Виктор Левашов - Журналюга

Попов спросит:

— Почему?

Я скажу:

— Сейчас вы сами поймете. Рассказ был вполне современный, действовали в нем писатель и композитор. А заканчивался он так: «Композитор вдруг сорвал с себя шапку и что есть силы, со слезами закричал на всю площадь: „Солнце мое! Возлюбленная моя! Ура!“»

Попов захохочет. Или не захохочет?

Тогда я скромно подскажу:

— Это был рассказ Бунина «Ида».

Тут уж точно захохочет. Пропустит как бы по инерции, сам того не замечая, третью рюмку, спрячет бутылку и перейдет на деловой тон:

— Ладно, Стас. Потрепались и хватит. Ты по делу или так?

Я скажу:

— По делу, Альберт Николаевич. И очень серьезному. Этот разговор давно назревал. Сейчас пришло для него время.

Он недовольно поморщится, но скажет:

— Слушаю.

Я скажу:

— Когда вы стали главным редактором «Российского курьера», вы пригласили меня для разговора и предложили перейти в «Курьер». Почему вы сделали это предложение мне?

Возможны два варианта ответа: расширенный и краткий.

Краткий такой:

— Мне нужны были молодые сильные перья.

Расширенный такой:

— Я обратил на тебя внимание еще несколько лет назад. Твои репортажи из Чечни в «Московском комсомольце» — это было очень сильно. Тогда шел накат на министерство обороны. Твои материалы легли в струю, но в них было и нечто большее. Правда в них была, боль, ужас, растерянность молодых солдат, вчерашних школьников, которых сунули в эту бессмысленную и бездарную бойню. До сих пор не понимаю, как это у тебя получилось. Ведь ты был совсем мальчишкой, даже в армии не служил. Сколько тебе было?

Я скажу:

— Восемнадцать. Это была весна девяносто шестого. Я представил себя на месте этих солдат. Я видел войну их глазами.

Он скажет:

— Я тогда еще спросил у ребят из «Комсомольца»: что это за Шинкарев, откуда он? Мне сказали: приехал из Тулы, прорвался к главному и заявил, что был потрясен убийством Дмитрия Холодова и на его похоронах поклялся, что продолжит его дело. Но тогда он был еще школьником, а сейчас готов. Главный сказал: «Отправьте его в Чечню». Так и было?

Я скажу:

— Не совсем. Главный со мной и говорить не стал. Две недели я ночевал на вокзалах, а днем дежурил возле редакции. Только после этого он сказал: «Парень, есть только один способ от тебя отвязаться. Послать в Чечню, чтобы там тебя пристрелили. Полетишь?» Я сказал: «Да».

Попов скажет:

— После этого я держал тебя на примете. И когда пришел в «Курьер», ты был первым, о ком я подумал.

Я скажу:

— Не задумывались ли вы над тем, почему я принял ваше предложение? В «Комсомольце» я был на первых ролях, зарабатывал не меньше, чем в «Курьере».

Он скажет:

— Стас, я знаю, о чем ты говоришь. Да, я приглашал тебя на должность шеф-редактора отдела расследований. Но ты же знаешь, что получилось. Лозовский не ушел, а уволить его не за что. И это раскололо бы редакцию. Но тебе грех жаловаться. Специально для тебя я ввел должность специального корреспондента при главном редакторе. Получаешь ты столько же, сколько Лозовский. Чем ты недоволен? В «Московском комсомольце» тебе было лучше? Брось, знаю я, что такое «Комсомолец». Это гадюшник, все глотку готовы перегрызть друг другу за место на полосе.

Я скажу:

— Вы не дослушали меня. Я перешел в «Курьер», потому что увидел в вас человека, который способен превратить «Курьер» в рупор самых здоровых и ответственных сил российского общества. В авторитетный рупор. К которому будут прислушиваться все. Даже президент.

Сейчас такого издания нет. Но оно появится, его востребует само время. Если им не станет «Российский курьер», станет другое.

— Да, — скажет он. — Да. Рупор ответственных сил. Рупор эффективных собственников.

И разведет бодягу часов на сто, мысленно представляя себе, как он входит в кабинет Путина, как Путин поднимается ему навстречу, уважительно пожимает руку и говорит: «Альберт Николаевич, хочу посоветоваться с вами вот по какому вопросу: что нам все-таки делать с Чечней?» Я терпеливо пережду и скажу:

— Мне не за что на вас обижаться. Но мне неприятно видеть, как вы сдаете свои позиции.

Он скажет:

— Ну, ты не очень-то. С чего ты взял, что я сдаю позиции?

Я скажу:

— Вы позволили Броверману уволить Милену Броневую.

Он скажет:

— Броверман сделал это с моей подачи. «Светская жизнь» не нужна.

Я скажу:

— Согласен. Но как это воспринято в редакции? Лозовский с самого начала был против «Светской жизни». Вы настояли. Теперь уступили. Вы уступили Лозовскому. На летучке вы сделали мне втык за интервью Морозова. Я не в претензии. Вы продемонстрировали свою объективность. А как это воспринято? Лозовский набирает силу — вот как.

Он скажет…

Не имеет значения, что он скажет.

Я скажу:

— Вы ошибаетесь, если думаете, что увольнение Лозовского вызовет раскол в редакции. Я знаю, что говорю. Люди устали от подвешенного состояния. Они хотят стабильности. Стабильность можете гарантировать только вы. Лозовского не любят. Он ведет себя как хозяин. А он не хозяин. У него всего двадцать пять процентов акций «Курьера». Этого маловато, чтобы быть хозяином. Альберт Николаевич, не перебивайте меня. Я знаю, что вы скажете. Лозовский держит в руках Бровермана, а Броверман контролирует финансы. Будем говорить прямо: он контролирует «черный нал». У вас есть свой человек, который мог бы стать генеральным директором «Курьера»? Я подчеркиваю: свой человек.

Он скажет:

— Лозовский не даст уволить Бровермана. У него блокирующий пакет, этого достаточно.

Я скажу:

— Вам нужно избавиться от Бровермана. А как — второй вопрос. Я правильно понимаю?

Он скажет:

— Продолжай. Я тебя очень внимательно слушаю.

Я скажу:

— Вот и слушай, старый козел, а не крути носом.

Я скажу:

— У вас в руках сейчас есть очень сильный козырь. И дал вам его сам Лозовский. В плане отдела расследований заявлена статья Тюрина «Игра в „семерочку“».

Он скажет:

— Я ее не пропущу.

Я скажу:

— Вы ее пропустите. И поставите в номер. Не в очередной, а так, через пару недель.

Он скажет:

— Ну, допустим. Что дальше?

Я скажу:

— Не догадываетесь? Слух об этой статье дойдет до генерала Морозова. И оттиск окажется у него в руках. Совершенно случайно.

Он скажет:

— Кажется, я начинаю тебя понимать.

Я скажу:

— Наконец-то. Что сделает Морозов, когда прочитает статью?

Попов надолго задумается, потом скажет:

— Он напустит на «Курьер» своих следователей, и Броверман сядет.

Я спрошу:

— Нам это нужно?

Он скажет:

— Нет. Рептильный фонд.

Я скажу:

— Значит, нам нужно, чтобы Броверман уволился по собственному желанию, а рептильный фонд и все завязки передал вашему человеку? Правильно?

Он скажет:

— Правильно.

Я скажу:

— Вот об этом вы и будете говорить с генералом Морозовым. Вы скажете ему: статья не выйдет, но Броверман должен тихо уйти. Как вы думаете, сумеет генерал Морозов склонить к этому решению Бровермана?

Попов встанет и начнет ходить вдоль письменного стола, заложив руки за спину, как всегда делал перед тем, как принять важное решение. Потом скажет:

— Стас, я тебя недооценивал.

Я скажу:

— У вас будет время исправиться.

Он скажет…

— Водитель автомобиля один-четыре-один, остановитесь и заглушите двигатель!

Усиленный радиомегафоном грубый мужской голос перенес Стаса из кабинета главного редактора «Российского курьера» на затянутый сизым дымом отработанных газов Ленинский проспект, на котором уже чувствовалось нарастающее оживление рабочего дня. Это было так неожиданно, что Стас даже не сразу понял, что обращаются к нему.

— Водитель «мазды», немедленно остановитесь! — прикрикнули в мегафон.

Чертыхнувшись, Стас прижался к обочине и опустил стекло.

Тотчас рядом по грязному от соли асфальту скользнул милицейский «форд», белый с синим, и встал перед «маздой», блокируя дорогу. Водительская дверь «форда» открылась, неторопливо вышел молодой долговязый инспектор ГИБДД со звездочками старшего лейтенанта на погонах, небрежно козырнул и повелительно пошевелил пальцами:

— Документики.

— В чем дело? — недовольно спросил Стас.

— Нарушаем.

— Кто нарушает? Вы? Так и разбирайтесь с собой! А я ничего не нарушил.

— Нарушили, водитель, нарушили, — снисходительно возразил инспектор. — Вы проехали на запрещающий сигнал светофора.

— Да ну?

— Не да ну, а так точно. На Ленинский проспект вы произвели правый поворот из улицы актрисы Стасовой. Произвели?

— Это запрещено?

— Это разрешено. На стрелку. Вы повернули, не дождавшись стрелки. Что и является грубым нарушением ПДД.