Жан-Луи Кюртис - Мыслящий тростник
Ко Дню поминовения мертвых мадам Сарла пожелала вернуться в Сот-ан-Лабур, чтобы возложить цветы на могилу Фонсу — ежегодный обряд, от которого она не отказалась бы ни за какие блага мира. Марсиаль отвез ее на машине на Аустерлицкий вокзал. Приехали они загодя и оказались поэтому одни в купе. Мадам Сарла спросила, собираются ли они — Дельфина и он — на рождество в Сот, как и каждый год? Марсиаль сказал, что это весьма вероятно. У детей, быть может, и другие планы, но они с Дельфиной, если ничего не случится, приедут в Сот.
— Если я еще там буду, конечно, — сказала мадам Сарла.
— А ты что, собираешься куда-нибудь?
— Я хочу сказать, если я еще буду на этом свете.
— Прошу тебя! — воскликнул Марсиаль, который теперь содрогался от любого намека такого рода. — Не говори об этом! Впрочем, нам не привыкать, — весело добавил он. — Уезжая, ты всяким раз грозишь, что к рождеству или к следующему году тебя не будет.
— Дело в том, что…
— Да брось! Ты прекрасно себя чувствуешь!
— Все же возраст…
— Ты так молодо выглядишь! Нет, правда. Я давно уже не знаю, сколько тебе лет. И не напоминай мне, пожалуйста, я не желаю этого знать. Для меня ты не меняешься.
После небольшого колебания он спросил с улыбкой:
— А я, по-твоему, изменился?
— Да.
Тетя была не из числа тех людей, которые на комплимент отвечают комплиментом. Искренность превыше всего.
— Ты считаешь, что я выгляжу на свой возраст?
Она разглядывала его серьезно и внимательно:.
— Ну лет на пять меньше тебе дать можно.
— Только на пять?
— Мужчина не должен интересоваться такими вещами.
— Заблуждаешься. Жизнь изменилась, поверь, со времен войны. В наши дни внешний вид имеет немалое значение.
— Конечно, ведь вы живете, как язычники. А вот когда веришь в бессмертие души, меньше гонишься за суетой сует.
— Я в этом не так уверен, как ты.
Но он был поражен тем, что она сказала. Сама-то мысль, конечно, банальная, но, возможно, в ней содержалось, как говорится, зерно истины. Он отдавал себе отчет в том, что сам он человек без верований, без каких-либо — убеждений. Не было у него ни христианской веры, ни надежды гуманистов. Жил без всякой опоры. Без всякой позиции. И он спросил себя, что может принести вера в Небо, в Человека, в Будущее рода человеческого, может ли это действительно что-то дать, изменить жизнь. Но тут же усомнился, словно бы внутренне пожал плечами.
— Ты слишком занят самим собой, — сказала мадам Сарла все тем же ровным тоном.
— Почему ты это говоришь?
— Потому что вижу. Я наблюдала за тобой. Ты не злой человек, совсем нет! Просто легкомысленный, вот и все.
— Я легкомысленный?
— Да. Лишь бы тебе быть счастливым, а все остальное неважно. Ты как тот польский король: когда выпьет, то считает, что все поляки пьяные. Тебе следовало бы чуть больше думать о других людях.
— Тетя, я просто ошеломлен. По-твоему, я не люблю своих?
— Нет, конечно, любишь. Но любовь любви рознь, — сказала она, и у нее на лице появилось то загадочное выражение посвященной, которое так забавляло всех в семье Англадов.
— Объясни, я не понимаю.
— Можно любить людей для себя, а можно их любить для них.
— И ты намекаешь…
— Я вовсе не намекаю. Напротив, выражаюсь очень ясно. Вот, к примеру, задумывался ли ты хоть раз, достаточно ли ты внимателен к Дельфине?
— Но мне кажется, что она совершенно…
— Ты с ней разговариваешь, ты ее не обижаешь, но на самом-то деле ты едва замечаешь ее присутствие. Тебе повезло, что у тебя такая хорошая и серьезная жена. Потому что многие на ее месте не стали бы церемониться.
— Что ты хочешь сказать? И это у тебя, тетя, возникают подобные мысли…
Но тут в купе вошел пассажир, и им не удалось продолжить разговор.
Конечно, не следовало особенно волноваться из-за слов тети Берты. Она в жизни еще не сказала глупости, не сделала никому напрасного или неискреннего упрека, но она была такой чудачкой, а строгость ее морали казалась часто ни с чем не сообразной. Что, собственно, она в точности хотела сказать? Что Марсиаль заслуживает того, чтобы ему изменила жена? Раз тетя так думает, значит, здорово его осуждает. И он стал размышлять над вопросом — еще над одним! — который никогда-никогда, ни разу в жизни даже не возникал у него: думала ли Дельфина о ком-то другом, любила ли другого или, вернее, мечтала ли о другом, потому что, само собой разумеется, ни о каком адюльтере и речи быть не могло, а лишь об искушениях, о поползновениях, и все же… Кредо Марсиаля на этот счет совершенно совпадало с мусульманским: у мужчины могут быть приключения, это вполне естественно и даже поощряется, а женщина о таких вещах и подумать не смей… Он решил, что Дельфина никогда — это же очевидно — не изменяла ему даже в мыслях.
Он сел в машину и поехал.
А почему, в сущности, «очевидно»? Откуда такая уверенность?
Не прошло и двух минут, как сомнение уже закралось в его сердце.
Решительно после смерти этого бедного Феликса Марсиаля подстерегал сюрприз за сюрпризом. Его мир трещал по всем швам.
Живешь рядом с женщиной больше двадцати лет. Кажется, знаешь ее, как свои пять пальцев. Все предвидишь. Можешь даже по своему усмотрению вызвать у нее ту или иную заранее ожидаемую реакцию. Но читаешь ли ты ее мысли? Нет. Знаешь ли, какие образы посещают ее сны, ее мечты? Тоже нет. У каждого свой потаенный сад, свои подземелья, свои затененные области души. «Я прекрасно знаю свою жену». Допустим. Но и противоположное утверждение не менее верно: «Я ее совсем не знаю». Приходило ли ему в голову установить за ней слежку в свое отсутствие? Конечно, нет! Разве он на это способен? А ведь его нет дома с девяти утра до шести вечера. У Дельфины много свободного времени. Требовал ли он у нее когда-нибудь подробного отчета? Ни разу за двадцать лет. Она сама рассказывала ему, как провела день: делала то-то и то-то, ходила в «Галери Лафайетт», в парикмахерскую, к Эмили, и Марсиаль рассеянно слушал эту монотонную, безобидную хронику женского дня… Но сейчас он вдруг вспомнил, сколько было примеров того, что неверными как раз оказывались именно те жены, которых ни в чем нельзя было заподозрить. И разве старая, вполне «во французском духе», тема, одна из самых излюбленных тем их бесконечной болтовни с Феликсом, не касалась как раз скептического отношения к женской добродетели? Послушать этих знатоков — всех жен, за исключением, конечно, их собственных, соблазнить ничего не стоит. А все мужья, кроме них одних, слепы, им же не к чему было развивать свою удивительную прозорливость, поскольку она не находила себе применения. Но именно так рассуждали все старикашки в комедиях еще со времен мольеровского Арнольфа!.. Эта мысль настолько взволновала Марсиаля, что он чуть было не задел соседнюю машину. Он видел «Школу жен» давно, еще когда был студентом. И теперь вдруг отождествил себя с несчастным опекуном Агнессы. Его определенно губила живость воображения. Ну и ну! Дельфина же не Агнесса, черт побери! Что за глупость… Конечно, ни в чем нельзя быть уверенным, но все же есть вещи очевидные, которые нельзя отрицать. Или же давайте условимся считать белое черным, сладкое соленым, землю плоской. Нет-нет, Дельфина его никогда не обманывала, даже в мыслях. Впрочем, и мадам Сарла это хорошо знала: «Тебе повезло, что у тебя такая серьезная жена».
Успокоившись, Марсиаль свернул на Елисейские поля.
И чуть было не поехал на красный свет.
Он вдруг вспомнил…
Клуб…
Существовал этот таинственный клуб, куда Дельфина отправлялась раз в неделю и о котором он решительно ничего не знал. Ни Дельфина, ни Эмили о нем не рассказывали. Сама сдержанность. Возможно ли, чтобы этот клуб был выдумкой, приличной отговоркой для отвода глаз? А Эмили ее соучастница? Уж не поощряет ли она тайную любовь сестры, вышедшей замуж за эгоиста, который ее обманывает, пренебрегает ею. Ведь существует же солидарность слабого пола. И не в силах сдержать поток нахлынувших кадров, Марсиаль тут же прокрутил в голове фильм, блестящий по форме и исключительный по смелости. Дельфина, одетая, как на прием, останавливает такси: «Проспект Фош, дом 30». Звонит в дверь. Ей открывает высокий худой мужчина лет сорока, но моложавый на вид. «Дорогая!» Гарсоньерка полна цветов. Поцелуй в губы. Трепеща, они размыкают объятия. Он готовит коктейли. «Я уж думала, что не смогу прийти», — говорит Дельфина. «Почему? Монстр задержался позже обычного?» (Монстр — это, конечно, он, Марсиаль.) — «Не говори о нем. Представляешь, он никак не мог допить свой кофе!» — «Дорогая, когда же ты решишься его отравить?» И они цинично смеются. Любовник ставит пластинку на проигрыватель (конечно, стереофонический, с автоматическим стабилизатором). Звучит чувственная мелодия, что-то среднее между блюзом и поп-музыкой. И что же делает Дельфина? Ей-богу, она начинает раздеваться, покачивая бедрами. Платье летит на кушетку, лифчик — на последний порнографический роман издательства «Лосфельд» (крупный план); чулок цепляется за подсвеченную вращающуюся скульптуру (крупный план). Любовник, полузакрыв глаза, смотрит на этот стриптиз. Легко догадаться, что все это не в первый раз, что это часть их эротического ритуала… Но тут Марсиаль обрывает фильм, потому что видеть Дельфину, занимающуюся стриптизом, невообразимо дико… Мать его детей! Это же кощунство.
