Дуглас Коупленд - Поколение Икс

ПОДУШНЫЙ НАЛОГ:

издержки вступления в брак – занятные ребята на глазах превращаются в зануд: Спасибо за приглашение, но мы с Норин собирались полистать каталог кухонной посуды, а позже посмотреть Магазин на диване".

МАЛЬЧИДЕВИШНИК:

модифицированная сквайрами древняя традиция смотрин грудного младенца. Теперь на такие церемонии приглашают вопреки обычаю не только женщин, но и мужчин. Таким образом, количество друзей, дары приносящих, увеличивается вдвое, и совокупная стоимость подарков поднимается до стандартов эйзенхауэровской эры.

Подобно мистеру Макартуру, отец только на закате жизни заметил, что у него есть тело. Лишь столкновение со смертью отвратило его от многовековых кулинарных мифов, порожденных железнодорожными рабочими, скотоводами, а также нефтехимическими и фармацевтическими фирмами. Но опять же – лучше поздно, чем никогда.

– Нет, пап. Никакого алюминия.

– Хорошо-хорошо. – Повернувшись, он смотрит в телевизор в другом конце комнаты и, глядя на толпу рассерженных молодых людей, протестующих где-то против чего-то, пренебрежительно бурчит: – Вы только посмотрите на этих парней. Неужели никто из них не работает? Подыщите им какое-нибудь занятие. Покажите им по спутниковому каналу видеоклипы, которые Тайлер смотрит, – да что угодно – главное, их занять. Ох, ты господи! – Отец, подобно бывшей Деговой коллеге Маргарет, не верит, что люди способны конструктивно тратить свободное время.

Потом Тайлер сбегает с ужина. В комнате остаются я, мать, отец, четыре перемены блюд и вполне объяснимое напряжение.

– Мам, да не хочу я никаких подарков на Рождество. Не хочу допускать в свою жизнь вещи.

– Рождество без подарков? Ненормальный. Ты что, там у себя перегрелся?

Позже, в отсутствие большинства своих детей, мой сентиментальный отец бродит по пустым комнатам нашего дома, словно пробивший днище собственным якорем танкер в поисках порта – места, где мог бы заварить рану. Наконец он решает сложить чулки возле камина. В чулок Тайлера он кладет подарки, в покупку которых каждый год вкладывает всю душу: крошечные бутылочки с полосканием для рта, японские апельсины, арахис в сахаре, штопоры, лотерейные билеты. Когда же дело доходит до моего чулка, он просит меня выйти ю комнаты, хотя, я анаю, дорожит моим обществом. Теперь моя очередь шататься по дому, слишком большому для нашей маленькой компании. Даже елка, наряженная в этом году скорее по привычке, не поднимает настроения.

РЕДУКЦИЯ ГНЕЗД:

наблюдающаяся в среде родителей тенденция переселяться после того, как дети отделились, в маленькие, без специальных гостевых комнат, дома, дабы дети в возрасте от 20 до 30 не возвращались домой, аки бумеранги.

ЗАВИСТЬ К ДОМОВЛАДЕЛЬЦАМ:

чувство ревности, пробуждающееся в юных и отверженных при знакомстве с душераздирающей статистикой стоимости жилья.

Телефон мне не друг: в этот момент Портленд – Город Смерти. Друзья либо переженились и погрячли в тоске и депрессии, либо, не женившись, погрязли в тоске и депрессии, либо сбежали от тоски и депрессии – то есть из нашего юрода. А некоторые купили дома, что для индивидуальности все равно что поцелуй смерти. Когда друзья сообщают тебе: Мы только что купили дом – это, считай, признание в том, что свою индивидуальность они потеряли. Сразу можно безошибочно домыслить, как они живут: люди эти застряли на ненавистной работе: в карманах у них пусто; каждый вечер они смотрят видеофильмы: у них килограмм семь лишнего веса; и они больше не прислушиваются к новым идеям. Удручающая картинка. По самое худшее – этим людям даже не нравятся их дома. И счастливы они лишь в те редкие минуты, когда грезят, как будут доводить дом до ума.

Господи, с чего я так разбрюзжался?

Мир превратился в один большой тихий дом, как у Дейдре в Техасе. Нет, так жить нельзя.

Чуть раньше я сдуру брякнул, что дом у нас какой-то невеселый, а отец пошутил:

– Не зли нас, а то мы, как сделали родители всех твоих детей, переедем в кооперативную квартиру, где не будет ни комнаты для гостей, ни лишнего постельного белья.

Ничего остроумнее не мог придумать…

Отлично.

Как будто они могут переехать. Я знаю, что этого не произойдет никогда. Они будут сопротивляться переменам; изобретать защитные талисманы, вроде бумажных полешек для растопки камина, которые мать скручивает из газет. Они будут бесцельно слоняться по дому, пока, словно жуткий чумной бродяга, не вломится будущее и не сотворит какое-нибудь зверство – смерть, болезнь, пожар или (вот чего они по-настоящему боятся) банкротство. Визит бродяги окончательно стряхнет с них благодушие; подтвердит, что беспокоились они не напрасно. Они знают, что его кошмарный приход неизбежен; перед глазами у них стоят гнойники на его коже – зеленые, как больничная стена, – его лохмотья, выкопанные в мусорных ящиках за складом бойскаутскою клуба в Сан-та-Монике, где он и ночует. И им известно, что он не владеет недвижимостью, он не будет обсуждать телепередачи, зато будет заманивать воробьев в птичью клетку.

Но они не хотят говорить о нем.

Одиннадцать. Отец с матерью спят, Тайлер где-то празднует. Короткий телефонный разговор с Дегом возвращает мне уверенность в том, что где-то во Вселенной существует другая жизнь. Новость дня – астон-мартин попал на седьмую страницу Дезерт сан (больше ста тысяч ущерба возводят дело в ранг уголовного преступления), а Шкипер заходил выпить в бар У Ларри, высосал море, а когда Дег попросил его расплатиться, просто ушел. Дег по глупости отпустил его. Похоже, наше дело труба.

СОКРАЩАЙ,

ЧТО МОЖЕШЬ

– Ах да. Мой братец-джинглописец прислал мне старый парашют, чтобы укрывать сааб на ночь. Подарочек, а?

Позже, сидя перед телевизором, я приканчиваю целую пачку шоколадного печенья. А еще позже, направляясь в кухню, чтобы порыться в холодильнике, понимаю, что сейчас упаду в обморок от скуки. Не стоило мне ехать домой на Рождество. Вырос я из этого. Было время, когда, возвращаясь из разных учебных заведений или путешествий, я ждал, что увижу свой дом как-то по-новому. Такого больше не происходит – время откровений, по крайней мере в отношении родителей, прошло. Не подумайте чего: у меня остались два милых сердцу человека – больше, чем у многих других; но пора двигаться дальше. Мне кажется, каждый из нас потом оценит это по достоинству.

Рождество. С раннего утра я в гостиной со своими свечами – сотнями, а может, и тысячами свечей, – а также с кучей рулонов сердито шелестящей фольги и стопками одноразовых блюдец. Я ставлю свечи на все доступные плоские поверхности – фольга не только предохраняет их от капающего стеарина, но и удваивает пламя за счет отражения. Свечи повсюду: на пианино и на книжных полках, на кофейном столике, на каминной полке, на подоконнике – защищая комнату от как-по-заказу-сумрачного глянцевито-сырого дня. На одной только стереодеке в дубовом корпусе стоит по меньшей мере пятьдесят свечей: этакий портрет международной семьи эсперантистов всех видов и габаритов. Члены профсоюза мультперсонажей стоят между серебряными кругляшами, среди лимонных и зеленых шпилей. Клубнично-красные колоннады, белые просеки – пестрый демонстрационный набор для тех, кто никогда не видел свечей. Я слышу наверху шаги, отец зовет:

– Это ты там внизу, Энди?

– С Рождеством, пап. Все встали?

– Почти. Мать как раз мутузит Тайлера по животу. Что ты там делаешь?

– Это сюрприз. Обещай мне. Обещай мне, что вы не спуститесь еще пятнадцать минут. В пятнадцать минут я уложусь.

– Не волнуйся. Столько времени Его Высочество затрачивает на то, чтобы сделать выбор между муссом и гелем. Причем это минимум.

– Так обещаешь?

– Пятнадцать минут. Время пошло.

Вы когда-нибудь пытались зажечь тысячу свечей? Это не такое быстрое дело, как кажется. Используя в качестве трута обыкновенную белую столовую свечу и держа под ней блюдце, чтобы не накапать, я поджигаю свои драгоценные фитильки – частокол церковных свечей, отряды ярцайтов Поминальные свечи, по еврейскому обычаю зажигаемые в годовщину смерти близких родственников (от нем. Jahrzeit – время года). и малочисленные колонны песочного цвета. Поджигая их, я чувствую, что в комнате становится жарче. Приходится открыть окно – впустить кислород и холодный воздух. Я заканчиваю.

Вскоре три имеющихся в наличии члена семьи Палмер собираются наверху у лестницы.

– Ты готов, Энди? Мы идем, – кричит отец под аккомпанемент перкуссии Тайле-ровых ног, топающих по лестнице, и его бэк-вокала: Новые лыжи, новые лыжи, новые лыжи, новые лыжи…

Мать говорит, что чувствует запах воска, но ее голос обрывается. Я понимаю, что они дошли до угла и уже видят масляный желтый отблеск огней, вырывающийся из гостиной. Они обогнули угол.