Коллектив авторов - Здравствуйте, доктор! Записки пациентов [антология]
— Хорошо, Фима, диктуйте, — согласился голос, — только учтите, меня пустят, я соберу вещи и приеду. А скажите… нет, ничего.
Записав адрес, он повесил трубку. Фима поспешила в родовую. Войдя, она увидела неподвижное посиневшее лицо цыганки и ее вытянувшееся в последней судороге тело. Ахнув, акушерка бросилась бежать обратно по коридору, истошно взывая:
— Борис Филиппыч, миленький, скорее реанимацию, врачей, она умерла! — Уткнувшись в запертую дверь ординаторской, она начала колотить в нее руками. — Скорее, ну скорее же, скорее, что же вы!
Открыв дверь, врач, в помятом халате и в носках, бросился бежать, кинув ей на ходу: «Ботинки возьми!» Акушерка подхватила обувь и стремглав помчалась следом. Когда они вбежали к цыганке, помогать было некому. Девушка не шевелилась, ее тонкие изящные пальцы застыли в судорожной попытке дотянуться куда-то вниз, к животу, или еще ниже, к промежности.
Фима ахнула. Между ног у девушки шевелился какой-то иссиня-красный комок, весь покрытый первородной смазкой.
— Надо перерезать пуповину, — сдавленным голосом произнес врач. — Займись, Фима.
Та машинально взяла скальпель и зажим и занялась ребенком. Перерезав пуповину, она привычно обмыла, взвесила и измерила ребенка. Он закричал.
— Борис Филиппыч, что же теперь? — обернулась она к доктору.
— Что же, что же, что же? — протяжно и растерянно продекламировал врач и посмотрел на акушерку. — Итак, милейшая Фима, — сказал он ей. — Ты понимаешь, что мы с тобой влипли? Я не заметил, что что-то не так, у нее наверняка была какая-то патология, и она умерла. Теперь у нас будут неприятности. Впрочем, скорее всего она была бродячей цыганкой и ее никто не хватится, а к нам и не особо придираться будут. Клади ребенка и помоги мне. Сейчас мы перенесем ее в родовое кресло. Скажем, что ее только что доставили, и мы просто не успели ничего сделать, а с регистратурой я договорюсь, они время переправят. Там сегодня Любаша дежурит… Вот так, — сказал он, водрузив покойницу на кресло. — Вызывай реаниматоров и запиши рождение ребенка на это время. Я в регистратуру. Все образуется. — Борис Филиппович ободряюще хлопнул Фиму по плечу и вышел.
Та очумело глядела ему вслед. Она даже не успела сказать врачу про мужа или покровителя цыганки. Кстати, надо ему позвонить — толкнуло ее что-то. Фима медленным шагом подошла к телефону.
— Реанимация? Скорее, у нас летальный исход, — проговорила она ошеломленно и повесила трубку.
Дотронувшись пальцем до телефонного диска, она отдернула руку и воровато посмотрела назад. Никого не было. Тогда Фима быстрым движением опять схватила трубку и набрала уже другой номер. Заунывные длинные гудки были ответом.
Осунувшийся Николай переминался у черного входа в роддом, не осознавая, что и ноги его, и брюки совсем промокли, и что сам он стоит в луже. Это был высокий и обычно уверенный в себе человек, что легко читалось по его резко выпяченному вперед подбородку и светлым, каким-то морозным колючим глазам. Сразу чувствовалось, что этот человек всегда принимает решения сам и хорошо разбирается в людях, с первого момента просчитывая человека насколько это возможно. Задумчиво сдувая с сигареты пепел, Николай внимательно смотрел на Фиму. Что-то знакомое виделось ему в ее лице. Потом он вспомнил.
— Вы не узнаете меня, Серафима? — спросил он. — Ну же?
— Коля? — нерешительно спросила та. — Коля Якушев? Из школы?
— Да, Серафима, это я. Меня еще по телефону ваше имя удивило, таких мало сейчас, — ответил он. — Вот как нас жизнь свела. Недобро.
Фима вспомнила маленького задумчивого мальчика, который всегда ходил с книгой под мышкой. Несмотря на это и на кажущуюся его щуплость, задираться с ним никто не смел. Коля ходил в секцию самбо и мог за себя постоять. Записался он туда после того, как его отлупили мальчишки из старшего класса, просто так, забавы ради. С тех пор, ежедневно упорно тренируясь, Коля мог ответить обидчику, хотя первым никого не бил. Один раз он даже пригласил Фиму в кино, но та отказалась, боясь гнева матери. Дружить они не дружили, но мальчик никогда ее не задирал и не смеялся над ней, над ее внешностью и торопливой семенящей походкой.
А Николай вспомнил маленькую испуганную девочку, которую ему всегда хотелось защищать. Сестренка его умерла маленькой от воспаления легких, а Фима напоминала ему о ней своими большими глазами и трогательной беспомощностью. Маленький Коля стеснялся своих чувств и, получив один раз отказ, больше не решился к ней подойти.
— Вот такие, Серафима, у меня дела, — сказал он. — Я даже не знаю, что мне теперь делать. Девочку я, конечно, заберу, но надо искать няню. Говорят, что в этих фирмах по найму много плохих женщин, по телевизору такие ужасы показывают. У бедной девочки никого не осталось. Зарина была женой моего сводного брата Стефана. Всю его семью и его самого вырезали по кровной мести. Зарине, беременной, удалось сбежать, и я приютил ее. Но судьба настигла ее и здесь. — Он помолчал. — Я предлагаю вам, — вдруг решился он, — стать няней для моей приемной дочери Зарины. Вы медсестра и знаете, как ухаживать за ребенком. Я давно вас знаю. Насколько я понял, вас здесь ничто не держит? Я буду платить вам больше, гораздо больше, чем вам платят. — Он умоляюще посмотрел на нее. — Ваша мама жива? Вы замужем? Дети?
Фима отрицательно покачала головой.
— Вот и ладно, — устало произнес Николай. — Собирайте вещи. Да, и не забудьте мне список того, что нужно для ребенка. Мне все привезут. Я вас подожду в машине. Здесь я девочку не оставлю. Отвезем ее в нормальную клинику. Я договорюсь прямо сейчас.
А в это время дежурный врач лихорадочно строчил объяснительную на имя главного врача роддома. Временами он истово крестился и бормотал вполголоса:
— Господи, помилуй, Господи Иисусе! Помилуй мя, как там дальше, а — грешного!
Вообще-то врач он был неплохой, только затурканный жизнью и нервной, вечно орущей женой, уставшей от нищеты, тяжелой работы и лентяя сына на шее.
— Ну что? — обернулся он к вошедшей Фиме. — Как там ее муж, будет подавать на нас в суд?
— Вроде нет, — сказала Фима.
Ей вдруг стало неприятно суетливое и нервное подергивание врача, его бегающие глаза и даже капелька пота, катящаяся по виску. Неумение достойно принять трагическую ситуацию смерти Зарины делало его жалким. Почему-то именно сейчас ей шибануло в нос неприятно затхлым запахом пережаренного в автоклаве белья и пеленок.
— Он берет меня на работу, няней. Я ухожу, — все еще вбирая в себя эту новость, смакуя ее и пробуя на вкус, сказала она.
События последней ночи казались нереальными. Фима не могла еще осмыслить их до конца. Она быстро прошла в сестринскую, сняла с себя халат, надела мышино-серое, еще мамино пальто, подхватила свою сумку и, не оглядываясь, ушла.
Ровно через два года Борис Филиппович шел после работы по аллее парка. Бабье лето было в полном разгаре. Золотисто-багряные листья лениво покачивались на деревьях. Легкий, почти незаметный ветерок сдувал их под ноги прохожих, устилая перед ними шуршащий, по-восточному яркий ковер. В парке раздавались веселые голоса малышни, окончившей свои занятия в школе и ловящей последние чудные деньки, зарываясь с головой в медвяные пирамиды опавшей листвы. Шедшая впереди него женщина с ребенком показалась врачу странно знакомой. Стройная фигурка, рассыпавшиеся по спине каштановые волосы, ладно сидевший на ее теле белый джинсовый костюм, непринужденность в жестах и походке… «Может, бывшая платная пациентка?» — подумал он. Борису Филипповичу стало любопытно, и он решил обогнать их, чтобы увидеть лицо женщины. Ему захотелось вспомнить — кто это. Он, торопясь, обогнал их и незаметно обернулся. И узнал ее сразу, несмотря на то, что она сильно изменилась. Колоссально изменилась!
— Серафима! — позвал он нерешительно.
Она подняла глаза и увидела его. Ни в лице, ни в душе ее ничто не дрогнуло. Прошлое давно было прочитано, и эта книга уже закрыта навсегда. Открыта теперь другая, которая только пишется.
— Да, Борис Филиппович, это я, — спокойно сказала она.
— А вы изменились, — задумчиво протянул он. — Похорошели. Вас не узнать. Это она? — кивнул он на девочку.
— Да, это Зарина.
— А я, знаете ли, после той истории от рожениц ни на шаг, как бы чего ни случилось. Даже сна по ночам ни в одном глазу. Поверите ли, теперь все ко мне попасть стараются, хвалят, да-с. А спасти цыганку все равно бы не удалось тогда, это уже после вскрытия выяснили. Да вы же знаете — патология крови. Но у меня до сих пор что-то давит внутри, вот здесь, — показал он на грудь.
— Не корите себя, может, зато другим женщинам повезло больше, и их дети будут расти с матерью. Ведь спасти ее было нельзя. — Она внимательно посмотрела в его глаза.
