Инго Шульце - 33 мгновенья счастья. Записки немцев о приключениях в Питере
Когда Виктория Федоровна сошла с эскалатора, у нее как раз еще оставалось время пройти вперед, а не садиться в последний вагон. Ей удалось даже найти местечко, пока не набилось народу. Важный этап был пройден. Ехать предстояло четырнадцать минут, и она закрыла глаза. Не потому, что устала, а чтобы защитить свое тело от внешних раздражителей и сохранить больше энергии. А может быть, она достигла тем самым противоположного эффекта, потому что таким образом ей не удавалось избежать ни малейшего прикосновения соседей. Всякий раз, когда поезд набирал скорость или тормозил, бедро прижималось к бедру, плечо к плечу. Перед остановкой нарастало давление прижимавшегося бедра, передвигая тело вдоль скамейки. Виктория Федоровна обычно старалась сдерживать тяжесть, которая к ней притекала, не передавая ее дальше. Но сегодня она отдалась на волю инерции. Вся, вплоть до головы. Она никогда не понимала, как можно прислоняться к чужому плечу. И если, как это нередко случалось, вся длинная скамья освобождалась, а ее соседи слева и справа оставались на местах, словно составляя вместе с нею одну семью из трех человек, для нее уже это было слишком. Она считала это чрезмерным посягательством на свою независимость. И в то же время с удовольствием вспоминала о двух мужчинах, которые были настолько погружены в разговор, что их головы сталкивались, если электропоезд отправлялся или, наоборот, подходил к станции. Они что-то говорили друг другу, и каждый поглаживал тыльной стороной ладони куртку собеседника. Даже выйдя на платформу, они продолжали говорить. Она завидовала этим двум, для которых разные конструкции водяных насосов представляли неисчерпаемую тему для разговоров. Ей самой всегда было почти нечего сказать, на какую бы тему ни возникал разговор.
Виктория Федоровна обычно шла от Садовой пешком. На трамвайной остановке все было как всегда. Женщины и мужчины беспомощно метались вдоль переполненных вагонов и не могли смириться с упущенной возможностью сесть в трамвай и ехать дальше. Женщина в синем плаще только и ждала сигнала вагоновожатого. Она кинулась на спину куртки на нижней ступеньке входа и обхватила возвышавшуюся над ней шею. Двери стали сходиться, натолкнулись на плечи синего плаща и вновь разошлись. Затем все повторилось. Ее зеленые туфельки только носками касались ступеньки, казалось, она извивается, изгибается — локоть куртки рубанул ее в грудь, в живот, кулак въехал ей в ухо. Она соскочила обратно на улицу. За высокими узкими стеклами закрытых дверей пассажиры глядели на нее сверху строго, как иконные лики. Трамвай тронулся.
«У тебя кровь идет носом, девушка», — сказала Виктория Федоровна, потому что боялась за белую блузку под незастегнутым плащом. Она направилась дальше. Было ветрено.
Перед входом Виктория Федоровна взглянула на часы. Она шла восемь минут, пять у нее еще оставалось, чтобы подняться на четвертый этаж, повесить плащ, снять сапоги и включить компьютер. Она задержала дыхание, толкнула наружную дверь, стянула шапку с головы, распахнула вторую дверь — и выдохнула. Если бы она хотела в этот момент что-нибудь сказать, сперва раздался бы звук выдуваемого воздуха. От теплого воздуха, ударившего в лицо в дверях, ее затошнило. И Наталье Ивановне не надо бы обслуживать гардероб для посетителей в такой одежде. Все считали ее уборщицей. Да и ждешь ее вечно, болтает всякую ерунду. У Виктории Федоровны было много идей. Женщинам из охраны нужна только стойка с зуммером. Они могли бы сидя, без суеты и лишних движений нажимать на кнопку. Даже и повязок им не надо. А если у кого-то нет пропуска или удостоверения, того не пропустят. Для этого достаточно одной женщины. Но только одной скучно. К тому же надо покрасить вестибюль и лестницу, выправить искореженные пепельницы и урны. Она взяла у Семеновой ключ № 421 и отметила время по часам. Подъем по лестнице ее колени перенесли лучше, чем спуск, и в пот ее тоже больше не бросало.
Виктория Федоровна уже сидела за компьютером и глядела перед собой на обитую новой жестью и потому сверкающую крышу, когда заглянула Вера Михайловна. Она никогда не стучалась.
«Ты уже знаешь?» — Вера Михайловна была, несомненно, очень рада. Виктория Федоровна успела спросить: «А что?», тут свет погас, и ее компьютер выключился с тихим щелчком.
«Ой-ё-ёй», — завопила Вера Михайловна, прижала кулаки к щекам и убежала. Тотчас же коридор наполнился тенями. Только когда открывалась какая-нибудь дверь, можно было различить лица. Все спешили в столовую, пока не раскупили весь кофе и чай. Виктория Федоровна не очень любила Веру Михайловну, хотя ни с кем не разговаривала больше, чем с ней. Первого мая Вера Михайловна, которая на общественных началах распределяла талоны на продукты, вышла с флагом на плече из подземного перехода у «Парка Победы». Виктория Федоровна тогда испуганно отвернулась — без всякой причины, просто автоматически. — Она закрыла свою дверь.
Ей все равно, дадут свет или нет, потому что калькуляция на октябрь, новые цены, общие суммы и почасовые расчеты — все это уже закончено. Последние два дня месяца были пустым времяпрепровождением. Жаль только чая. Обычно в это время она приносила в кувшинчике воды, ставила на окне на перевернутую плитку и разворачивала посудное полотенце, в которое был завернут кипятильник, тут приходила Ольга Владимировна.
Виктория Федоровна посмотрела в окно, на Фонтанку, где укрепляли противоположный берег. Человек покоряет природу. На стальном помосте над водой стоял грузовик. Она любила наблюдать за рабочими, которые копром забивали в дно стальные сваи. Сегодня никто не показывался. В коридоре было тихо. Кто не стоял в очереди в столовой, бегал по магазинам. Она отодвинула клавиатуру, положила руки на стол, а голову — на тыльную сторону правой ладони.
В таких ситуациях она всегда вспоминала Петра Петровича, буденновца, впоследствии летчика, и спрашивала себя, как бы он оценил ситуацию и какими были бы его предложения по решению проблемы. Петр Петрович был страстно увлеченным человеком, к тому же честным и скромным. Он отличался осанкой жокея и длинными ногами, говорили, это протезы — его кровавая дань Великой отечественной войне. Он даже танцевать снова выучился. Он всегда что-то делал из своей жизни. Никто и ничто не могло его сдержать, когда он выступал против ошибочных мнений. Как часто он, даже не попросив слова, просто вскакивал, хватал стул за спинку, поднимал его сантиметров на десять и с грохотом снова ставил на паркет.
«Конец! — закричал Петр Петрович, и Виктория Федоровна сжалась. — Конец, — повторил он тихо и уж совсем обессиленно прошептал: — Конец». Лицо его содрогалось в крике. Усталыми глазами Петр Петрович обводил собрание. Тяжелый взгляд переходил от стены к стене. Тело его напряглось.
«Разве можно говорить такое. Разве можно быть такими слепыми!» — выкрикнул он. Его выброшенная вперед правая рука снова бессильно упала на спинку стула. Он печально покачал головой.
«Что вы за люди. Что же вы за люди, не могу не спросить. Но я не могу не спросить также и себя, что мы сделали неправильно. И это причиняет боль». Любому было ясно, что у Петра Петровича снова плохо с сердцем. Он массировал его своей сильной волосатой рукой. Другой же все еще опирался на спинку стула.
«Вы говорите и говорите, — начал он снова, не обращая внимания на отдельные всхлипы. — Вы говорите и говорите, критикуете и критикуете и не видите чуда, которое каждую секунду разворачивается перед вашими глазами. Вы слепы или только притворяетесь? — Петр Петрович сделал паузу и мрачно, разочарованно посмотрел на стул. Он вынужден был откашляться. — Не в моих привычках говорить длинные речи, я простой рабочий. Но если меня спрашивают, я высказываю свое мнение честно и открыто, пусть каждый видит, кто я такой». Петр Петрович снова откашлялся.
«Я хотел бы поставить перед вами вопрос, на который вы можете ответить, вероятно, лучше, чем я. Вот мой вопрос вам: сколько жителей в нашем городе?»
После некоторой паузы зал забросал Петра Петровича числами. Каждый чувствовал облегчение от того, что Петр Петрович задал такой простой вопрос.
«Хорошо, достаточно, уже довольно, большое спасибо, спасибо, большое спасибо. Из всех предложенных чисел я выбираю самое маленькое. Если я не ошибаюсь, это было число два и восемь десятых миллиона. У нас, правда, живет уже много больше людей, но пусть так, я не стану спорить. Представьте себе… — Взгляд Петра Петровича обежал всех по кругу. — Как можно организовать, чтобы два и восемь десятых миллиона человек жили вместе? Они хотят есть, пить, иметь квартиру, работу, одежду, им нужны средства сообщения и улицы, школы, стадионы, больницы, фабрики, газеты, музеи, библиотеки. Гигантская задача. Но наше общество берется за нее, не закрывая глаза перед трудностями. Более того, оно существует для каждого из вас. Пример: когда вы утром встаете, что вам нужно в первую очередь? Ну? Нет! Тоже нет, вам сначала нужна не вода и не паста, а также не туалет, подумайте: вы встаете с постели. Вы включаете ночную лампу, становится светло. Вы видите комнату, шкаф, дверь, занавески. Кто-нибудь когда-нибудь дал себе труд подумать о том, что это значит: ваш дом? Исходите из следующего: то, что вы в первую очередь хотели бы сделать, и является первым, в чем вы нуждаетесь. Но скольких вещей вы давно вообще не замечаете, несмотря на их большую ценность? Вы никогда не думали о том, что спать в постели или нажимать на кнопку, чтобы стало светло, вовсе не само собой разумеющиеся вещи? Вероятно, вы вообще не думаете о том, что в вашей квартире тепло. Иначе и не бывает, скажете вы. Вы когда-нибудь мерзли в доме? Нет, тепло приходит в дом, как воздух, необходимый для дыхания, и как вода, которая течет из крана в ванну, горячая и холодная, по вашему желанию, и столько, сколько вам угодно. Не прошло и пяти минут, как вы проснулись, и только-только поднялись с постели, как вы уже тысячу раз воспользовались достижениями общества, словно так и должно быть. И поскольку я не субъективный идеалист, я должен внести поправку: даже когда вы спите, вы пользуетесь достижениями общества. Это мое мнение, которое, однако, совпадает, и я это докажу, с объективной реальностью. Пример — тепло. Наружная температура минус десять градусов, но у вас тепло, на кухне, в ванной, в комнате. У вас есть отопление. Что это значит — у нас отопление? Это значит, что вы живете в доме, для которого была найдена и отмерена земля, определен строительный участок. Пришли строители котлована, за ними специалисты-крановщики. А откуда у них, архитекторов и строителей, их знания? Они ходят в школу, они читают книги. Откуда берутся книги? Откуда бумага? Откуда краны? Сталь для кранов и антикоррозийная краска? Откуда берется много-много кирпичей, откуда оконные рамы, откуда стекло? Догадываетесь ли вы, какое чудо дом? Вот то-то и оно. Но от всего этого еще не становится тепло. Отсутствуют провода. Итак, проводка сделана, трубы, трубы с изоляцией состыкованы под землей. Быстро построена тепловая станция. Как это происходит, что мне для этого нужно? Скажите мне. Откуда я возьму большие котлы и специальный бетон? А когда это сделано, где взять людей для обслуживания столь сложного производства? А? И уголь, который необходим для топки? На каком пароходе, каким поездом он будет доставлен? Вы понимаете, какого невероятного труда это требует, какие непомерные усилия и заботы с этим связаны? Только общество способно разрешить подобные проблемы. При этом я привел лишь один пример из тысяч. То же самое я мог бы говорить о хлебе или о брюках. У нас все так организовано, что продукция сельского хозяйства и промышленности попадает к людям, которым она и предназначена. У всех есть, что есть и пить. У нас не надо сбрасывать фрукты в море, не надо сжигать хлеб. Об этом вы подумали, а? Но тем не менее общество дает вам все. Между прочим, я не говорю ничего нового, и когда я пришел сюда, то даже не представлял себе, что нужно будет объяснять такие простые вещи. Я считал, что мы уже продвинулись дальше и в состоянии приступить к следующему этапу.
