Эдуард Лимонов - Книга мертвых-2. Некрологи
Через некоторое время я вернулся в Нью-Йорк, поскольку для меня уже не было работы в Glen-cowmills. Скалу мы додолбили, залили конкритом, я выложил кирпичами фасад, остальное остались доделывать Джордж и Билл. Они были местные, из соседней деревни. Сумеркин связался со мной и предложил встретиться с владельцем издательства, тем самым Дэвидом. Все еще скептически настроенный, я отправился на встречу. Адрес теперь уже не помню, где-то в Lower East Side, это давно уже модные и дорогие места, а тогда это были скучные улочки промзоны и кварталов, населенных эмигрантами из Восточной Европы. В помещении, полном коробок и упаковок с книгами, Сумеркин познакомил меня с упитанным и плохо стриженым (кудельки сальных черных волос вокруг лысины) человеком. Он был тотально не похож на моего издателя, каким я его себе представлял. У него не было даже кабинета! Мы просто присели среди хаоса коробок, освободив для этого какой-то стол и пододвинув стулья. К моему удивлению, Дэвид Даскал (такая у него была фамилия) извлек откуда-то пачку бумаг и протянул мне. Это были три экземпляра контракта на мою книгу. На английском. Мы же находились в Соединенных Штатах.
— Read it! — Дэвид говорил с ужасным акцентом, я подумал, что акцент даже не венгерский, но какой-то простонародно украинский. (Тут я поймал себя на том, что даже не помню, какой аванс я получил за свою первую книгу, сыгравшую огромную роль в моей жизни, и продолжающую играть.) Я внимательно читал. Надо сказать, что это не был первый мой контракт. Я уже заключил один на книгу стихов в издательстве Карла Проффера (тоже умер, и давно) Ardis-press. Контракт, протянутый мне Дэвидом, был составлен между Edward Savenko (я) и Index Publishers.
— Почему Index Publishers, а не «Руссика»?
Ответил Сумеркин:
— Видите ли, Эдвард, в основном «Руссика» занимается даже не издательской деятельностью, но продажей книг. Это чтобы от нас не отвернулись наши пуританские клиенты-эмигранты. — Он улыбнулся. Глядя на лицо Дэвида, я понял, что он ничего не понял из сказанного Сумеркиным.
— Дэвид почти не понимает по-русски, — сказал Сумеркин.
— Very litile, — подтвердил Дэвид с улыбкой.
«Ну и издатель, не понимающий тот язык, на котором он выпускает книги!» — подумал я и стал читать дальше. Помню, что когда дошел до места, в котором издательство Index Publishers приобретает у меня права на продажу прав на создание фильма, я заулыбался, чтобы не расхохотаться.
— Александр, неужели он верит, что такое возможно? Кто обратит внимание на книгу на русском языке, изданную в Америке никому не известным издательством Index Publishers!
— Видимо верит, — вздохнул Сумеркин. — Я, Эдвард, этот контракт не составлял.
— Listen, Dawid, неужели вы верите, что кто-нибудь, какой-нибудь продюсер или режиссер найдет русскую книгу и прочтет ее?..
— Почему нет? У меня много знакомых венгров-эмигрантов, работающих в Голливуде, — возмутился Дэвид и перечислил венгерские фамилии. — Очень большой финансист — Джордж Сорос, родился в Венгрии, венгерский еврей, как и я…
Я уж не помню, какими были дальнейшие мои аргументы, мы спорили часа три, но я добился изъятия пункта о киноправах из договора. Сумеркин, помню, переживал наш спор, это отражалось на его обыкновенно невозмутимом лице. Между тем, мы с Дэвидом подписали контракт и пожали друг другу руки.
— Say thanks to Sasha, he is really crazy about your book. He managed to convince me, that your book is genious, — сказал мне Дэвид на прощанье. (Скажите спасибо Саше, он сошел с ума от вашей книги. Он сумел убедить меня, что ваша книга гениальна.)
Впоследствии Дэвид не пожалел, что вложил деньги в публикацию «Это я, Эдичка». Книга была переиздана много раз, имела сотни гневных рецензий и несколько восхищенных. Дэвид не был Соросом, масштаб не тот, но этот венгерский еврей был лишен тупой тонкогубой догматичности любого русского издателя. Он был человек, которого можно было уговорить на авантюры: будь это покупка полусотни бочек китового мяса (представим) или публикация книги странного русского эмигранта. Книга вышла в 1979 году.
Но основная часть заслуг в публикации книги по-русски отходит, конечно, к Александру Сумеркину. Филолог, составитель собрания сочинений Цветаевой, редактор многих других книг, да простят мне мою наглость или не простят читатели, всё же более известен и будет известен тем, что первым решился пустить в мир сногсшибательную книгу и открыл русскоязычному миру разительно нового и иного автора. Тот момент, когда он наклонился надо мною, стоящим с киркою в руке в траншее, в котловане фундамента, для русской литературы момент исторический.
Русский «Эдичка» вышел в 1979-м, а 22 мая следующего 1980 года я уже летел через Атлантику в брюхе самолета кампании PAN AM. Я направлялся к французскому издателю, прославленному Jean-Jacques Pauvert. И застрял во Франции на последующие четырнадцать лет.
С Сумеркиным мы сошлись опять, может быть, в конце 1981 года, когда я появился осенью в Нью-Йорке. Дело в том, что я должен был там появляться раз в год, для того чтобы не потерять права на временный американский документ. Я пишу «может быть» по простой причине, когда, точно уже не помню, но в 1982 году вышла еще одна моя книга в Index Publishers «Дневник неудачника». Чтобы она вышла в 1982-м, нужно было сговориться о ее выходе в конце 1981-го, потому что в начале 1982-го года я в Нью-Йорк не ездил.
Именно в то время я несколько раз побывал на 26, Saint-Marks place, apartment 2FW, где жил Сумеркин. Помню строгую пуританскую обстановку: четкие ряды книг, ничего лишнего, просто солдатскостью какой-то веяло от его квартиры. Помню его boy-friend(а) Сережу, вышколенного молчаливого парня, при виде которого мне первый раз за все время знакомства с Сумеркиным пришла в голову мысль, что он же гей. Позднее знакомые подтвердили, что да, гей. Но вид у него был такого простецкого отпрыска рабочего люда, лобастого хулигана с некоторой деформацией лица, полученной, может быть, в драке. Вид у него был опасный. Позднее до меня дошли слухи о его свирепом нраве, если его «достать», а также о том, что он будто бы был садистом в сексуальной жизни и охотно применял к своим любовникам методы B&S, то есть bondage and discipline. Вот вам и филолог, составитель полного собрания Марины Цветаевой! Хочу пояснить, что мне этот человек, о котором пишу, дорог, и я его принимаю во всем его разнообразии, которое вовсе не кажется мне неестественным и уж тем более не кажется предосудительным. Многие, наверное, скажут: «Каков писатель — таков и издатель!» Может быть, и будут правы. «Этот здорово похож на Жана Жене», — первое впечатление было для меня уже исчерпывающей рекомендацией этому парню.
В 1995 году Сумеркин возглавил «Новый журнал», но пробыл редактором недолго. После выпуска двух номеров его уволили за попытку напечатать в журнале мои рассказы. Все-таки он пострадал из-за меня, через шестнадцать лет после того, как мог пострадать, но не пострадал.
Он скончался в декабре 2006 года, вероятнее всего от AIDS, как (о моя тяжелая ирония!) подобает жителю St. Marks place, где зародилось ньюйоркское панк-движение и где ночи продолжались до утра. С его невысокого этажа можно было участвовать в бурной ночной жизни Lower East Side тех лет, стоило открыть окно. Шум, музыка, смех, крики, перелив огней из кофи-шопов, ресторанчиков и открытых всю ночь бутиков punk-одежды, визги девушек и рычание парней. Ему нравилось там жить.
Слившиеся случайности
Илья Кормильцев
Я вышел из лагеря 30 июня 2003 года. 1 июля на платформе Павелецкого вокзала меня встречала под дождем патриотическая общественность. В «мерседесе» адвоката Беляка с Настей на сидении рядом я медленно поехал в Бункер, в наш штаб, как видел это в моих снах. Через несколько дней я занялся моими делами. Я отправился по издательствам собирать деньги. Пока я находился за решеткой, нацболы, не имевшие опыта общения с издателями, продавали мои книги задешево. Все, что было выручено, между тем, ушло на процесс и на основные нужды Партии. Несмотря на то, что в тюрьме Лефортово я написал семь книг и еще одну в Саратовском централе. Мне нужны были деньги.
К первым я явился в «Ультра-Культуру» на Новокузнецкой улице. Они были в зените успеха. Об этом кричал и их офис, куда следовало звонить по местному телефону под бдительным взором охранника из застеколья. В самом офисе у них висел на всю стену красный анархистский лозунг, а стена была, ой, высока. Первым, кого я увидел, был бывший нацбол Алексей Цветков-младший, он, оказывается, работал в «Ультре» литературным редактором. Меня проводили в бледно-салатного цвета крупный кабинет, весь вытянутый к большому окну. Аппарат для кофе у стены, черный овальный стол, стулья, книги в беспорядке. Вначале в наличии была только вторая половина руководства: Саша Касьяненко, черноволосый худущий молодой человек, как потом выяснилось, — израильтянин. Он (это я также узнал впоследствии) занимался в издательстве техническими проблемами: был автором и соавтором обложек книг и вел дела — оформлял договора, выдавал деньги. Привел меня в «Ультра-Культуру» нацбол Анатолий Тишин. Он ли нашел издательство, либо «Ультра-Культура» нашла Тишина, но Анатолий заключал с ними договора на мои книги. Деньги, как я уже говорил, были минимальные.
