Андрей Волос - Предатель
Власть!..
Только власть заслуживает борьбы — это он понял именно там, в Баиловской тюрьме.
Все прочее не стоит труда. Любые попытки сделать жизнь лучше приводят к обратному. Не делай добра — не получишь зла. Благодарности нет. Руку дающего кусают.
Только власть.
Что такое власть? Власть — это… ну, скажем, плуг. Да, вроде как плуг. Две стальные рукояти — бери их, веди как хочешь!
На! Держи! Хватай!
Но напряжение между рукоятями — тысяча вольт. У того, кто осмелится, руки должны быть — из вольфрама. Сердце — кремень!..
Спросить у любого — чем заняты люди?
Дурак пожмет плечами.
Умный скажет: стремятся к власти.
Верно ли это, товарищи? Верно.
Спроси потом: что дальше, когда власть взята?
Даже умники пожмут плечами: что может быть дальше, коли цель достигнута?
Глупцы. Почти никто в мире не понимает, что дальше.
А ведь дальше — самое трудное.
Даже если ты царь. Миропомазанник. Даже если власть твоя — от Бога. Все равно. За спиной — тысячи, сотни тысяч жадных рук. Жадно тянутся к рукоятям. Чуть недослышал, недоглядел — конец. Нож, яд. Пуля, бомба. Восстание. Война.
Потом умники будут рассуждать — мол, бунты начались из-за недорода… или из-за повышения налогов… Или, дескать, нельзя было увеличивать срок армейской службы, несмотря на угрозу войны… И, дескать, войны вообще можно было избежать, потому что заморские колонии поставляли достаточное количество копры… или, напротив, война была неизбежна, поскольку стоимость цинка на мировом рынке поднялась втрое… Или что карательные меры помогли бы усмирить беспорядки, а войну следовало отсрочить… Или что карательные меры только ожесточили бы крестьян… тем более что и война оказалась совершенно неминуемой.
Приведут тысячи разумных соображений.
Для чего? Чтобы разъяснить, почему у тебя больше нет власти. (Тебя самого, скорее всего, тоже нет, но не в этом дело.)
Какой же толк в их умных рассуждениях? В их умных рассуждениях толка нет.
Нужно хорошо понимать одну вещь. Не все ее понимают, товарищи: именно с того мгновения, как в руках оказались рукояти власти, начинается самое сложное.
Мы не случайно употребили слово «мгновение», товарищи. Совсем не случайно. Большой русский поэт, автор революционной поэмы «Двенадцать» Александр Блок совершенно правильно сказал, товарищи: была их участь мгновенна.
Кого он имел в виду? — тех, кто упустил мгновение.
Всего одно мгновение, товарищи!
Что такое одно мгновение? Одно мгновение — это молния.
Если хочешь удержать рукояти плуга, придется ловить обжигающие молнии. Должен успевать: схватил молнию — и смело бросил назад!..
Есть, товарищи, старая легенда. Один восточный сатрап посулил несметные богатства тому, кто сумеет пройти по крепостной стене с блюдом воды в руках, не пролив ни капли.
Никому не удавалось это сделать. Пока наконец не нашелся один юноша. Взял блюдо, сделал первый шаг — не пролил. Сделал другой — не пролил. Когда прошел полпути, восточный сатрап приказал стрелять из ружей — может быть, вздрогнет, пошатнется. Потом из пушек. Ядра свистели у него над головой.
Не пролил.
Восточный сатрап спросил: скажи, юноша, как тебе это удалось?
Юноша ответил: я смотрел на воду. Я думал о воде.
Если юноша, которому удалось удержать воду, думал о воде, то о чем же должен думать человек, поставивший своей целью еще более невозможное: удержание власти?
Правильно, товарищи: он должен думать только о власти. Денно и нощно размышлять о ней. Без сна и отдыха искать способы оттолкнуть других. Не упустить, не позволить выхватить! Подозревать всех и каждого. Не колеблясь наносить удар. Смотреть далеко — на годы, на десятилетия. Провидеть будущее. Строить его таким, какое нужно для достижения его цели!..
И еще один аспект, товарищи.
Если он властвует в деревне, пусть помнит о ближайшем городе: правитель города может прийти и отнять. Лучше всего самому стать правителем города. А прежнего правителя убить, ибо живой сделается вечным врагом.
Если властвует в городе, придется думать о столице: столичный владыка может сместить; чтобы этого не случилось, нужно самому править столицей. А прежнего правителя убить. И родственников его, и придворных. И военачальников, и многих рядовых.
Если он правит страной, не должен забывать, что есть на планете и другие страны: что делать, если какая-нибудь из них покусится? Чтобы до конца быть уверенным в надежности железных рукоятей, ему нужно быть властителем мира!..
А это, товарищи, невозможно без мощного государства. Без сильной армии. Без передовой науки. Без современного развития тяжелой промышленности — металлургической, угольной, нефтяной, машиностроительной. Невозможно, товарищи, без дружных усилий всего народа! Сплотить народы и страны для решения поставленных задач под знаменем борьбы за свободу человечества — вот наша главная и великая цель!
* * *Пока не пришли на работу в контору заключенные, Шегаев привел себя в порядок. В столовую не ходил, выпил кружку кипятку с остатком выданной на дорогу пайки. Но по зоне прошелся, поглядел что к чему.
Мужской и женский бараки стояли рядом, третий, конторский, где ночевал, чуть поодаль. С одной стороны, как обычно, расположилась баня-вошебойка, с другой — кухня. Медчасть ютилась там же, где и контора. Возле женского барака городили, похоже, еще один — там из снега торчали столбы, наполовину забранные досками; скорее всего, отдельный барак для административно-технических работников: когда лагпункт оперится, обустроится, там поселятся бухгалтера, нормировщики, экономисты, завстоловой… непременно какой-нибудь курьез: скажем, пожарник, который целыми днями учится играть на баяне.
Да-а-а…
Работа здесь понятно какая: должны, раз сельхоз, валить деревья, корчевать пни, очищать делянки. Простая работа, физическая — обычный рабий труд.
На рабьих работах норма никогда не выполняется — попробуй-ка из промерзлой земли корни голыми руками рвать. Значит — штрафная пайка; а на двухстах граммах далеко не уедешь. Приработка в такой дыре быть не может. Это в Чибью, где начальство рядом, можно кое-где подхалтурить: монтер проводку починит у начальника или вольнонаемного, слесарь отремонтирует замок, из ворованной железки соорудит нужный в хозяйстве серп. Через внутренний товарооборот каждый получит то, что нужно, в обмен на то, чем владеет: электрик сопрет керосина, отнесет в пекарню, там его снабдят такой же спертой мукой. В Чибью работяги умудрялись жить на левых хлебах, а пайки свои сушили и отправляли посылками домой, семье. А здесь — дичь. И следовательно, должен быть неподалеку какой-нибудь овражек, куда сносят умерших. Везде есть, но в такой-то глухомани, на такой гибельной бескормице овражек нужен позначительней…
Строения охватывал традиционный частокол, оснащенный поверху несколькими рядами колючки. Где-то возле барака охраны негромко трещал мотор. На столбах горели электрические лампочки. Снаружи натянуты длинные рыскала, и гремят по ним цепями сторожевые овчарки. Выглядели псы довольно сытыми, но при всяком движении внутри зоны поднимали остервенелый лай. По углам — лагерные вышки. На каждой попка торчит. Завидит во внеурочное время узника, непременно выкрикнет: «Кто идет?!» А виновник должен тотчас же ответить: к примеру, з/к такой-то, статья такая-то, срок такой-то направляется в сортир с целью оправиться.
«В общем, — заключил про себя Шегаев, — сельхозом это все называется или не сельхозом, а порядок такой же, как везде».
Когда вернулся, в конторе уже сидели двое. Шегаев поздоровался и сказал о себе то, что положено говорить при знакомстве, — статью, срок, имя. Они тоже представились: учетчик Богданов и главбух Вагнер. Оба тянули по пятьдесят восьмой. И Богданов тут же принялся посвящать его в детали тутошней жизни.
По его мнению, хозяин — начальник сельхоза Карпий — получил эту должность как человек психически травмированный, не способный более работать в органах.
— Конечно, — говорил Богданов жарким шепотом изможденного, обессиленного человека, — одно дело на войне людей гробить, в бою, когда тебя самого убить могут, другое — безоружных истязать! Да еще заведомо зная, что они ни в чем не повинны. Вот он и спятил!..
— Конечно, — кивал Шегаев, а про себя усмехался.
«Заведомо зная!» Ничего себе! Ему-то всегда казалось, что наоборот: следователи заведомо уверены, что узники виновны, только не хотят признаваться в содеянном… И что касается состояния психического здоровья, тоже ерунда: если Карпию нельзя оставаться следователем, то почему можно быть начальником лагеря? Разве тут ответственности меньше? И разве можно считать новую должность понижением?
Впрочем, не веришь — прими за сказку. Так что сомнений своих Шегаев не высказывал — слушал да кивал.
