Хавьер Сьерра - Хозяин музея Прадо и пророческие картины
Путешествие королевского двора из Мадрида в Эскориал было мучительным. Королю со свитой потребовалось шесть дней, чтобы преодолеть расстояние всего в пятьдесят километров. Кортеж двигался по жаре, часто останавливаясь в путевых домах, предусмотрительно подготовленных вдоль всего пути: самый могущественный человек в мире находился на грани смерти. Болезнь прогрессировала, мочевая кислота накапливалась не только в суставах ног, но уже и рук. Тело Филиппа превратилось в сгусток боли, даже прикосновение одежды становилось пыткой. Он не мог ходить. Просто сидеть в карете стоило невероятных усилий. Загноившиеся язвы источали тошнотворный запах, что не предвещало ничего хорошего.
Вскоре я узнал, что сразу по прибытии в Экориал король уединился в скромной спальне, которую обустроил по своему вкусу в дальнем уголке южной части монастыря. Если бы не кровать с балдахином, занимавшая почти все пространство помещения, комнатка походила бы на обычную монашескую келью. Но все же ложе предназначалось монарху. Находилась спальня в привилегированной зоне здания, непосредственно над пантеоном, где он надеялся упокоиться. Через незаметное окошечко с левой стороны король мог, не вставая с постели, слушать мессы, которые служили у главного алтаря. Напротив кровати находилась большая двустворчатая дверь, она открывалась в широкий и пронизанный солнцем коридор, украшенный бордюром керамических изразцов из Талаверы. По этому коридору в королевскую опочивальню могли пройти доктора, исповедники и камергеры. А за стеной, в которую упиралось изголовье кровати, располагалась еще одна миниатюрная комнатка с письменным столом и небольшой библиотекой, включавшей около четырех десятков избранных изданий.
Первого сентября 1598 года, в скором времени после переезда во «дворец для Господа», Филипп II подписал последний документ как правящий монарх и принял соборование. Боль почти парализовала его, он горел в лихорадке и не мог произнести ни слова. Последние дни земной жизни Филипп II принимал посетителей, рассказывавших о событиях в королевских владениях, или слушал, как любимая дочь инфанта Исабель Клара Еухения читала ему отрывки из книги «Премудрости Соломона». Король Филипп Осторожный, как нарекла его история, приготовился к смерти. Но осознавая, что конец близок, пожелал заручиться дополнительной поддержкой.
Он возлагал надежды на свои драгоценные реликвии. В Эскориале хранилось собрание мощей праведников, которое насчитывало семь тысяч четыреста двадцать две кости. Помимо десятков почерневших фаланг пальцев, оно включало ногу святого Лаврентия с обугленными костями, двенадцать сохранных тел и сорок человеческих черепов, а также волосы Иисуса и Девы Марии, руку апостола святого Иакова, щепки от креста и терновый венец. Без колебаний король распорядился прикладывать их по очереди к глазам, лбу, губам и рукам, надеясь, что они умерят боль и прогонят зло. Отец Сигуэнса так охарактеризовал коллекцию: «Нам неизвестны святые, мощи которых не хранились бы тут, кроме троих». Он указал на величие духа католического короля, не пожалевшего усилий, чтобы реликвии не достались протестантам, превратив попутно монастырь в Эскориале в самый большой пантеон праведников в христианском мире. Также Филипп потребовал принести в свою аскетичную келью некоторые картины, перед которыми желал помолиться в последний час.
Такой приказ меня не удивил, поскольку имелся исторический прецедент. Король, во многом равнявшийся на своего отца Карла V, хотел предаться meditatio mortis[16] перед образами. Более того, желание Филиппа во всем следовать примеру отца оказалось столь велико, что незадолго до кончины он послал доверенных лиц с особым поручением вскрыть гроб императора и внимательно изучить до мельчайших подробностей, как был погребен, чтобы его самого похоронили, соблюдая такой же ритуал. Как мне любезно растолковал дон Хулиан, Филипп не сомневался, что дух предка, как и картины «о смерти» тем или иным способом станут его проводниками, милосердно облегчат страдания и помогут в миг смертной муки.
Наверное, драматическим был момент, когда Филипп повелел принести к своему ложу один из самых загадочных триптихов из своего собрания живописи: «Сад земных наслаждений». Мастерский шедевр Йероена ван Акена, известного как Босх или Иероним из Аквисграна, находился в Эскориале всего лет пять, однако его двусмысленный сюжет успел вызвать разнообразные толки и пересуды при дворе: сонм обнаженных мужчин и женщин, обитавших совместно, предавались плотским утехам во фруктовом саду, населенном гигантскими птицами. Никто не посмел перечить последней воле монарха. Так, не встретив сопротивления среди братьев-монахов, внушительный триптих размером 2,20x3,89 метра доставили к одру умирающего, чтобы монарх мог любоваться на него и молиться.
Итак, возникает вопрос: почему самый могущественный из христианских правителей попросил принести ему именно этот триптих? В 1568 году его конфисковали в Нидерландах у лидера протестантизма принца Вильгельма Оранского и отправили в Испанию. Сначала он попал в частные руки, а затем в Эскориал, и все это время вокруг него не утихали жаркие споры. Картина была необычной, не совпадавшей с библейской трактовкой в тысячах мелких деталей, населенная сказочными животными и страшными дьявольскими когортами. Однако Филипп II, самый ревностный католик из монархов Европы, не успокоился, пока не получил ее в собственность. Что же знал старый король о произведении, которое историческая наука до сих пор не сумела расшифровать?
Вот с этими вопросами я собирался в следующий раз идти в музей Прадо. Меня интересовало, насколько соответствовала истине картина, нарисованная моим воображением: на рассвете дня, когда исполнилось ровно четырнадцать лет с тех пор, как в кладку Эскориала лег последний камень, могущественный Филипп II испустил дух, терзаемый бесами и глядя на триптих Босха, стоявший у стены в его спальне или в соседнем коридоре.
Теперь оставалось, чтобы маэстро из Прадо внял моему молчаливому призыву, явился на встречу и открыл тайну, чем же заворожил короля Иероним Босх.
11 января 1991 года. Пятница. Мои воспоминания, связанные с этой датой, играют пестрыми красками и совершенно сюрреалистичны. И не важно, что упорядочить их я сумел лишь через двадцать лет. Вероятно, яркие тона сохранившихся в памяти образов являются лишь точным отражением тех ощущений, которые вызывает «Сад земных наслаждений», если слишком долго смотреть на триптих. А потому я хочу описать свои мысли и чувства по порядку. Прошу читателей о снисхождении, поскольку все, что написано дальше, — попытка передать, какое воздействие оказала картина XV века на молодого человека, мечтавшего понять непостижимое.
Каким наивным я был! Посетителям Прадо хорошо известно, что «смертная доска» Филиппа II находится в зале 56а. И провела она там почти половину столетия. Зал — прямоугольное помещение на нижнем этаже музея — хорошо обозревался через десять зарешеченных отверстий, скрытых под мраморным фризом. Я пулей пролетел по галерее, прикрывая лицо шарфом и солнечными очками, чтобы не попасться на глаза кому не следует, и на пороге нужного зала мне ударила в лицо волна жара. Я вплотную подошел к открытию, что в здании имелись зоны с «особым» микроклиматом, своего рода барьеры, которые воспринимались по контрасту с окружающей средой. Может, картинам требовались индивидуальные условия хранения или аномалия объяснялась иными причинами. Но главное, что в ту пятницу, стоя в мрачноватом зале 56а, судорожно вцепившись в кофр с фотоаппаратом, я ощутил нечто необычное. Читатель, возможно, сочтет это мелочью, но как только я начал снимать верхнюю одежду, у меня в груди возникло чувство, какого я не испытывал прежде, когда бывал в музее. Всего лишь мимолетное ощущение. Словно жара, спешка и множество глаз, устремленных на меня с картин, и всплеск необъяснимой паники взбудоражили нервную систему. Меня пробрала дрожь с макушки до пят, закружилась голова. Я поставил кофр на пол и попытался успокоиться. И вскоре ко мне вдруг вновь пришло осознание — так же внезапно, как случилось во время разговора с мистером Икс, — кто я такой и что мне тут нужно.
Я воспринял новое мироощущение как знак свыше и, глубоко вздохнув, подумал: «Я готов». У меня появилась твердая уверенность. Словами это чувство не описать. Оно было сродни ровно горящему пламени.
«Все к лучшему», — сказал я себе. И тотчас в середине зала, где выставлялся Босх, заметил некий предмет мебели. Ничего похожего я не встречал в музее. Это был стол, точнее, горизонтальная подставка, на ней лежала расписная доска. Как я узнал позднее, эта работа находилась в кабинете Филиппа II вплоть до самой его смерти. Во всех путеводителях она обозначена как «Стол со сценами, изображающими семь смертных грехов». На самом деле речь идет о необычной картине тондо, выполненной в технике миниатюры на доске из тополя. Основная ее тема — соблазны, каким подвержен человек. Примечательно, что жанровые сценки, аллегорически изображавшие смертные грехи, были вписаны в сегменты круга — символического всевидящего ока, огромного и гипнотического, пронизывавшего душу. «Cave, cave, Deus videt»[17], — прочитал я надпись. Вокруг зрачка — центральной части композиции — расходились лучи, разделявшие диск на семь частей, и я — словно стронулось с места и повлекло меня за собой фантастическое колесо с лучами-спицами — начал ходить вокруг стола, восхищаясь миниатюрами. Наконец хоть что-то я сделал правильно. Совершив несколько вращений по орбите «ока Божьего», я запустил неведомый мне механизм. Восприятие. Внутреннее зрение. Вероятно, то знаменитое «высшее обаяние» Прадо, которое, как полагал психиатр и искусствовед Хуан Роф Карбальо, кроется именно в «Столе» и «смеется над ценителями, кто чуждается добродетели в жизни и не испытал подводных камней и отмелей самопознания, в невежестве своем не понимая, что все это показывает иной образ мира».
