-нибудь удивительные сны.
Леша шел впереди, засунув руки в карманы, его ботинки оставляли ребристые следы на мокром снегу, и Иванна смотрела то на его следы, то на его спину в черной куртке.
– Не сутулься, – сказала она ему.
– Я всегда сутулюсь, – откликнулся он, не поворачивая головы. – Я же, по сути, кабинетная крыса. Машинка, компьютер. И так всю жизнь. Сколиоз – как результат. Ты-то у нас ведешь здоровый, подвижный образ жизни, а я – нет. Я ленивый, Иванна.
На этих словах Алексей вдруг совершенно неожиданно для нее развернулся всем корпусом, и она буквально уткнулась носом ему в грудь, в синий свитер. И почувствовала тонкий запах влажной от сырого воздуха шерсти, а еще запах кофе, сигарет и растертой в пальцах травы.
– Все, я больше не могу, – сказал он где-то у нее над ухом, и она ощутила у себя на спине его руки, подняла голову, увидела его глаза, тонкую серебристую дужку очков на переносице и высокий лоб.
– Лешка… – выдохнула Иванна.
Его губы поймали ее выдох, и она закрыла глаза.
* * *Уважаемые нервные окончания и слизистые оболочки! Если бы я был не прозаиком, а поэтом, то посвятил бы вам поэму, где от имени нас с Иванной поблагодарил бы природу за такую, в частности, подробность, как подколенная область, за такую трудоемкую заморочку, какой, по-видимому, была в процессе творения ушная раковина, за тонкую кожу век, за локти и запястья. Отдельно и только от себя Иванна хотела бы отметить, что ей лично очень нравятся во мне – как бы это сказать? – те участки кожи на руках, где пальцы смыкаются друг с другом… уф… то есть – вид пальцев сбоку. Хм, проще показать, чем объяснить. Она и показала, провела везде упругой теплой подушечкой указательного пальца. А потом сказала, что жизнь, в общем и целом, удалась – именно это, оказывается, она хотела сделать уже давно. Ну да. Тем более что со времени нашего знакомства прошло четыре дня.
Ну, я почему-то знал, что это случится. Понял еще тогда, когда мы летели в Москву и я мог смотреть на нее, пока она спала.
И теперь, когда она спит, закинув руки за голову, я не считаю возможным будить ее, хотя в голову мне приходят десятки захватывающих идей.
К тому же она спит так откровенно провокационно… прямо-таки декларативно спит.
Поэтому я исключительно усилием воли отвлекаюсь от сосредоточенного созерцания ее груди в профиль, одеваюсь и иду курить на крыльцо. Курю и вижу, как по тропинке к крыльцу идет Люба в сиреневой пуховой курточке и в резиновых сапогах и несет что-то в полотенце.
Она внимательно смотрит на меня, и выражение ее лица ясно дает мне понять, что напрасно я перед выходом во двор не посмотрел на себя в зеркало.
– Где Иванна? – строго спрашивает Люба.
– Спит как сырок, – честно отвечаю я.
– Ты ее не буди, – говорит Люба, как будто знает, что именно с этим желанием я борюсь последние сорок минут. – А я вам картошки натушила. С колбасой.
Я и курил-то всего ничего, но когда вернулся с кастрюлей в полотенце, то обнаружил Иванну сидящей на кровати в белом свитере с высоким горлом, в черных вельветовых брюках и в одном носке. Второй носок она рассеянно раскачивала над полом, держа его за шерстяную ниточку. Ноутбук у нее на коленях однозначно сообщил мне, что, заснув в одном настроении, проснулась Иванна в другом. Она рассеянно и вопросительно посмотрела на меня из-за монитора и снова уткнулась в компьютер.
Я сел рядом, погладил кончиками пальцев ее лодыжку, и она, промычав что-то неопределенное, поджала голую ногу под себя.
Тогда я отобрал у нее ноутбук.
– Вы хам, – заявила Иванна.
– Снимай штаны, – строго приказал я. Получилось так себе, не очень убедительно.
Иванна отползла в угол кровати и оттуда прошептала:
– Никогда!
– Почему? – Я попытался схватить ее за пятку.
– Ты первый снимай.
У нее заблестели глаза. Наконец-то.
Я быстро переместился на полкорпуса и успешно залез к ней под свитер. С головой. Там была теплая и дружественная атмосфера.
– Лешка, я тебя сейчас задушу!
Иванна уже смеялась и безуспешно пыталась отбиться от моих органолептических поползновений. Но я победил. Конечно же. Время снова стало категорией настолько относительной, что этому удивился бы даже сам Энштейн. «Ну не до такой же степени!» – сказал бы он. Что-то в таком роде он бы точно сказал. Гораздо большее значение имело пространство. Оно сложным образом мультиплицировалось, но несмотря на гигантский выбор маршрутов, мы побывали везде.
И наступило следующее утро.
* * *Слушай… – Лихтциндер сновал между плитой и холодильником – готовил завтрак. – Слушай, Витька! Меня интересует только одно. Что нужно делать, черт побери, чтобы быть человеком, а не продуктом или, не дай бог, материалом чьих-то замыслов и схем? Как вынуться?
Виктор Александрович с мокрыми после душа волосами курил в форточку.
– Хотя, конечно, это вопрос под водочку с селедочкой, – сдал назад Лихтциндер. – А сейчас хочешь китайского чаю с хризантемами? Охренительный чай.
– Вынуться трудно, – не дал себя отвлечь Виктор Александрович. – Лучше изначально не встраиваться. Но тогда ты оказываешься вне цивилизации. В любом случае, – гость аккуратно затушил сигарету в пепельнице, – в любом случае, Илюха, надо становиться как бы боком к генеральным тенденциям. Чтобы они тебя не сносили, а обтекали. Как вода. Видеть их боковым зрением и иметь их в виду. Иначе и охнуть не успеешь, а ты уже не турист, а завтрак туриста. У меня проректор был в университете, у него было такое специальное слово – облокотиться. «Я, – говорит, – облокотился…» Вот вспомнил пургоносцев всевозможных, аналитиков, епрст, и ваших, и наших. Ах, Украина… ах, революция… А я облокотился. Потому что политика – эпифеномен. Ни собственной сущностью, ни внутренним смыслом не обладает. Белый шум. А вот как реальность разглядеть? Блин, через какие очки ее увидеть, Илюха, эту чертову реальность? Вот вопрос. Мне его Иванна подарила на день рождения. И он, между прочим, меня сильно задел.
Лихтциндер тихо засмеялся, наливая чай через ситечко. И вдруг посерьезнел, спросил:
– Что мне с Лилькой делать? А, Витька?
«Что мне с Иванной делать?» – тем временем эгоистично подумал Виктор. И с ужасом понял, что смысл последних двух лет и был – Иванна. Она – и свет клином, и небо с овчинку, и… что там еще?
Второй окурок он раздраженным щелчком отправил в окно.
Лиля появилась на кухне совсем неслышно. Когда Виктор отвернулся от окна, то увидел, что она сидит между столом и холодильником, в розовом халатике с капюшоном, держит руки на коленях, а Илья подвигает к ней чай, и мед, и рогалики, а она смотрит куда-то в пространство.
– Доброе утро, Лиля, – улыбнулся Виктор. – У вас тут вид из окна испортился. Построили какую-то зеркальную хреновину, и пропал горизонт. А я так любил ваш горизонт…
– А у Тонечки Константиновой дочка пропала, – неожиданно сказала Лиля. – Она звонила только что. В смысле, Тонечка…
– Как это? – спросил Илья.
– Кто это? – одновременно с ним спросил Виктор.
Получилось хором.
Лиля со свойственной ей обстоятельностью принялась отвечать на оба вопроса сразу.
– Тонечка Константинова – наш экономист на заводе…
Виктор с удивлением подумал, что Лилька, оказывается, так и не бросила свой чахлый заводик медоборудования, откуда, помнится, собиралась уходить еще четыре года назад.
– У нее дочь Витта…
– Маленькая? – спросил Виктор.
– Не маленькая, – хмыкнул Лихтциндер, – настоящий лось.
– Сам ты лось! – возмутилась Лиля. – Прекратите перебивать. Она не маленькая, а взрослая. Где-то лет двадцать шесть или, может, двадцать семь. Ее сыну Даньке уже шесть. Тонечка этого не переживет…
