Валерий Попов - Иногда промелькнет
— Та… на Конной… вроде ничего была! — небрежно произношу я. Нет уж — я чётко уверен, что Краснов сделает своё дело в моей жизни! А подождать… ну что ж… можно и подождать! Я чётко понимаю свою роль на сегодняшний день… да — подмастерья терпеливы, но хитры! Что ж делать — тут Краснов сильней, но зато в школе, чинно беседуя с интеллектуалами, я лишь коротко, но приветливо ему кивну — и повернусь к интеллектуалам с миной, обозначающей: «Ну что же делать… он же учится в нашем классе!» Вежливость, корректность, дружелюбие по отношению ко всем — главные признаки современного интеллигента. За этим последует какая-нибудь цитата из Оскара Уайльда, которая ясно покажет интеллектуалам, что я с ними, а отнюдь не с этим. Но я не так глуп, чтобы проводить с интеллектуалами и вечера!
И вот уже в тёмном зале вертится яркий зеркальный шарик, создающий как бы мельтешение снежинок во тьме — и голова моя крутится, как на шарнирах… вот эта… и вот та! Интуиция работает хоть пока и вхолостую, но безошибочно… вот эта могла бы… а эта уж точно могла бы… ну, разумеется, пока не со мной… чёткой и буквальной реализации я бы, конечно, испугался донельзя и наверное бы бежал!.. но зачем же тогда приходить?.. А как же сюда не приходить! С упоением вдыхая резкие духи, с восторгом разглядывая дешёвые, нелепые, вызывающие наряды… вот это жизнь! А тонкие духи, хорошие платья… всё это ведёт лишь к дружескому общению с дядей-дипломатом… к дьяволу его! Да такие и не ходят сюда! А эти вот хоть честно привели сами себя — выбирай, завоёвывай, никаких тебе дядь! Путь короче — но мне его не пройти! Не принимают эти девушки, вполне откровенно явившиеся сюда, не принимают эти грубоватые девушки, не принимают и не понимают меня! Или, наоборот, природным чутьём, незамудрённым фальшивыми премудростями, понимают до дна, видят мою двойственность и ренегатство («утром убежит, а днём и не поздоровается!»). И их не обманешь, чёрт возьми!
С фальшивой, натянуто-небрежной усмешкой я подхожу к двум вполне вульгарным девушкам, уже вьющимся возле скучающего и зевающего Краснова… небрежность его их особенно завлекает. И вдруг я!.. Тревога! Звук трубы! Этот — не наш!
Они презрительно оглядывают меня. Лица их «отштукатурены», намазаны… их стиль — выглядеть старше, чем они есть.
Вот они… без обмана!
— А это ещё что за умный мальчик? — хрипло произносит одна из них.
Снова прокол? А на что ты надеялся? Они слепые, что ли? Да и слепые почувствуют!
Краснов, негодяй, и не думает помогать, глаза его в почти сонной плёнке, он лениво двигает своей головкой с набриолиненным коком в такт музыке и на драму, происходящую возле, не реагирует. Ну и что ж? Его можно понять! Каждый раз ему, что ли, тонуть со мной? Но мне-то как перелететь пропасть, отделяющую меня от них?.. единственная сила, способная совершить невозможное — алкоголь — в эту эпоху ещё не известна мне.
— «Мой Вас-ся!»… «Мишка, Миш-ка, г-де твоя у-лыбка!» — несутся в потный зал угарные песни той поры.
Но ты-то не угоришь… вон — уже и на часики поглядел! Люди пришли сюда с честными намерениями — брать и давать, и на фига им нужен ренегат, который пришёл тайком от мамы — урвать, а потом исчезнуть?!
Стой, стой возле уборной, делай вид, что небрежно куришь («Ведь не затягиваешься!»), бросай косые взгляды в мутно-дымно-зеленоватые бездны зеркала… что ты там-то надеешься найти?.. зеркало правду говорит… здесь ты — нуль! Вдыхай порочные запахи туалета и на большее не рассчитывай!
Впрочем, по закону больших чисел (трезвый научный анализ нужен и здесь) может случиться всякое, абсолютно нетипичное и нелогичное… терпение, выдержка, цепкость, трезвая (Краснов-то уже пьян) ориентация в обстановке!
По закону больших чисел, допускающему какой-то процент событий нетипичных, противоречащих логике — всё может быть… затеряться в большой компании — молча, терпеливо ждать конца, и потом в разбредшейся толпе, разбившейся на парочки, вдруг останется одна, которой не с кем… а что она — хуже других?.. Корректно: «Вам куда?» — «А ты проводить, что ли, желаешь? А мамочка не заругается?» Проглотим и это. Только те и возбуждают интерес, кто пытается совершить невозможное, неположенное ему… а кто с важным видом плывёт в собственном дерьме, даже и не пытаясь перебраться в чужое… обречён на самодовольную безжизненность.
Сколько времени и сил уходит на то, чтобы прорваться туда, где ты никому на фиг не нужен — но тянет почему-то именно туда!
Вот он рядом — пышный локоть, главное, не слишком хвататься за него… излишки эмоций пугают! Небрежнее! Как Краснов!
Главное — точный, душевный разговор, без выпендривания, без щеголянья эрудицией… как бы это стал делать сейчас мой «гимназический приятель» Сеня… но демонстрировать ум — самое глупое, что можно придумать сейчас. В данной ситуации ум должен не сверкать, а тихо работать, двигать дело к причалу… Байрон и импрессионисты здесь вредны… впрочем, у Сени и задача — показать себя, у меня другое на уме… впрочем, окончательная победа пока и не нужна… зачем варенье до обеда?
— А ты парень ничего — а сперва жутко мне не понравился! — вот самый ослепительный успех, который подбрасывает меня до небес! Подпрыгивая, я бегу по какой-то тусклой улице, потом, остро и радостно дыша, останавливаюсь, дурашливо (хоть никто уже и не видит меня), верчу головой:
— Куда же меня, к дьяволу, занесло? Типичные петербургские трущобы — того гляди, вынырнет Башмачкин!
Я уже спокоен и снисходителен и только твёрдо повторяю себе: «Вот так вот! вот так! И всегда буду побеждать, совершая невозможное! Запомните это!.. запомни, главным образом, ты сам! Впрочем — это, самое главное, что есть в жизни, ты вряд ли забудешь… Хотя порой забывают и главное… Бедный Сеня! Как он расстроился, когда дядя-дипломат, обещанный давно, так и не появился… Что, в сущности, нужно моему другу? Полный алогизм. Лишь я всё пронзительно вижу, всё могу!»
Я выхожу на Невский, небрежно иду, словно Данте, побывавший в аду и не утративший лоска. Да, у покосившегося домика, куда удалилась моя красавица, изрядно пованивало… видимо, какая-то свалка, скрытая манящей полутьмой. Я усмехаюсь: и время всего лишь пол-одиннадцатого — у родителей моих даже грамма волнения нет, даже раньше обычного приду — вот парадокс! Впрочем — жизнь полна парадоксами! — слегка устало думаю я.
Круг моих знакомых в этой сфере постепенно расширялся — действительно, если захочешь, всюду можно пробиться, главное — твёрдо решать, где пробиваться! И в этом мире оказались люди, которые были недовольны, хотели что-то изменить в своей жизни или просто ни за кого не могли зацепиться — а тут я! Шансы всегда есть — не надо только мыслить логически: если всё разложить по полкам, тебе точно не останется ничего.
Выплывает какая-то весьма резкая Таня по кличке «Ротатая» — вроде бы хулиганка, из какой-то полуразрушенной квартиры на абсолютно хламной Синопской набережной — но на память от неё у меня почему-то остался подписной том Алексея Толстого, который я взял у неё почитать — а жизнь развела. Таня эта весьма легко раздевалась до пояса, позволяя терзать свою веснушчатую грудь, но и только…
Потом была большая, красивая, но слегка рыхлая Нина, с которой мы даже вместе встречали далёкий пятьдесят седьмой год — познакомились с ней на танцах в Мраморном, и как-то оба выпав из тех компаний, куда горячо стремились — выпав по причине нашей некачественности, с трудом притулились в какой-то промежуточной компании, где нас фактически не знали (знакомые знакомых) и где встретили нас довольно равнодушно. Но нам уже это было неважно: главная радость — в Новый год не на улице — и на столе салат «оливье», и всё, что положено, и мы в тепле. С каким волнением тогда относились к встрече праздников! Звонишь, звонишь, вроде всё железно, и вдруг всё шатается, расплывается: то ли действительно — родители остаются, то ли просто тебя не хотят приглашать. Господи, да кто ж ты такой, если тебя никто не хочет видеть, если ты всем только мешаешь? Более сильные тревоги, чем были тогда, трудно себе представить.
И с Ниной нас соединило именно это: зацепиться хоть где-то, может, когда нас двое, мы представляем больший интерес?!
Салат, и вино, и свечи… потом укладывание — важная проблема… а тут ещё незапланированные гости! Но явного недовольства нам никто не высказывал, квартира была большая, богатая, комнат много. Мы оказались на диване прямо перед праздничным столом. Свет погас. За очень редкими исключениями, в те годы после таких праздников спать укладывались в полной парадной одежде — самой раздеться, или даже хотя бы расстегнуть молнии на румынках считалось предосудительным. Всё приходилось делать в суровой борьбе. Если после четырёх часов изнурительной, стиснутой, с горячими шёпотами, борьбы удавалось расстегнуть молнию на ботике — это считалось колоссальным успехом. Да, меняются времена. Лицо и уши горели — главным образом, от натёртости о её праздничное толстое платье, потом вдруг в щёку вонзилась булавка, забытая рассеянной портнихой. Где-то во тьме, кажется, в этой же комнате, ныл мой приятель Игорь Наумов: «Ну Лида… Ну Ли-и-ида!» Но встали мы все бодрые и довольные — Новый год был встречен, как положено, не хуже людей. Больше о Нине не помню ничего.
